Да, конечно, отель стоит перед лицом немалых трудностей. И время для постановки вопроса об изменении политики сегрегации – самое неподходящее. Уже сама по себе смена руководства вызовет проблемы – зачем же выдумывать еще новые? Возможно, в подобной ситуации самое мудрое – переждать.
Но в таком случае никогда не дождешься подходящей минуты для коренных перемен. Всегда найдется причина, чтобы не прибегать к ним. Питер вспомнил, что совсем недавно кто-то говорил ему об этом. Но кто?
Доктор Ингрэм. Пылкий президент ассоциации стоматологов, который подал в отставку, потому что предпочел карьере служение принципу и в праведном гневе покинул «Сент-Грегори» вчера вечером.
«Бывает… в жизни и так, что приходится делать выбор между тем, чего ты хочешь, и тем, во что ты веришь, – сказал он. – Но вы, Макдермотт, слишком беспокоились об отеле, о своей должности… Но иной раз жизнь дает человеку возможность вторично проявить себя. Если такое случится, не теряйте ее».
– Мистер Демпстер, – сказал Питер, – закон о гражданских правах составлен достаточно ясно. И сколько бы мы ни откладывали наше решение, сколько бы ни пытались закон обойти, итог будет все равно один.
– Насколько я слышал, – сказал монреалец, – идет еще немало споров вокруг прав отдельных штатов.
Питер нетерпеливо потряс головой. И обвел взглядом сидевших за столом.
– Я считаю, что хороший отель должен идти в ногу со временем. А сейчас нельзя оставаться безразличным к вопросам, касающимся прав человека. И лучше, если мы поторопимся понять и принять эти перемены, нежели будем ждать, пока нас заставят сделать это. Я только что заявил, что никогда не выдворю из отеля такого доктора Николаса. И я не собираюсь менять свое решение.
– Не все же они будут докторами Николасами, – презрительно заметил Уоррен Трент.
– Мы придерживаемся определенных норм, мистер Трент. И будем их придерживаться – только надо быть немного гибче.
– Предупреждаю вас! Вы доведете этот отель до краха.
– Для этого, кажется, существуют и другие способы.
Выпад Питера вызвал краску на щеках Уоррена Трента.
Мистер Демпстер сидел, внимательно разглядывая свои руки.
– К сожалению, похоже, что мы зашли в тупик. Мистер Макдермотт, учитывая ваши взгляды, нам, возможно, придется пересмотреть… – Монреалец впервые заколебался. Он бросил взгляд в сторону Альберта Уэллса.
Маленький старичок сидел нахохлившись в своем кресле. Под устремленными на него взглядами он, казалось, и вовсе сжался. Тем не менее он выдержал взгляд мистера Демпстера.
– Чарли, – сказал Альберт Уэллс. – По-моему, мы должны дать молодому человеку возможность проявить себя. – И он кивнул в сторону Питера.
И мистер Демпстер не моргнув глазом объявил:
– Мистер Макдермотт, ваши условия приняты.
Совещание заканчивалось. В отличие от царившего ранее единодушия теперь ощущалась напряженность и неловкость. Уоррен Трент, с кислым выражением лица, намеренно игнорировал Питера. Юрист, что постарше, всем своим видом выказывал осуждение, а его младший коллега держался с подчеркнутым безразличием. Эмиль Дюмер сосредоточенно беседовал с Демпстером. И лишь один Альберт Уэллс, казалось, забавлялся тем, что произошло.
Кристина первой направилась к двери. Однако она тут же вернулась и подозвала Питера. В приемной его дожидалась секретарша. Питер достаточно хорошо знал Флору, чтобы понять: раз она здесь, значит, произошло что-то из ряда вон выходящее. Он извинился и вышел из кабинета.
За порогом Кристина сунула ему в руку сложенный листок бумаги и шепнула: «Прочитай это потом». Он кивнул и опустил бумажку в карман.
– Мистер Макдермотт, – начала Флора, – я бы не стала вас отрывать…
– Знаю. Что-нибудь случилось?
– Вас в кабинете ждет один человек. Говорит, что он у нас сжигает мусор и что у него есть для вас то, что вам нужно. Мне он ничего не показывает и не хочет уходить.
Питер в изумлении уставился на нее:
– Я приду, как только освобожусь.
– Пожалуйста, поспешите! – Флора замялась. – Мне не хочется произносить этого слова, но, по правде говоря, мистер Макдермотт… от него ужасно воняет.
За несколько минут до полудня долговязый медлительный ремонтный рабочий по имени Биллибой Нобл спустился в небольшое углубление под шахтой лифта номер четыре. Он должен был проверить и почистить помещавшиеся там механизмы, что он уже проделал в шахтах лифтов один, два и три. Останавливать лифты для данного вида работ считалось необязательным, поэтому, работая, Билли-бой видел внизу кабину лифта, которая то шла вверх, то спускалась.
Важнейшие события, подумал Питер Макдермотт, порой зависят от неуловимых поворотов судьбы.
Он был один в своем кабинете. Несколькими минутами раньше от него ушел Букер Т. Грэхем, получив соответствующее вознаграждение и сияя от сознания, что он добился пусть маленького, но все же успеха.
От едва заметного поворота судьбы.
Если бы Букер Т. Грэхем был другим человеком, если бы он ушел домой в положенный час, как на его месте поступили бы другие, если бы он не был столь усерден в своих поисках, тогда бы навсегда исчез маленький листок бумаги, лежавший сейчас на бюваре перед Питером.
Этим «если бы» не было конца. Сам Питер сыграл тут не последнюю роль.
Насколько он понял из состоявшегося сейчас разговора, его посещения мусоросжигателя возымели свое действие. Сегодня утром Букер Т., по его словам, даже сходил отметился, а потом продолжал работать, зная, что сверхурочных ему никто не будет платить. Когда же Питер вызвал Флору и распорядился, чтобы Букеру Т. Грэхему оплатили сверхурочные, на лице его Питер прочел такую преданность, что даже стало неловко.
В общем, как бы там ни было, а дело сделано.
Записка, лежавшая перед ним на бюваре, была датирована позавчерашним днем. Она была написана герцогиней на гербовой бумаге президентских апартаментов и разрешала дежурному по гаражу отеля выдать Огилви машину Кройдонов «в любое удобное для него время».
Питер уже успел сверить почерк герцогини.
Он попросил Флору принести документы, связанные с пребыванием Кройдонов в «Сент-Грегори». И сейчас они лежали у него на столе. Это была переписка по поводу номера, и два или три письма были написаны самой герцогиней. Специалист по почерку установил бы, конечно, детали сходства. Но даже для Питера, не обладавшего особыми познаниями в этой области, все было ясно.
Герцогиня клятвенно заверила полицейских, что Огилви взял машину без разрешения. Она опровергала заявление Огилви, сказавшего, что Кройдоны заплатили ему за перегон машины из Нового Орлеана. Она намекнула, что это Огилви, а вовсе не она и не герцог, сидел за рулем в понедельник вечером, когда машина налетела на мать и дочь. Когда ей напомнили про записку, она потребовала: «Покажите мне ее!»
Ну что ж, теперь она может ее увидеть.
Познания Питера в области юриспруденции ограничивались тем, что могло касаться отеля. Но даже ему было ясно, что записка герцогини является неоспоримой уликой. Он также понимал, что его долг – первым делом сообщить капитану Йоллесу о том, что пропавшая записка найдена.
Питер уже взялся было за телефон и все же продолжал колебаться.
Сочувствия к Кройдонам он не испытывал. Судя по имевшимся уликам, они действительно совершили гнусное преступление, а дальнейшей трусостью и ложью лишь отягчили свою вину. В памяти Питера возникли старое кладбище Святого Людовика, траурная процессия, большой гроб и маленький белый, что несли позади…
Кройдоны обманули даже своего сообщника Огилви. При всей ничтожности толстяка-охранника его проступок был менее тяжел, чем совершенное ими преступление. И однако же, герцог и герцогиня готовы были сделать все возможное, чтобы свалить на него главную вину и заставить понести наказание.
Но не эти соображения заставляли медлить Питера. Причиной тому была традиция, которой веками придерживались хозяева гостиниц: уважение к постояльцу.
Ведь что бы там ни натворили Кройдоны, они были постояльцами отеля.
Он, конечно, позвонит в полицию. Но сначала он позвонит Кройдонам.
И, подняв трубку, Питер попросил соединить его с президентскими апартаментами.
Кэртис О'Киф сам заказал завтрак в номер для себя и Додо, и он был подан уже час назад. Большинство блюд, однако, до сих пор оставались нетронутыми. И он, и Додо машинально сели за стол и попытались есть, но, казалось, у обоих пропал аппетит. Вскоре Додо извинилась и вышла в соседний номер, чтобы уложить последние вещи в чемоданы. Через двадцать минут она должна была выехать в аэропорт; Кэртис О'Киф – часом позже.
Со вчерашнего дня в их отношениях появился надлом.
После той вспышки злости О'Кифу сразу стало не по себе, и он пожалел о случившемся. Он продолжал клясть Уоррена Трента и обвинять его в вероломстве. А выпад против Додо был попросту непростителен, и он это понимал.
И самое неприятное, что теперь уже ничего не поправить. Сколько ни извиняйся, а факт оставался фактом. О'Киф хотел избавиться от Додо, и самолет компании «Дельта» унесет ее сегодня далеко отсюда, в Лос-Анджелес. Он заменял ее другой девушкой – Дженни Ламарш, которая уже ждала его в Нью-Йорке.
Под влиянием угрызений совести О'Киф посвятил вчера весь вечер Додо: сначала они великолепно поужинали в «Командерс Пэлес», а потом отправились потанцевать и развлечься в Синем зале отеля «Рузвельт». И все-таки вечер не удался, и виной тому была не Додо, а, как ни удивительно, подавленное состояние самого О'Кифа.
Додо же вовсю старалась быть веселой и не портить компанию.
Казалось, она сумела справиться с собой и, погоревав, решила спрятать обиду и постараться быть ему приятной спутницей. «Ух, Кэрти! – воскликнула она за ужином. – Представляешь, сколько девчонок мигом сняли бы трусики, лишь бы получить такую роль, как у меня. – А потом, накрыв ладонью руку О'Кифа, добавила: – Все равно, ты самый милый, Кэрти. И всегда таким для меня останешься».