Однако дорога была трудной, и продвигались они крайне медленно.
Вся в глубоких рытвинах, покрытая на шесть дюймов сухой красной пылью, она понижалась к центру, а с боков была обрамлена высокими насыпями. Вынужденные постоянно напрягаться, мулы натерли холки.
Гвенн остановилась и улыбнулась Мальве, когда он указал на пасущегося на соседнем холме самца антилопы. Они постояли, поджидая отставший фургон. Наметанным глазом Гвенн тотчас определила, что Алану хуже, чем он пытался показать. Пальцы судорожно вцепились в край деревянной скамьи. Он закрыл глаза. Для него эта поездка была тяжелейшим испытанием. Фургон съехал на обочину и остановился. Гвенн с Артуром помогли Алану сойти. Она старалась не замечать, что у мужа спереди мокрые брюки. Он сел отдохнуть, прислонившись к твердому красному муравейнику.
— Прости, старушка, я правда в порядке, — пробормотал Алан, гадая, что о нем думает жена. Он стал совсем беспомощным! — Что, уже пора ужинать?
Артур собрал хворост. Гвенн достала винтовку мужа. Алан показал ей, как заряжать «энфилд», и обратился к Мальве:
— Ты старый солдат, почему бы тебе не научить миссис Луэллин стрелять?
Спустя час они вернулись. Гвенн несла винтовку, а Мальва — переброшенную через плечо маленькую газель.
— Здорово, Гвенни! — немного окрепшим голосом произнес Алан. Артур заухмылялся и захлопал в ладоши.
— Нет, это Мальва. У меня пока не получается. Вблизи они слишком красивые. Я ждала, чтобы они пустились бежать. А когда начало темнеть, отдала винтовку Мальве.
— Мэм-саиб недостаточно голодна. Когда как следует проголодается, сразу попадет.
Мальва занялся газелью, а Артур — палаткой. Вскоре в котелке на трехножнике уже тушились ломтики мяса, лук и картошка в мундире. Артур куда-то пропал, а когда вернулся, в руках у него были маленькие хрупкие веточки с серо-зелеными листочками. Он смял и растер листья пальцами и бросил в котелок. Гвенн узнала запах дикого розмарина.
Наблюдая за тем, как тушится мясо, Алан ожил. Даже начал рассказывать о том, как они с Раджи да Сузой делали покупки. «Если покупать котелок, — советовал грузный гоанец, — так на трех ножках: он не перевернется и вы не лишитесь ужина».
— Когда доберемся до Наньюки, нужно будет повидаться с его другом, мистером Алаведо, — сказала Гвенн и пошла в палатку за шалью.
— Неужели и впрямь оленина? — донесся до них бодрый голос, явно принадлежащий англичанину. Из темноты вышел рослый прихрамывающий мужчина в коричневых бриджах для верховой езды. Он вел под уздцы лошадь и, приподняв коричневую фетровую шляпу, поприветствовал Алана и африканцев.
— Здравствуйте. Я — Адам Пенфолд. Если у вас найдется закуска — у меня есть виски.
— Присоединяйтесь к нам, — предложил Алан.
— Адам! Добро пожаловать! — воскликнула Гвенн, выбегая из палатки и от радости хлопая в ладоши. — Как я рада! Мы задолжали вам ужин. Алан, это тот добрый человек, что уступил мне свою комнату в Момбасе.
Гость расседлал лошадь. Ласково погладил лошадиную морду. Снял уздечку и повесил на ветку. Достал из седельного вьюка горсть овса и скормил Рафики. Потом нашел зеленую полянку и, почистив лошадь, пустил пастись на длинном поводке.
Мужчины-европейцы сделали по нескольку глотков из серебряной фляжки Пенфолда. Некоторое время все молчали.
— Самая вкусная еда, какую мне приходилось есть! — воскликнула Гвенн.
— Да, мадам, прекрасное жаркое. К нему бы еще чуточку мармита[7]. Будете в Наньюки — непременно поужинайте с нами в «Белом носороге». Говорят, у нас лучшая кухня от Найроби до Хартума.
— В «Белом носороге»?
— Да. Это мой отель. Мой последний заскок, как выражается супруга. Все остальное я уже перепробовал. Перья страуса, кору акации, антилопьи шкуры, скот, земляные орехи, ячмень. Хорошо, что я уже стар и слаб для добычи золота.
— Наш участок — на берегу Эвасо-Нгиро, — сообщил Алан. — Что бы вы посоветовали разводить? Лен? Кофе? Или овец?
— Вот мой совет, молодой человек: не слушайте моих советов, — с улыбкой ответил Пенфолд, передавая Алану фляжку. — Но, возможно, вам покажется, что ваша ферма расположена слишком низко для кофе, слишком высоко для льна и слишком далеко от железной дороги для баранины и шерсти. А сейчас мне пора на покой, и Рафики тоже. Нам рано двигаться в путь. Надеюсь, еще увидимся. — Заметив, как посерело от усталости лицо Алана, Пенфолд заключил: — Старайтесь, чтобы гора Кения все время была справа от вас — и мимо «Белого носорога» не проедете. Спокойной ночи, мадам, и благодарю вас за чудесный ужин.
— Господи, это же собака! — воскликнула Гвенн на второй день пути, вглядываясь в еле ковыляющее через буш лохматое существо. Мальва с Артуром разгружали фургон, чтобы устранить поломку.
Гвенн подняла «энфилд» и пошла навстречу собаке. А приблизившись, увидела в вышине грифа. Птица терпеливо парила над предполагаемой добычей.
