– И что нам теперь делать? Мне, знаешь ли, не хочется быть затоптанным коровой… как-то это глупо. Уж лучше быком.
– Она, наверное, паслась внизу, на лугу, да отвязалась, – Робертино глянул на корову. Корова глянула на него, и этот взгляд ему не понравился – какой-то он был заинтересованный.
– Вот что. Я придумал, – сказал он. – Только бы не перестараться… Тяни ману, и сбросим на нее силовым ударом, на голову. Убить не убьем, зато оглушим. А пока она будет в себя приходить, мы успеем убежать.
– А если всё-таки убьем? – встревожился Оливио. – В конце концов, она нам ничего плохого не сделала еще. Да и ведь денег стоит немалых, наверное.
– Ну если случайно убьем, то у нас на завтрак будут говяжьи отбивные, – мрачно пошутил Робертино. – Корова тетушкина, вон на ней клеймо. Но я не думаю, что наши дохлые силовые удары смогут убить такую здоровенную коровищу. Ну, давай. Раз, два… три!
Получив в лоб одновременно два силовых удара, корова жалобно замычала, помотала головой, ноги ее разъехались, она упала сначала на колени, а потом на бок, глаза ее закатились. Но судя по тому, как вздымались ее ребра, была она вполне жива и здорова. Паладины, выдохнув с облегчением, слезли с ореха, подобрали фляги и побежали через луг к реке. Там на них напустился Жоан:
– Где вас носило? Уже костер прогорел, давно пора котел ставить.
– Да так, корова на нас набежала, пришлось разбираться, – Робертино вылил из своей фляги воду в котелок.
– А, понятно. С ними это бывает, – усмехнулся Жоан, вешая котелок на рогульки над углями. – Как стукнет чего в башку, так ничем не выбьешь. У нас как-то наша лучшая молочная корова взбесилась – шершень ее в жопу укусил… так она через всё Вилла Дельгадо промчалась за дояркой, на рога ее поддеть пыталась. Слава Деве, навстречу кабальеро Ланс попался, схватил корову за рога и повалил, тут ее и отпустило. Он и меня потом этому приему научил. Хотите, я вас тоже научу?
– А можно, – Робертино с уважением посмотрел на широкие плечи и сильные руки Жоана. – Только не знаю, сможем ли.
– А что там мочь, главное – правильно взяться да налечь всем телом. Покажу. Ладно, вода кипятится, давайте пиво теперь попробуем.
Они открыли прихваченные из усадьбы фляги с пивом и воздали ему должное. Потом варили уху, не забывая попутно прикладываться к пиву. А потом обнаружили, что среди фляг с пивом затесались две с местным самогоном из абрикос.
– Я такого в погребе не брал, – удивился Робертино. – Это, наверное, ты, Жоан, когда ты туда после нас ходил.
– Да ну. Я же смотрел, что откуда наливаю. На бочке было написано – «Пиво темное», – Жоан почесал висок. – Не мог я самогон брать, терпеть его не могу и не пью, вонючий он.
– Это ты зря, – Робертино понюхал флягу, отпил из нее. – Здешняя абрикосовка делается с любовью, для себя, ее очищают семь раз! Получше вашего агвардиенте, между прочим. И почти как наша кестальская граппа. Вот попробуй.
Жоан с недоверием заглянул в горлышко фляги, потом осторожно отпил.
– Ох ты ж сука!!! – закашлялся он. – Забористая… но не вонючая, признаю. Хм… – он глотнул еще. – А ничего, и правда хорошая.
Оливио молча взял флягу и приложился к ней.
– М-м-м… неплохо. Наш ром получше, но это тоже ничего.
Робертино тоже сделал глоток:
– Раз уж мы его прихватили, не нести же обратно. Нас трое, мы крепкие парни, что, мы шесть пинт на троих не выпьем?
…Они, конечно, выпили – и шесть пинт самогона, и всё пиво, что у них было с собой. При этом ухитрились сварить уху и съесть ее, потом принялись закидывать удочки и петь песни. Песни сначала были вполне приличные, но потом Жоан, выпив еще, запел совершенно непристойную сальмийскую песенку. Потом петь захотелось Оливио, и он исполнил плайясольскую канцону с не менее непристойным сюжетом. Робертино решил от товарищей не отставать, и порадовал их богатством кестальского нецензурного фольклора. Причем все трое языков друг друга не знали, общались между собой на фартальском, но почему-то в изрядном подпитии они отлично понимали всю эту песенную похабщину и даже подпевали друг другу.
Проснулись на рассвете. Первым очухался Робертино. Проморгавшись и протерев глаза, сел и потянулся. Во рту было гадко, но в целом чувствовал он себя сносно. Сказывался опыт студенческих попоек. Вот товарищам наверняка куда хуже… Робертино повернул голову направо (там, как он смутно помнил, вчера… точнее, уже сегодня, свалился спать Оливио). Оливио там и нашелся – лежал на боку, свернувшись калачиком, и подергивал босой ногой, по которой ползала муха. Робертино осторожно потормошил его за плечо:
– Оливио… проснись.
Тот открыл глаза, моргнул, и его взгляд прояснился. Он сел, потянулся, потер виски:
– Вот это мы гульнули, – он зевнул. – Во рту словно кошки ночевали. Ты сам как?
Робертино пожал плечами:
– Да ничего, я устойчив к спиртному. Меня больше не сам самогон накрыл, а то, что мы его с пивом мешали. А ты как?
