В народный обиход, с целью воздействия, было пущено тогда много «сочиненных» песен. Их пропагандировали усиленно журналы, вероятно, и власти. Характерно, что это навязывание народу тем и героев, психологически плохо рассчитанное и технически слабо выполненное, пустило жалкие ростки только в чисто солдатские песни, до сих пор сохранившие аромат казармы и бивака, не обнародневшие. За вычетом вариантов и поздних контаминаций нескольких сюжетов, чисто народных песен об Отечественной войне поразительно мало.
Уральский казак Сила Вихрев.
«Происшествие, случившееся по освобождении русскими Москвы. Казак, захватя в плен французского офицера, через несколько улиц провел и доставил его в Кремль к нашим войскам». (Сов. кар.).
Главным героем их является не Кутузов, народный будто бы герой, а Платов. Его популярность расцвела на Дону и сильнее всего отразилась в народной песне. Очевидно, роль донцов и вообще казачества в эпоху войны с Наполеоном была народу заметнее, чем нам, хотя это не мешало подмосковным, напр., крестьянам избивать отдельные казацкие отряды за «нечистое русское произношение».
Может быть, грубоватый, резко очерченный Платов был ближе, понятнее народу, чем «лукавый царедворец» «с французской книжкою в руках»…
Волею судеб народно-поэтической психики, Платов сделался наследником Румянцева, Краснощекова; песни о нем созданы, главным образом, из осколков песен о прусском походе, подвиге Краснощекова, Лопухине.
Заводилася война
Середи белого дня.
А что начато палить, —
Только дым столбом валит;
Каково есть красно солнышко,
Не видно во дыму.
«Добрый молодец» подбадривает русское войско:
«Посмелее поступайте
Со французом воевать!»
— «Уж мы рады воевать,
Слезны капли проливать!»
И дальше эпически-традиционное бахвальство французов, повторяющее почти дословно мотивы песен о прусском походе:
Не пыль во поле пылит,
Не дубравушка шумит:
Француз с армией валит.
Он валит, таки валит,
Сам подваливает,
Речь выговаривает:
«Еще много генералов —
Всех в ногах стопчу,
Всея матушку Россеюшку
Во полон себе возьму;
Во полон себе возьму,
В каменну Москву зайду!»
Традиционен испуг военных властей:
Генералы испугались,
Платком слезы утирали,
В поворот слово сказали:
«Не бывать тебе, злодею,
В нашей каменной Москве,
Не видать тебе, злодею,
Белокаменных церквей,
Не стрелять тебе, злодею,
Золотых наших крестов»…
Дальше — эпизод о «Лопухове», курящем «трубку табаку» из песен XVIII века. Это песня в стадии разложения: Платов заменен «добрым молодцем»; небезосновательно, может быть, предположение Бессонова, что «Платов» дал толчок встречному образу «платка», которым утирали слезы испуганные генералы.
Игра — Казаки. (Ориг. в Ист. музее).
Но та же анахронистическая комбинация мотивов и в лучших, наиболее сохранных, вариантах.
Валит француз, бахвалится; от дыма-сажи и чаду красна солнца не видать. Граф Платов-генерал разъезжает на добром коне, подъезжает к своей силушке, донским казакам, и обращается к ним — словами песни о Румянцеве и турецком походе:
«Ох вы, братцы молодцы,
Вы донские казаки!
Нельзя ли вам, ребяты,
Караулы крепки скрасть?»
— «Не велика эта страть (страсть?)
Караулы крепки скрасть!»
Это еще законное позаимствование: вероятно, и Платову с его казаками не раз приходилось «скрадывать караулы».
Караулы покрадали,
За Дунай реку метали —
заимствование более рискованное.
Граф Платов-генерал,
У сю силушку побил:
Он которую побил,
Которую потопил,
Остальную его силушку
Он у плен забрал,
В Сибирь-город сослал —
как Румянцев турок.
К этой схеме, не очень содержательной, иногда механически прицепляется начало искусственной, мало обнародневшей песни о Румянцеве:
От своих чистых сердец
Совьем Платову венец,
На головушку наденем,
Сами песню запоем.
Сами песню запоем,
Как мы в армии живем и пр.
Или зачин песни о Лопухине (из эпохи прусского похода):
На зеленом на лугу
Стоит армия в кругу,
Лопухин ездит в полку
и «венок» Румянцеву, не без влияния традиционных мотивов народной лирики, создают такой запев:
Мы гуляли во лужках,
забавлялись во кружках,
Мы гуляли, цветы рвали,
мы веночки совивали,
Совивали, совивали,
на головку надевали,
На головку надевали,
нову песню запевали…
Как французы подставлялись вместо пруссаков, Платов сменял Румянцева, так Платова заступал Паскевич, когда пришел черед реагировать на другие исторические события: механическая подстановка имен с сохранением всех красок и образов прежних времен.
«Историческое изображение торжества, происходившего при заложении храма Христа Спасителя на Воробьевых горах 1817 г. 12 октября».
Есть немногие попытки выйти из этого заколдованного круга — попытки бессильные, срывающиеся, или ищущие точки опоры в искусственной песне:
Похвалился вор-французик Россию взять;
Заплакали сенаторы горькими слезами,
Выходил же казак Платов:
«Вы не плачьте, сенаторы, может, Бог поможет!»
Поздно вечером солдатам приказ отдавали,
Недалеко поход сказан — есть город Аршава.
Там речушка Песочна, стоит вор-французик,
Через речушку Веснушку перевозу нету.
Поздно вечером казакам приказ отдавали:
«Вы, казаки и солдаты, слушайте приказу:
Пушки, ружья зарядите,
Без моего без приказу огня не сдавайте!»
Генерал-то казак Платов
Со правого планту…
Уральские казаки на биваке (Стол. Воен. Мин.).
И только! В другой песне, с очевидным налетом искусственных оборотов, есть, по крайней мере, какое-нибудь содержание:
Ни две тучюшки, ни две грозные вместе сыходилися:
Две армеюшки превеликие вместе сыезжалися,
Французская армеюшка с российскою;
Как французская российскую очень призобидела.
Ни ясмен сокол по крутым горам — соколик вылетывал,
Александра царь по армеюшке конем резко (резво?) бегает.
Он журит, бранит российского повелителя (sic: Кутузова!):
«Мы нашто-прошто сами худо сделали,
Для (чего) же мы покинули сзади полки донские?»
Наперед у них выбегает Платов генералушка,
Обнажомши вострую сабельку, ее наголо держал.
Приложили вострые пики ко черным гривам,
Закричали-загичали, сами на удар пошли.
Тут французская армеюшка очень потревожилась,
Бонапартские знаменушки назад воротилися.
Как в ту пору Александра-царь очень много радовался,
Называет он донских казаков всех кавалерами,
А урядников называет всех офицерами,
Офицерушков называет майорушками,
Майорушков называет полковничками,
А полковничков называет генералушками…
Другая песня — о взятии Парижа — головою выдает свой искусственный и мало-искусный источник:
Исполняли мы службу верну
И удивляли всю вселенну…
За такими песнями мы чувствуем руку грамотея — полкового стихоплета, «презревшего печать» (или презренного печатью). Их не следует смешивать с псевдо-народными и сочиненными солдатскими песнями более высокого калибра, о которых упоминалось выше, и которые «не обсеменили нивы народной».
(Ист. музей).
Очень интересна судьба следующего мотива — допрос «языка» — пленного французского майора. Собственно, это — единственный мотив, приуроченный к Кутузову, но в песнях у «Светлейшего» его постоянно оспаривает Платов, при чем этот мотив почти текстуально повторяет эпизод из песен XVIII века о Шереметеве и Краснощекове.
Наш батюшка казак Платов воружился,
Под Москвою со полками собирался,
Набирает казак Платов ясаулов,
Посылает ясаулов под француза.
Ясаулы-то француза порубили,
А французского майора в полон взяли;
Повели этого майора к фельдмаршалу,
Ко тому ко фельдмаршалу ко Кутузову…
Стал его Кутузов выспрашивать:
«Ты скажи, скажи, майорик, ты скажи, французский,
Уж и много ль у тебя силы во Париже?»
— «У меня силы во Париже сорок тысяч,
У самого Наполеёна сметы нету».
Как ударил его Кутузов его (sic!) в щеку:
«И ты врешь ли все, майорик, лицемеришь, —
Я угроз ваших французских не боюся,
До самого Наполеёна доберуся,
Доберуся, доберуся, с ним порублюся».
Не красно солнце в чистом поле воссияло,
Воссияла у Кутузова вострая сабля,
Над твоей ли над французской головою.
Платову естественно было взять «языка»; по этим следам двигалась песня и выталкивала из своего содержания Кутузова: во многих вариантах Платов не только берет в плен, но и допрашивает майора; блистает сабля не Кутузова, а Платова или, вообще, донского казачества.
В песне, еще более контаминированной, угрозы Турецкого царя, заступившего место шведского короля предшествующих песен, допрос турецкого на этот раз майора самим императором Александром —