Собака заскулила и, высунув язык, свернулась клубком у ног женщины. Левый глаз налился кровью. Из растерзанного уголка глаза стекала кровь, попадала в рот. На плече открылась старая рана. Черная морда собаки была разодрана посередине; ноздри раскрылись, словно темная раковина. Под разорванной верхней губой обнажились десны.
Гвенн взяла не оказавшую сопротивления гончую на руки и, вернувшись к своим, положила собаку на одеяло в тени фургона.
— Помоги мне, Мальва, — попросила она, доставая из груды сваленных на землю вещей аптечку.
Алан, держась за бок, сел на землю отдохнуть.
— Мальва, подержи ее туловище между ног и крепко зажми руками голову.
Гвенн приготовила кривую хирургическую иглу, губкой смыла с собачьей морды грязь и вытерла полотенцем. Отец и военный хирург в разное время дали ей один и тот же совет: если нужно сделать что-нибудь неприятное, делай это как можно быстрее.
Как только собачья морда оказалась, словно в железных тисках, в руках африканца, Гвенн вонзила в нее иглу и сделала несколько аккуратных стежков, соединяя ноздри.
Она оставила собаку рядом с мужем, попросив время от времени выжимать ей на язык мокрое полотенце. Тем временем Артур с Мальвой выгрузили последние припасы. Работа спорилась.
Все дело оказалось в разбитом шплинте. Когда фургон затрясся по камням, ржавая заклепка треснула и правое переднее колесо соскочило с оси. Фургон завалился на бок. Напуганная грохотом, Гвенн обернулась. И не зря: Алан упал на землю.
— Почти как на войне, мэм-саиб. Фургоны то и дело ломаются. Скоро починим. Не волнуйтесь, пожалуйста, — утешал ее Мальва.
Когда повозка опустела и стала легкой, они с Артуром подтащили под накренившуюся ось ящики, как домкрат. Приладили колесо. Мальва скрылся в зарослях с топором и вскоре вернулся с охапкой толстых сучьев.
— Железное дерево, — объяснил он и начал обрабатывать твердую древесину пангой, придавая ей форму сломанного шплинта.
На следующее утро, идя впереди фургона, Гвенн на минуту задержалась на развилке, чтобы изучить запыленные указатели. Слева лежал Наньюки, справа — отель «Белый носорог». Она повернулась и махнула Алану, чтобы поворачивал направо.
Глава 13
Ранним утром они вышли из дома. Путь лежал на север, по краю болота у подножия Килиманджаро. Эрнст с Энтоном держались вместе. Банда с Кариоки ушли вперед — искать слоновьи следы. Позади брел Гуго фон Деккен в окружении повара и шестерых слуг с провизией. Горя желанием отведать свежего мяса, африканцы ступали легко, несмотря на тяжелые вещмешки.
Время от времени охотники, не сговариваясь, собирались вместе и тщательно исследовали землю. Впервые увидев слоновьи следы, Энтон затрепетал. Он присел на корточки и потрогал затвердевшие отпечатки. Необыкновенно круглые, не похожие ни на какие другие.
— Как по-твоему, каковы ее габариты? — спросил Эрнст и сам ответил: — Что-то около семи футов в холке. Умножь обхват передней ноги на два. Передние крупнее, потому что на них приходится тяжесть головы и бивней. Видишь, как аккуратно она ставит задние ноги в следы от передних?
Кариоки опустился на колени рядом с Энтоном. Когда Эрнст отошел, он сказал:
— Их несколько, Тлага. И они умны. Ставят ноги в следы впереди идущего. Четыре-пять, полагаю.
— Как по-твоему, давно они прошли? — продолжал Эрнст экзаменовать догнавшего его Энтона. Тот снова припал к земле. Он заметил на следах нетронутый росистый узор. Кое-где появились крохотные песчаные холмики, сделанные муравьями. Природа трудилась над приведением тропы в прежнее состояние. Энтон поднялся и прошел по следам вперед. На тропе валялась кора акации и сломанные ветки; листья уже засохли. Янтарная смола, выступившая из ран, затвердела.
— Я бы сказал, вчера вечером.
— Неплохо для англичанина. Обращай внимание на слюну на ветках и стручках акации. Слоны останавливаются пожевать. Если слюна влажная, готовь винтовку: они совсем близко.
— Здесь только самки с детенышами, — продолжил Эрнст. — Взрослые самцы держатся вместе с самками только в брачный период. Бивни растут до самой смерти. Самцы с самыми ценными бивнями слишком стары для игр и предпочитают одиночество — или общество других ветеранов. Зато молодые самцы сбиваются в небольшие стада и дерутся в периоды полового возбуждения — ни дать ни взять студенты Гейдельбергского университета. Потом стадо распадается: каждый выбирает себе подругу.
Кариоки подобрал засохшую кучку слоновьего помета с прилипшими грубыми волокнами и щепками. Он разломил ее — словно разбил яйцо — и показал Энтону темную, влажную сердцевину, где, среди роскошного удобрения, гнездились семена акации.
— Посмотри, Тлага, — начал Кариоки.
— Это старая корова, — уронил Эрнст, словно не слыша его слов.
Африканец бросил помет и отвернулся. Энтон понял состояние Кариоки, слишком знакомое ему самому.
— Пища не до конца переварилась, — продолжал немец, — из-за искрошившихся зубов — хуже, чем у моего предка. Как правило, если слон не станет добычей охотника, он погибает, когда износится шестой комплект коренных зубов — примерно в шестидесятилетнем возрасте.