ми каменными галереями вместо приставных лестниц. Теперь в них были обычные жилые помещения.
Когда сеньор Мануэло подъехал к сторожке у ворот в начале подъема к усадьбе, как раз на церковной колокольне в селе отзвонили полдень. Завидев паладина, из сторожки вышел немолодой сторож и вежливо поинтересовался, кто такой и по какому делу. Сеньор Мануэло представился:
– Старший паладин Мануэло Дельгадо, по приглашению доньи Элиноры.
– Доброго дня, сеньор паладин, – поклонился сторож. – Сейчас открою ворота, и езжайте наверх. Донья нынче дома, уж, наверное, ждет вас.
Он потянул за цепь, заскрипело зубчатое колесо и створки кованых ворот медленно разошлись. Паладин проехал в ворота, и сторож принялся тянуть цепь в другую сторону, закрывая створки.
Во дворе самой усадьбы его уже ждали – скрип ворот здесь работал вместо дверного колокольчика. Элинора стояла на крыльце, рядом переминался с ноги на ногу ее внук и наследник Висенто, долговязый юнец двадцати четырех лет.
– Очень рада тебя видеть, Мануэло, – улыбнулась она. – Не ждала тебя так скоро, письмо только вчера отправила.
Он ей поклонился, поцеловал руку:
– И я рад тебя видеть, Элинора. И тебя, Висенто, – повернулся он к юному дону. Тот поклонился, пробормотал слова приветствия. Видно было, что у него на уме побыстрее отделаться от приличий и смыться по своим делам. Но строгий взгляд бабушки держал его на месте. И юнец только вздохнул тяжко.
– Что стоять на пороге, идем в дом. Сейчас обед подавать будут, ты очень вовремя приехал, – сказала донья Элинора. – Висенто, иди переодеться к обеду, сколько раз тебе говорить, что дон должен приличия соблюдать не только на людях. Но сначала скажи Жамису, чтоб коня сеньора обиходили как следует, а вещи в гостевую комнату в правом крыле перенесли. И пусть Джустина там все приготовит, постель там перестелет и прочее.
Висенто опять вздохнул и убрался в глубину дома. Элинора же провела Мануэло в малую гостиную, где они уселись в кресла у окна. Тут же вошел паренек в ливрее, с подносом, на котором стояли два кубка и бутылка с легким местным вином. Пока он наливал вино, Мануэло разглядывал хозяйку. Элинора ничуть не изменилась с последней встречи. Это была крепкая, жилистая женщина, до сих пор сохранившая хорошую фигуру. Да и на лицо она совсем не выглядела на свои почтенные шестьдесят пять лет, самое большее – на пятьдесят с небольшим. И даже было до сих пор видно, что когда-то она вполне заслуженно считалась одной из красивейших женщин центральной Сальмы.
– Хорошо выглядишь, Мануэло. Ничуть с Новолетия не изменился, – сказала она, когда лакей ушел. – Правду говорят, что паладины медленнее стареют, чем обычные мужчины. Как здоровье-то?
– Хвала богам, отлично, – усмехнулся паладин. – Вижу, что и у тебя тоже с этим полный порядок. Я рад. Спасибо, кстати, за письмо и поздравления с пожеланиями. Ты меня этим письмом, не скрою, взбодрила, и неплохо. А то я уж было, грешным делом, стал думать о том, что ни на что не гожусь, старый стал, и что пора в отставку, на покой…
– Любите вы, мужчины, впадать в уныние на пустом месте, – Элинора протянула ему кубок. – Тебе ли жаловаться? Слышала, как ты недавно с молодым паладином заморскую бестию поймал, что из зверинца Азуриаса сбежала по дурости его сыночка Джордано. И про ведьму из Рупита, которая на крови привороты делала, тоже. И много про что еще.
– Ты права, – он отпил вина. Это было местное белое вино, простое, даже без названия, но при том неплохое. Если бы донья Элинора захотела, его можно было бы назвать как-нибудь покрасивее, делать побольше и продавать в другие места. Но ей не хотелось ради этого закладывать новые виноградники, расчищая лесистые склоны холмов. Домен Арсе всё еще был богат, хоть золото в Ауронье давно уже не мыли, и не нуждался в поиске дополнительных источников дохода.
– Ты писала, что тут какие-то дела странные творятся, помер кто-то подозрительным образом…– допив вино, перешел к делу паладин. – Какие дела, кто помер, почему подозрительно?
– Разговор это довольно долгий, Мануэло, – сказала Элинора, ставя на столик пустой кубок. – Давай пообедаем, а потом засядем в гостиной и спокойно обговорим под кофе и печенье.
– Я не против. Да только мне вот кофе давеча пить запретили, – усмехнулся паладин. – Целительница-посвященная, не простой лекарь.
– О, ну можно подумать, кроме кофе в этом доме тебе ничего не смогут предложить, – махнула рукой хозяйка. – Шоколад сварят, или чай хороший. Что лучше?
– А давай чай, шоколад я не очень-то люблю и готов его пить только по утрам. Чай, конечно, тоже – так, водичка, но деваться некуда.
Тут как раз позвали на обед. Был он, конечно, куда как поскромнее, чем вчерашний праздничный ужин в Кастель Дельгадо, но тоже ничего: густой наваристый суп из чечевицы и разных кореньев с травами, к нему бараньи котлетки с острым соусом, полента, салат из подпеченных на решетке над углями овощей, и морс из аронии. Проголодавшийся за время поездки сеньор Мануэло воздал должное всем блюдам, но не забывал тихонько разглядывать и Элинориных домочадцев. У доньи Элиноры не было сыновей, только четыре дочери. Старшая, к сожалению, трагически умерла по вине ее мужа – этот дурень, взревновав на пустом месте, закатил безобразный скандал, во время которого то ли толкнул ее, то ли ударил, и она упала, ударилась виском об угол стола. Спасти ее не удалось: как назло, местный маг-целитель уехал по делам, а лекарь без магической помощи не смог бы ничего сделать всё равно, слишком серьезной была травма. Всё, что он сумел сделать – это спасти ее ребенка, ведь она была на восьмом месяце. Так что Висенто родился с помощью хирурга, и потерял мать и отца в тот же день, потому что отец, узнав, что по дурости убил жену, взобрался на одну из башен Кастель ду Арсе и кинулся оттуда вниз, свернув себе шею. А доны Арсе узнали обо всём только через день, когда вернулись домой из Коруньи, с Собрания донов. Висенто любили и баловали все, не только дед с бабкой, но и его тетки, так что вырос он взбалмошным и своенравным. Но сеньор Мануэло видел, что несмотря на это, парень он хороший, и потихоньку за ум взяться должен. Вторая дочь Элиноры, красавица Мария, трижды была замужем и трижды разводилась – не могла ужиться ни с одним мужем, даже с безропотным и на всё согласным доном Каррабио, небогатым соседом Арсе. Так что теперь, разведясь и с ним, она жила в доме родителей и, по слухам, снова собиралась замуж – на сей раз за какого-то оренсийского домина. Третья дочь, Элена, замужем вообще не была ни разу, поскольку оказалась любительницей своего пола. В Сальме такое не осуждали, но многие воспринимали это как несчастливую судьбу, и сеньориту Элену жалели. Впрочем, Элена несчастной совсем не выглядела, жила в родительском доме и была при матери поверенной в разных делах. По слухам, потрахаться она себе вполне находила, и даже без особого труда. А четвертая дочь Элиноры недавно вышла замуж за наследника анконского барона Гальярдо, и вроде бы удачно. Так что за столом были, кроме самой Элиноры, Висенто, Элена и Мария. Выглядели все в общем-то хорошо, и Мануэло не увидел никаких скрытых тревог или чего-то подобного. Значит, странные дела, упомянутые Элинорой, не касаются ее домашних.
После обеда Мария отправилась к себе – поспать для сохранения красоты и хорошего цвета лица, как с легкой ехидцей прокомментировала Элена. На это Мария только плечом пожала и хмыкнула. Сама Элена прихватила плащ и ушла прогуляться – как она сказала, тоже для сохранения красоты и хорошего цвета лица. Висенто был отправлен на объезд окрестных садов и сидроварен вместе с управляющим, а донья Элинора и Мануэло ушли в гостиную, куда им принесли большой заварник чая, к нему кленовый сахар в серебряной сахарнице и тонкие хрустящие печенья с орешками.
Донья Элинора уселась в большое удобное кресло, положила ноги на мягкую скамеечку поближе к камину. Мануэло сел в другое кресло, тоже вытянул ноги к камину, борясь с желанием стянуть сапоги. Но в гостях так не подобает, конечно. Ожидая, когда хозяйка заговорит о деле, он разглядывал убранство большой гостиной. За то время, что его тут не было, почти ничего не изменилось, только на столике возле кресла Элиноры лежали другие книги, а на стене появились две новые картины. Одна была довольно откровенная: Мария, лежащая голышом в куче кленовых листьев. Листья почти ничего не скрывали, так, самую малость. Вторая тоже была портретом – Элена в мужском сальмийском костюме, с большим луком в руках. Мануэло знал, что Элена очень любит охоту и стрельбу из лука, и даже несколько раз выигрывала соревнования лучников на турнирах, которые ежегодно в Корунье проводил наместник, большой любитель старинных воинских умений, уже давно сделавшихся в Фарталье своеобразным спортом.
– Хорошие картины. В необычной манере, неклассической, – сказал он, показав на портреты. – Маэстро Джильберто Каталья, а?
– Он самый. Поначалу Мария у него портрет заказала и условием поставила, что портрет должен быть обычный, без всяких там таллианских туник, сандалий и веночков. Сказала, что этакие глупости ей ни к чему, она и без них красивая, – улыбнулась донья Элинора. – По-моему, живописец только обрадовался такому требованию. А потом и Элене захотелось. Мы ему за эти две картины десять эскудо заплатили. За хорошие – не жалко. Конечно, не по столичной моде, но мы люди простые, да и таллианские тряпки сальмиянкам не к лицу, это пусть плайясольцы с дельпонтийцами и пекоринцами такое заказывают…
Она налила чашку чая, кинула кусочек кленового сахара и протянула паладину:
– Бери. Хоть за обедом морс пили, а все равно что-то пить хочется… Соус был слишком острый, как мне кажется… Так вот, Мануэло, о странных делах. Помнишь дона Рьеру?
– Ну, помню. Помер он месяца два назад примерно, – Мануэло хлебнул чая. – А что?
– Ну, если помнишь, то и то помнишь, что у него наследников не было, кроме дочки и сына. Сын пропал десять лет назад, сбежал, если точнее, куда подальше.