е «среди своих семейств спокойствием», обещанное им именным указом 22 января 1814 года, означает не что иное, как пребывание по-прежнему под гнетом почти неограниченного помещичьего произвола. Вязмитинов (23 июля 1814 г.) предписал и. д. новгородского губернатора Муравьеву внушить ратникам Державина, чтобы они, согласно прямой воле государя, выраженной в манифесте и двух указах, исполняли беспрекословно все возложенные на них обязанности и «помещику своему были бы совершенно послушны». Державину же Вязмитинов предложил того из ратников, который «возбуждает смуту между людьми» и грубит господину, сдать в рекруты, но без зачета, так как он, избегая рекрутчины, отрубил себе один сустав пальца[76].
Получив предписание Вязмитинова, Муравьев сообщил ему, что «со времени роспуска главного ополчения редкий день не являются к нему» воины или не доходят… просьбы помещиков или их приказчиков: одни с жалобами на… помещиков, другие о неповиновении «людей, бывших в ополчении». В случаях «маловажных и немноголюдных… все без дальних хлопот прекращается, усмиряется и приходит в должный порядок», но в одном деле он счел нужным предать виновных суду.
Село Мишенское. (акв. Клара).
14 июля к Муравьеву явились три крестьянина помещика старорусского уезда, Аничкова, бывшие на службе в ополчении и просили «себе пощады от господского принуждения работать наравне с прочими крестьянами». Муравьев, «уразумев, по его словам, сих людей блуждающее, но буйное суждение», приказал отдать их под стражу. На допросе они заявили, что 15 человек, бывших ратников, были водворены в село Кремно, имение Аничкова, который приказал им исполнять всякие повинности наравне с прочими крестьянами и потребовал, чтобы они сдали ему казенную одежду. За неповиновение он избил одного из них, но бывшие ратники для выяснения, справедливы ли требования помещика, послали трех своих товарищей в Новгород. Губернское правление нашло, что «заблуждение крестьян произошло, по-видимому, не столько» от непонимания воли государя, «сколько от их буйности», и потому за неповиновение господину, грубости и самовольную отлучку без паспортов отослало их с товарищами в старорусский земский суд для решения дела по закону.
С.-петербургский гражданский губернатор М. Бакунин сообщил всем уездным предводителям Петербургской губ. о жалобах некоторых возвратившихся из ополчений, что они «нашли дома свои в худом положении, что земли их отданы другим, а скот взят в господский дом», помещики же, тем не менее, заставляют их ходить на господскую работу. Бакунин просил предводителей дворянства вообще внушить помещикам, чтобы они позаботились о починке разрушившихся домов бывших ратников и дали бы этим людям «способы к пропитанию», чтобы у них не было «справедливой причины к жалобам, которые могут иметь весьма неприятное влияние и последствия»[77].
В имение придворного банкира Раля, в Ямбургском у., Петербургской губ., бывшие ополченцы явились в июле 1814 г. и были освобождены от господских работ до 1 января 1815 г. В январе управляющий деревнями Смольян объявил им, чтобы они начали ходить на барщину, но ни один из них не исполнил этого требования. Велено было собрать их, однако из 27 человек явилось только 9, и управляющий пригрозил им за неповиновение ссылкой на поселение. Один из бывших ратников, Архипов, заявил, что они все лучше пойдут в Сибирь, чем на господскую работу. Управляющий схватил его за ворот, но товарищи вступились. Однако с помощью дворовых Архипов был задержан и посажен под стражу. На другой день староста и выборный везли на мызу другого «главного ослушника», но пятеро бывших ратников отбили его. Получено было известие, что собирается и вся «дружина», чтобы освободить арестованного. Управляющий послал за капитаном полка, квартировавшего в одной из деревень имения Раля, и просил его о помощи. Как только он приехал, более 50-ти ратников вошли во двор, освободили Архипова и, потребовав к себе управляющего, заявили ему, что ранее будущего урожая на работу не пойдут. Тот просил ямбургский земский суд заставить их повиноваться. Земский исправник и уездный предводитель дворянства отправились в имение Раля и донесли, что бывшие в ополчении получили по возвращении домой «как в полях от засеянного хлеба, так и в сенных покосах должное удовлетворение и оставлены на прежних участках», до 1 января 1815 г. были освобождены от работ, а теперь не соглашаются идти на барщину ранее нового урожая. Из найденных наиболее виновными 7 человек были арестованы, а трое бежали (Арх. Мин. Вн. дел)[78].
В план нашего очерка входит описание лишь тех волнений крестьян после 1812 года, которые связаны с Отечественной войной. Поэтому я остановлюсь еще на волнении удельных крестьян Липецкого приказа, Смоленской губ., так как оно явилось следствием разорения этого края в 1812 году и вызванных им злоупотреблений удельного начальства.
Я не имею возможности подробно говорить о том, как отразилась война на положении крестьян в Смоленской губ. Приведу только письмо губернского предводителя дворянства Лыкошина 1816 г., хорошо рисующее то разорение, которому подверглись здесь крестьяне.
На вспоможение крестьянам Смоленской губ., по его словам, было отпущено 5.325.000 руб. «Казенным крестьянам даны пайки на 1813, 1814 и 1815 годы, и поля их засеяны все, отпущен на строение лес; дано по сту руб. на постройку; каждому работнику 50 руб. на покупку лошади и отпущены деньги на отдачу рекрут. Помещичьи крестьяне получили пайки на три месяца, и полей их засеяно двенадцатая часть. В мае месяце 1813 г. начали обыватели из рассеяния собираться… на место прежних жилищ своих и некоторое время жили на открытом воздухе, питаясь грибами и хлебом. Первое их дело было убрать мертвые тела людей и павших лошадей и скота[79], сделать новые на больших дорогах мосты и перевозы, строить для хлеба шалаши. Болезни сделались повсеместными, люди умирали человек за человеком, большей частью средних лет, поелику они убирали тела и заразились. Недоставало не только гробов, но и работников рыть ямы для погребения; священники не успевали по долгу христианскому делать каждому погребение. В это время смоленское ополчение возвратилось, а на место его велено было собрать рекрут с каждых пятисот душ по десяти человек[80]. Вслед за тем другой рекрутский набор из 500 душ по 8-ми человек[81] во время, когда болезни свирепствовали, люди умирали, все вещи, принадлежащие к отдаче рекрут, вздорожали, денег не было, да и приобрести их нечем. Сие обстоятельство привело обывателей в совершенное изнурение. К несчастию, падеж скота и лошадей… повторялся несколько раз.
По истечении льготного времени с окончанием 1813 года губерния, как будто не пострадавшая, поставлена во все прежние свои повинности наравне с прочими губерниями, разорения не потерпевшими, а по местному своему положению страдает более…
Первое, по изгнании неприятеля, обыватели должны были устроить большие дороги, мосты и перевозы…, принять на себя в натуре почтовую гоньбу по всей губернии и тем изнурить остатки тех лошадей, которые… от истребления неприятельского и всеобщего падежа уцелели; беспрестанно проводы военных, колодников, воинских команд, требующих подвод, забирали у них последних лошадей и отвлекали крестьян от полевых работ; а сие было в то время, когда в большом семействе едва один человек оставался не болен или только что начал оздоравливать, а прочие все лежали на смертном одре и сим лишались последней для себя помощи. В сем положении должно было помышлять о постройке для зимы убежищ… По неимению достаточного числа лошадей не на чем было возить материалы. Тут настало время платить подати с каждой души по три руб. и на содержание почтовых лошадей по 45 коп. с ревизской души. Бедный крестьянин все, кроме хлеба, служащее к его пропитанию, равно как и одеяние, должен приобресть покупкою, ибо по недостатку скота не имел с чем сварить свои щи, а по неимению овец не имел шубы ни кафтана… и в сем положении находятся и по сие время» (1816 г.).
«Тот, кто знал места сии прежде разорения, — продолжает Лыкошин, — увидит большую разницу: деревня, в которой было прежде дворов 23, теперь имеет только 7 или 8; крестьянин, у которого было по обыкновению две избы, три или четыре клети, скотный двор и гумно, теперь имеет только одну избу, а редкий успел сделать и другую, а вместе с ней плетень…; редкий из них успел построить скотный двор… Во дворе, где было прежде от 5 до 10-ти лошадей и до 12-ти коров, теперь едва 2 лошади и 1 корова, а овец почти нет совершенно… Проезжий, знавший прежде места сии… приметит многие нивы и даже целые поля запустевшими и заросшими кустарником… На лицах жителей заметно уныние»[82]. Хуже всего было положение тех крестьян, жилища которых находились на большой дороге, по которой проходили войска.
В истории волнения удельных крестьян Гжатского у., Смоленской губ., обнаруживается вся лживость местной администрации, все те наглые злоупотребления, которые доводили крестьян до сопротивления властям. Помощь удельным крестьянам Смоленской губернии велено было произвести из удельного капитала. Таких крестьян в этой губернии, разоренных войной, оказалось 42.384 души, а сожженных неприятелем крестьянских дворов — 648. Для пособия этим крестьянам смоленская удельная контора купила хлеба и лошадей на 184.400 руб. При оказании пособия хлебом крестьянам Липецкого приказа (на что было назначено 21.103 рубля, хлеба выдано было мало, пособия лошадьми не оказано вовсе. Сама смоленская удельная контора находила недостаточным данное крестьянам пособие, между тем как экономическим крестьянам (так назывались принадлежавшие до 1764 г. церковным учреждениям, преимущественно монастырям, а потом перешедшие в ведение коллегии экономии и включенные позднее в состав казенных) оказана была значительная помощь; но министр уделов Гурьев не внял представлению управляющего смоленской конторой. Положение многих удельных крестьян