– Еще бы, старый Рьера был еще тот, гм, козел, – скривился паладин. – Дочка от него тоже сбежала, еще раньше, в Мартинику аж, замуж там вышла. А сына он же ведь нашел в прошлом году, разве нет?
– Найти-то нашел, да только, как оказалось, сын наследовать не может. Вроде бы ему в его странствиях, хм, чей-то ревнивый муж корешок отбил, и детей он теперь завести никак не сможет.
– Детей не сможет, но наследовать это не должно мешать, – удивился паладин. – Он же не маг и никаких обетов не давал.
– А он от наследования отказался. Даже отказную бумагу написал, – пояснила донья. – Видно, так сильно на отца обиделся, что ни сантима взять из наследства не захотел. Так вот, дон Рьера всё пытался дочку из Мартиники выписать, да только письма все возвращались с отпиской – «адресат не найден». Так он и помер, не объявив наследника. А через две недели по его смерти вдруг пришло его управляющему письмо из Куантепека от некой Агнессы Альмехак, которая заявляла, что она внучка дона Рьеры, дочь его дочери. А потом и сама эта Агнесса приехала, под присягой у алтаря Судии заявила, что она – старшая дочь дочери дона Рьеры, законнорожденная. Предъявила все бумаги, в том числе свою и материну метрики и свидетельство о смерти матери. И даже проверку по крови прошла, доказав, что она и правда Рьера по прямой линии. А на вид – мартиниканка мартиниканкой: кожа красно-коричневая, глаза черные, волосы тоже черные, аж синим отливают, еще и татуировки на лице. Но наследница законная, всё как положено. Так что наместник ввел ее в наследство, приехала она сюда и стала жить в Кастель Рьера. Поначалу туда толпами все соседи повалили, и кабальерос, и доны, и домины, и чиновники разные… Сам понимаешь, такая диковина для наших мест – настоящая мартиниканка! Да еще незамужняя и при том донья. Тут же брачных предложений нарисовалось с полдюжины, и еще столько же просто воздыхателей, падких на необычное. Она всех вежливо принимала в гостях, но как-то ни с кем никаких отношений не завела, кроме обычных соседских. С визитами ни к кому еще за полтора месяца не ездила, живет одна, в доме только ее горничная и кухарка, тоже мартиниканки, да экономка и пара слуг, которые еще от дона Рьеры остались. По-сальмийски она говорит очень плохо, обычаев наших вообще не знает, мать ее, видимо, не учила, думая, что никогда не придется сюда возвращаться. Но это ничего, со временем освоится. К тому же к ней их сельский учитель ходит, сальмийскому учит. Сам-то он не совсем сальмиец, только по матери, но по-нашему хорошо говорит, а то как бы он школяров учил. И учит хорошо, я к ней трижды с визитом ездила, так она раз от разу всё лучше говорит. А что до того, какая она сама по себе… Девушка она умная, добрая, только какая-то резковатая, манеры несколько странные, но ничего плохого сказать не могу. И всё бы ничего, только довольно скоро поползли слухи, будто она тайно древнее мартиниканское язычество практикует.
– Я бы удивился, если бы не поползли, – хмыкнул паладин и снова хлебнул чая. – Слухи хоть чем-то подтверждались, или пустая болтовня?
– Ну как тебе сказать… Тибо, лакей Рьеры, говорил, что она молится по книжке, не по-нашему писанной. Тибо любопытства ради в эту книжку заглядывал – а там только некоторые буквы знакомые. На обложке акант изображен, Тибо болтал – будто для отвода глаз, а на самом деле там молитвы языческие. Я-то знаю, что мартиниканский алфавит сильно от нашего отличается, потому как его специально под тамошние языки придумывали. Но многие поверили.
– В этой глуши и ингарийские книги бы за языческие сошли, – Мануэло допил чай и отставил чашку на столик. – Тибо, небось, даже по-фартальски с трудом объясняется, а?
Донья кивнула:
– Точно. Агнесса же почему еще сальмийский учить стала – чтоб со своими людьми объясняться, в долине Рьера вообще мало кто пристойно по-фартальски говорит, особенно из тех, кому больше сорока. А что касается слухов и колдовства – в основном глупая болтовня. К примеру, экономка говорила, что Агнессе ее мартиниканская кухарка каждое утро какой-то адский напиток делает, экономка попробовала – чуть не померла.
– Еще бы. Мартиниканская кухня – она такая, м-м-м, специфическая, – ухмыльнулся Мануэло. – Шоколад с перцем, наверное, варили, что ж еще. Берут какао-бобы сухие, толкут в ступке с красным перцем, потом заливают кипятком, и дикий мед добавляют. Страшная вещь, у непривычного человека от одного глотка глаза на лоб полезут. И, Элинора, поверь – у них там вся еда такая. Я ведь когда в столице служил, интереса ради пробовал, есть там их траттории... А что еще болтали?
– В основном про адскую еду и странные книжки, но не только. Где-то через неделю, как Агнесса в Кастель Рьера поселилась, пропала кошка Розальи, ее экономки. Та везде искала – нет как нет. Кошка-то у нее необычная, кьянталусской бесшерстной породы, знаешь такую?
– Угу, видел, на чертей похожие, – хмыкнул Мануэло. – Мода на них нынче пошла. Дон Мендоса такую для своей Ниньи завел, отвалил двести реалов.
– Вот, а Розалье такую кошку дочка подарила, тоже больших денег стоила. И вот пропала кошка. Что любопытно – вряд ли сбежала, ее, как говорили, из дома пинками не выгнать было, очень пугливая. Но пропала с концами. Нигде не нашли, и потом, когда Розалья в траттории на пропажу пожаловалась, кто-то возьми и ляпни, будто госпожа эту кошку тайно в жертву принесла. Ну и пошел этот слух гулять. Как вышел за пределы домена Рьера, так сразу воздыхателей у Агнессы поубавилось, и сильно. И в гости соседи ездить перестали, кроме Сесила Энборсадо, внука дона Ольеро, моей Элены и доминского сына Понсо Лульо – ну эти, как ты понимаешь, с сердечными планами. И я еще к ней наведывалась, посмотреть на нее да понять попробовать, есть ли хоть доля правды в слухах.
– А касательно сердечных планов – кто больше других преуспел? – Мануэло достал из кармана мундштук и палочницу.
Донья Элинора усмехнулась:
– Пока что только Элена. Очень уж ей Агнесса понравилась, не только своей необычностью, а и сама по себе, так что Элена еще тогда, после первого визита к ней, сказала – мол, в лепешку разобьюсь, а с ней закрутить попробую. И закрутила. Ты ж ее знаешь – она упрямая и настойчивая, если ей чего надо, своего добьется, особенно в любовном плане. В этом-то она настоящая сальмиянка, что ни говори… Элена, кстати, сказала, что донья Агнесса от ее ухаживаний не шарахалась, как некоторые наши, наоборот, очень благосклонно восприняла. Даже странно, я ведь слыхала, что в Мартинике любовь к своему полу не одобряют, а в старые времена таких даже в жертву приносили.
– Это только Тиуапана касается, – пыхнул дымком Мануэло. – В других местах можно, а насчет девушек даже считается, что нужно. Я, честно сказать, так и не разобрался, почему, но мне кажется, и сами мартиниканцы в этом разобраться не могут. Но чтоб ты понимала, насколько у них всё насчет постельных отношений серьезно, так я скажу, что в том же Куантепеке, к примеру, лишать девства могут только посвященные Матери. Если кого другого на таком ловят, то налагают огромный штраф, а то и порют – причем порет своя же родня. Считается, что таким делом можно навлечь гнев Девы на свой род. У них там даже обычай есть, чтобы перед свадьбой или договорным союзом сестра или племянница жениха провела ночь с невестой и выяснила, девственна она или нет. А то бывали случаи неприятные, и даже до кровной мести дело доходило.
– Сложно у них всё, – сочувственно сказала донья Элинора, доливая чай и себе, и Мануэло. – Не позавидуешь… Так вот, когда странные дела начались, Элена меня и попросила с этим попробовать разобраться – ради Агнессы. Она-то во всю эту чушь насчет язычества не верит ни капельки, как ты сам понимаешь.
– Еще бы. Что до странных дел – ты о смертях упоминала. Кто там умер-то?
– Сначала конюх, что при усадьбе служил. Парень из любопытства хлебнул Агнессиного шоколада, и тут же и помер в страшных муках, прямо на глазах кухарки, экономки и самой Агнессы. Агнесса очень перепугалась тогда, а ее кухарка-мартиниканка клялась и божилась, что делала всё как всегда. Но ты же понимаешь, кроме Агнессы ей никто и не поверил.
– А ты сама? – прищурился Мануэло.
– А я… Ну как тебе сказать. Подозрительно. В то же время я чую, что мартиниканка не врет. Но ведь отраву подсыпать можно и без ведома того, кто еду готовит. Она сказала еще, что дверь в кухню открыта была, обе двери – и внутренняя, и ход со двора, и это все как раз в один голос говорили – потому что печка чадила, и целую неделю ждали печника, чтоб исправил. Так что зайти с черного хода кто угодно мог, и сама Агнесса тоже, я проверила. Конечно, я не думаю, что она конюха травила, зачем ей. Наоборот, предположить можно, что отрава Агнессе предназначалась. Но знаешь, вот свербит мне, что это не в нее метили. Не пойму, почему, но вот сдается мне, что того и убили, кого собирались. Вот только зачем – не пойму…
Мануэло кивнул. Элинориным чувствам он верил – человек с меткой Судии всегда чувствует правду и ложь.
– И это не единственный странный случай, а?
– Когда конюх помер, Элена как раз у Агнессы была, тут же на коня запрыгнула и домой поскакала, всё мне пересказала. Я и приехала – понятное дело, что надо было бы дознавателя вызвать, но не хотелось затевать разбирательство, сам понимаешь, какая это тягомотина, и все соседи потом годами судачить будут, Агнессе и без того слухов и пересудов хватает. Так вот, дальше интересно было. Элена ведь, перед тем как ко мне помчаться, настрого запретила конюха трогать и велела ждать, когда лекарь приедет. Есть у них там в Вилла Рьера лекарка Ирэна, дочка экономки, кстати, и жена местного учителя, но она как раз в отъезде была, на Яблоневом хуторе роды принимала. Когда я приехала, она уже вернулась и успела осмотреть покойника. И что странно, яда не нашла, сказала, что у того внезапный разрыв сердца приключился, видно, от непривычно острого питья, вроде бы такое бывает. Бывает, как думаешь?
– Я не медик, не знаю. А что лекарка – как она, опытная?