Оливио кивнул:
– Вроде бы в порядке. Я тоже устойчив… как выяснилось. По крайней мере блевать не тянет и голова не трещит. Только немножко поташнивает. А что Жоан? Помню, он не хотел самогон пивом запивать, ты его уговаривал…
Оба повернулись к Жоану. Тот как раз начал ворочаться и стонать, потом со стоном же сел, держась за голову:
– Мать моя… за что мне это…– он грязно выругался, попытался подняться, но смог встать только на карачки. На карачках же вяло отполз в кусты, где его и тошнило несколько минут.
– Ну вот. А такой с виду крепкий, – разочарованно сказал Оливио.
– Он и свалился раньше нас, – напомнил ему Робертино. – Так бывает. На спиртное слаб, зато в остальном вон какой здоровый. Пива у нас не осталось? Ему бы похмелиться сейчас. Когда до усадьбы доберемся и поедим – его и отпустит.
Оливио поднял одну из фляг, потряс ее:
– Тут что-то плещется.
Из кустов вернулся Жоан – уже не на карачках, но все равно выглядел он очень плохо.
– Парни… пива не осталось?
– Осталось, держи, – протянул ему флягу Оливио. Жоан выхлебал остатки пива в два глотка:
– Вроде полегчало чуток… Слушайте, а чего это мы все босые? Когда это мы разуться успели? В упор не помню…
Робертино посмотрел на свои ноги, пошевелил пальцами:
– Ну… нам на донку сом попался, мы его пытались вытащить… пришлось сапоги снять, штаны закатать и в воду лезть. Вон, кстати, сом лежит, – он махнул рукой в сторону ближайшей вербы, под которой на куче травы и правда лежал здоровенный, длиной в шесть с половиной футов, сом. – Мы его все-таки выволокли и ты его взял за хвост, размахнулся и об дерево приложил.
Жоан недоверчиво посмотрел сначала на сома, потом на дерево, потом на свои руки.
– Ничего не помню. Вот холера… Никогда больше не буду мешать пиво и самогон, клянусь своими сапогами, – простонал он. – А сапоги-то где, кстати?
Паладины огляделись. Сапог нигде не было.
Робертино вскочил, принялся шарить в траве и кустах, Оливио тоже. Жоан начал переворачивать всё, что лежало на подстилке и вокруг нее, и даже в воду залез. Сапог нигде не было. И чулок тоже.
– Вот зараза, похоже, у нас кто-то спер сапоги! – сказал Жоан и плюнул. – Фу, какая стыдоба. Три паладина наклюкались как последние свиньи, и у них пьяных умыкнули сапоги. И чулки.
– И это странно, – Робертино взлохматил свою челку. – Почему только сапоги и чулки? Остальное же на месте. Сом вон опять же лежит себе. И котелок, и фляги, и баселарды, и ремни наши при нас, и в карманах тоже всё на месте. Кошелек, часы, палочница, светошарик, наваха, четки… у меня ничего не украли.
Оливио полез в свои карманы, вынул четки, балисонг, светошарик и потертый кошелек, заглянул в него:
– У меня тоже всё на месте.
Жоан тоже проверил и кивнул:
– И у меня тоже. Очень странно, правда – кто бы мог спереть сапоги, но не пошмонать при этом карманы у трех пьяных паладинов? Ладно ремни, на них все-таки пряжки с акантами, а на баселардах – клейма, но карманы-то можно было и облегчить. Странно.
– Может, это местные? – задумался Робертино. – Скажем, в карманы им лезть было страшновато – вдруг мы не настолько пьяные, как кажется? А сапоги все-таки рядышком валялись, вот их кто-то и прихватил, не удержался. К тому же сапоги хорошие, прочные, подкованные, с подметками из серного каучука, для местных немыслимая роскошь. Да и чулки тоже, я их только позавчера купил… Так, вот что. Давайте-ка собираться. Пойдем в усадьбу, расскажем управляющему, заодно попросим какую-нибудь обувь. И надо во что бы то ни стало отыскать воров.
– Вот это правильно. Воров надо отыскать и сапоги вернуть, – Жоан даже протрезвел от мысли, что у него у пьяного украли сапоги. – Если Кавалли узнает, что мы вернулись в казармы без сапог… Даже думать не хочу, что он сделает. И карцер, кстати, будет не самым страшным. А вот если он моему дедуле отпишет… вот это будет просто блядский стыд. Дедуля мне всегда говорил: «сапоги и штаны – это самое важное в паладинском снаряжении после меча. Потому как без остального еще можно, а без меча, штанов и сапог – никуда».
Жоанов двоюродный дед был странствующим паладином и знал, что говорил. Так что Робертино и Оливио с ним не могли не согласиться. К тому же Джудо Манзони, наставник Оливио, очень не одобрял спиртные напитки. Наказывать за их употребление вряд ли бы стал, но… словом, Оливио не хотелось бы ему сообщать о том, что он по пьяни продолбал сапоги.
Пособирав барахло и свернув подстилки и тент, они побрели к усадьбе. Сома поволок Жоан, продев ему веревку через жабры. Босиком с непривычки идти было тяжело, все-таки раньше никто из них так подолгу не ходил, так что когда они наконец добрались до усадьбы, ноги пекло огнем.
Признаваться почтенному Минелли в том, что у них украли сапоги, было очень стыдно. Но управляющий им вполне искренне посочувствовал, похвалил при этом за сома и, позвав кухарку с экономкой, кухарке велел приготовить из сома роскошный обед, а оставшееся мясо закоптить, а экономку попросил что-нибудь придумать сеньорам с обувью. А сам со вздохом сказал: