А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить по-пустому,
Где нужно власть употребить.
С момента назначения Кутузова на должность главнокомандующего Крылов безоговорочно встает на его сторону и осенью 1812 года публикует на страницах «Сына Отечества» серию басен, оправдывающих тактику главнокомандующего.
Зная нелюбовь Александра к Кутузову, русские генералы полагали, что сдача Москвы станет удобным предлогом для его отставки. Называли даже имя его возможного преемника — это Л. Л. Беннигсен. Именно он особенно сильно интриговал против Кутузова, писал царю письма с предложениями поскорее закончить войну, иначе «наш добрый старик не окончит ее никогда». Английский представитель при Главной квартире генерал сэр Роберт Вильсон, человек не просто информированный, но и активный участник интриг против Кутузова, позднее писал даже о готовящемся заговоре и возможном аресте главнокомандующего.
Однако «свалить» Кутузова мастерам придворных интриг было не так-то просто.
И скоро Беннигсен сам оказался уволенным от армии «по болезни».
Серьезным кризисным моментом стала так называемая миссия Лористона, прибывшего в Тарутино в качестве парламентера от Наполеона. Ж. А. Б. Лористон, генерал французской армии, в то время исполнявший обязанности адъютанта Наполеона, 21 сентября получил приказ следовать в Главную квартиру русской армии, чтобы заключить перемирие и получить пропуск в Петербург для мирных переговоров с Александром I. Оказавшись запертым в сожженной Москве, Наполеон, трезво оценивая всю тяжесть своего положения, стремился к скорейшему заключению мира и был готов идти на значительные уступки. Первоначально Кутузов намеревался встретиться с Лористоном на аванпостах. Однако Вильсон, не доверявший Кутузову и опасавшийся возможности с его стороны заключения сепаратного мира с французами, выступил категорически против такого решения. Вильсона поддержал ряд русских генералов, в том числе Л. Л. Беннигсен и П. М. Волконский.
Кутузов, уже давший согласие на встречу с Лористоном, вынужден был принять компромиссное решение. Он не выехал на аванпосты, а принял парламентера в русском лагере. Следуя своей тактике как можно дольше уклоняться от боевых действий, Кутузов хоть и ответил отказом на предложение начать переговоры о мире, но пообещал Лористону поставить в известность Александра I об этом предложении, заведомо зная, что царь не только не пойдет ни на какие переговоры, но и будет недоволен самим фактом встречи русского главнокомандующего с парламентером противника. Последнее обстоятельство было на руку противникам Кутузова, пытавшимся представить его в глазах Александра I как сторонника мира с Наполеоном.
Кутузов, видимо, не исключал при определенных условиях возможность договориться с противником. Во всяком случае, Лористон, передавая свой разговор с ним, писал: «Затем он присовокупил, что „ему уже известно о примирительном характере сих предложений и, возможно, они послужат к почетной и выгодной для России договоренности“». Так это или не так, судить трудно.
Но бесспорно, что Кутузов был раздражен постоянным давлением, оказываемым на него британским комиссаром, к тому же держащим в своих руках нити интриг. Кутузов также понимал, что полное уничтожение Наполеона в России, включая его плен или физическое истребление, более отвечает интересам Англии, стремящейся к европейской гегемонии, чем России, нуждающейся в неком противовесе английскому влиянию на континенте.
Но как бы то ни было, недоброжелатели Кутузова усиленно распространяли слухи о его готовности вступить в мирные переговоры с французами. Эти слухи необходимо было опровергать. Удивительно, но оперативнее всех отреагировал Крылов. Как только в Петербурге стали известны подробности встречи Кутузова и Лористона, состоявшейся 23 сентября, он написал басню «Волк на псарне».
В ней Крылов представляет дело таким образом, что французы, изображаемые под видом волка, случайно вместо овчарни попавшего на псарню, загнанные в безвыходное положение, обратились к Кутузову с предложениями мира:
…к чему весь этот шум
Я ваш старинный сват и кум;
Пришел мириться к вам совсем не ради ссоры,
Забудем прошлое, уставим общий лад,
А я не только впредь не трону ваших стад,
Но сам за них я грызться рад,
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я…
На этом его перебивает псарь (Кутузов):
Послушай-ка, сосед…
Тут ловчий перервал в ответ:
Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю,
А потому обычай мой
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой,
И тут же выпустил на волка гончих стаю.
Собственноручную копию этой басни Крылов отправил жене Кутузова, а та переслала мужу. В армии она имела огромный успех. А. И. Михайловский-Данилевский сообщает, что при ее чтении «воздух потрясался от восклицаний гвардии».
Сразу же после басни в «Сыне Отечества» была помещена реляция Кутузова Александру I о сражении на реке Черешня 6 октября 1812 года, она должна была служить как бы наглядной иллюстрацией к тексту Крылова. Но, донося об одержанной победе, Кутузов, как это почти всегда он делал в своих донесениях, преувеличивает собственные успехи. Решительной победы, о которой он сообщает царю, в тот день одержано не было. Сам главнокомандующий, задействовав далеко не все имеющиеся в наличии силы, отдал приказ о прекращении преследования неприятеля, не выполнив стоящей перед ним задачи — окружить и уничтожить конницу Мюрата. В этом отношении официальные донесения Кутузова мало чем отличались от басен Крылова. Но… это было время Кутузова, все, что он ни делал, казалось хорошо и правильно, именно ему предназначалась роль «прогнать супостата».
Историки, утверждающие, что Кутузов действительно стремился защищать Москву, не испытывают недостатка в источниках. Но это либо публичные заявления самого Кутузова, «что он скорее ляжет костьми, чем допустит неприятеля к Москве», либо его официальные письма к военачальникам. Меж тем действия Кутузова свидетельствуют о том, что он, видимо, с самого начала понимал, что Москва будет сдана. Вопрос заключался лишь в том, сможет ли он ее сдать без боя или же придется давать сражение. Но в любом случае — для него это было очевидно — театр военных действий и дальше будет перемещаться на восток. Лучшим свидетельством этому является письмо Кутузова к дочери от 19 августа: «Я твердо верю, что с помощью Бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжайте же, мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите».
Кутузов, видимо, с самого начала понимал, что не одна только армия решит исход войны, ибо после Смоленска она приобрела народный характер. Следовательно, участие армии в боевых действиях по мере продвижения противника в глубь страны становится все менее необходимым. В 1812 году Кутузов дал гораздо меньше сражений, чем мог бы, и чем от него ждали. Однако была причина — между ним и русским народом установилось какое-то особое взаимопонимание, фактически позволившее ему разделить тяжесть войны между армией и народом. Народ не только простил ему оставление Москвы, но и увидел в этом особую хитрость. Так, поэт И. А. Кованько в бодрой солдатской песне утверждал:
Хоть Москва в руках французов,
Это, право, не беда —
Наш фельдмаршал князь Кутузов
Их на смерть привел туда.
Разумеется, народный характер войны понимал не только Кутузов. Но он видел в этом особую прагматику. Во всех предшествующих войнах, со времен Смуты, народ как бы не существовал, как бы вообще ни в чем не участвовал. Кутузов практически перевернул это представление на деле, а не на словах, превратив народ в активно действующую боевую силу, стараясь, что греха таить! — по возможности прятать за его плечами армию. Сложилась парадоксальная ситуация: не армия защищала народ, а народ спасал армию.
Подобная тактика профессиональным военным казалась проявлением чудовищного непрофессионализма. Александр I не переставал требовать от главнокомандующего перехода к решительным действиям. В своих рескриптах на его имя царь с раздражением обращал его внимание на то, что он мог бы «с выгодою атаковать неприятеля <…> и истребить оного». Недовольство царя передавалось царедворцам и высшему командному составу. Обвинение Кутузова в бездеятельности и лени стало почти общим местом. Кутузов реагировал со спокойствием человека, уверенного в своей правоте: «Наши молодые горячие головы негодуют на старика, что я удерживаю их порывы. Они не обращают внимания на обстоятельства, которые делают гораздо более, нежели сколько могло бы сделать наше оружие».
И опять-таки Крылов, который еще недавно упрекал в басне «Кот и повар» русское командование за бездействие, тут со свойственным ему чутьем понял глубокую правду Кутузова и встал на его защиту. Его ответом на обвинения Кутузова в бездействии стала басня «Обоз». В ней две лошади — «конь добрый» и «лошадь молодая» — спускают с горы обоз с горшками. Первый идет не спеша и успешно довозит хрупкий груз до цели. Вторая издевается над его осторожностью. Однако как только доходит до дела, хвастливая лошадь вместе с обозом оказывается в канаве.
Эта басня, опубликованная в одном из ноябрьских номеров «Сына Отечества», была написана не позже октября 1812 года и, возможно, связана с двумя знаменитыми сражениями при Тарутине (6 октября) и при Малоярославце (12 октября). Оба сражения, несмотря на то, что Кутузов выдал их за собственную победу, оказались безрезультатными для русской армии и позволили Наполеону начать организованное отступление из Москвы. Это произошло во многом из-за «пром