Ужин продолжался, мы не хотели, чтобы он заканчивался. Но в какой-то момент Маша все же поднялась:
– Веселитесь, ребята, и дальше, а я пойду спать.
– Тебя проводят, – предложила я.
– Позволь мне вернуться самостоятельно. Я найду дорогу с закрытыми глазами.
Она поцеловала каждого из нас, обняла детей. Обменялась с Алексом и Роми пожеланиями спокойной ночи по-русски. Свой обход она закончила на мне и поцеловала меня в лоб:
– До завтра, голубка.
Все стали из-за стола. И все как один дошли с ней до террасы. Самюэль приблизился ко мне сзади, обнял, а я прижала его руки к себе. Маша спокойно пересекла двор, поднялась по ступенькам крыльца, снова спустилась, чтобы сорвать увядший цветок олеандра у входа, и исчезла в темноте холла. Потом зажегся свет. Маша включила ночник на стойке, как делала это по вечерам в последние пятьдесят с лишним лет. На террасе ресторана стояла мертвая тишина.
– Поможете мне убрать? – спросил Шарль севшим голосом.
Не успела я ответить, как он уже убежал к себе на кухню. Мы с Амели печально переглянулись. Она последовала за мужем. Пока мы прибирали в ресторане, не было произнесено ни слова, лишь время от времени слышались дружеские, ободряющие хлопки по спине. Мы пожелали друг другу сладких снов, сами себе не веря.
Самюэль проводил нас с детьми до маслобойни. Он предложил остаться на ночь.
– Я лягу на диване, – уточнил он.
Нам удалось засмеяться. Всю дорогу он нес Роми, а теперь поставил ее на пол.
– Идите ложитесь, дети, – велела я.
Они охотно послушались.
– Спокойной ночи, папа.
Я проследила за ними, а потом переключила внимание на Самюэля. Подошла к нему, положила ладонь ему на грудь и встала на цыпочки.
– Нет, лучше не надо, – ответила я на предложение Самюэля, коснувшись поцелуем его щеки.
Он усмехнулся:
– Завтра утром приеду, чтобы попрощаться с Машей. И чтобы быть рядом с тобой.
– Ей будет приятно… Спасибо тебе за все, Самюэль.
Когда я утром поворачивала ключ в зажигании внедорожника Джо, меня била дрожь. Машина не покидала гараж с тех пор, как он ее туда поставил в последний раз за несколько часов до смерти. Не обращая внимания на стукающиеся друг о дружку колени, я все же смогла доехать до середины двора. До аэропорта полтора часа езды, так что я обязана взять себя в руки. Приехал Самюэль, вошел вслед за мной в холл, взял Машин кожаный чемоданчик и отнес в багажник. Она собралась пробыть у сына несколько месяцев, но взяла с собой совсем мало вещей. Мне это не понравилось. Маша провела кончиками пальцев по дереву стойки, переложила несколько бумаг. Уставившись себе под ноги, я побрела во двор и стала ждать ее возле машины. Начали выходить сотрудники. Клиенты гостиницы, наблюдавшие за нами, не понимали, что происходит. Потом на пороге появилась Маша, а на крыльце «Дачи» в два ряда выстроился почетный караул. Это было великолепное и одновременно пугающее зрелище. Слишком мало времени миновало с прошлого почетного караула. Разница заключалась в том, что Маша была жива и собрались только самые близкие, чтобы попрощаться с ней перед отъездом. Как и накануне вечером, она нашла доброе слово для каждого. Я была рада, что дети в школе: не хотелось, чтобы они переживали эту сцену. Она медленно проследовала по двору с безучастной улыбкой на губах, ее внимание ненадолго зацепила мастерская Джо, потом ресторан, и она двинулась дальше. У машины она остановилась, обежала взглядом в последний раз фасад здания, задерживаясь на каждом окне, припоминая каждый уголок номеров, скрывающихся за стеклами, затем подняла лицо к небу, к кронам высоченных каменных деревьев Прованса, которые очень любила и в тени которых так хорошо жаркими летними днями. Она старалась сохранить в памяти детали, очертания, игру света, лучи солнца. Я отвернулась, ее прощание с «Дачей» было невыносимым. На самом деле даже не «прощание», а скорее «последнее прости».
– Самюэль, дорогой, – услышала я.
Я возвратилась к действительности. Маша ласково улыбалась Самюэлю.
– Ни о чем не беспокойся, – произнес он. – Приходи в форму и приезжай, мы тебя ждем.
Это прозвучало фальшиво. Не то чтобы его пожелания не были искренними, просто он тоже в них не верил. Мы с ним это не обсуждали. Хотел ли он защитить меня от своих догадок? Избегал ли подтверждать мои? Они обнялись и долго простояли так, к моему большому удивлению, – оба крайне редко позволяли себе проявление чувств. Маша прошептала Самюэлю несколько фраз, которые я не расслышала. Он покосился на меня, что-то причинило ему боль. Что именно? Неизвестно. Наплывало так много разных мыслей и эмоций…
– Пора, голубка.
Она помахала в последний раз и с помощью Самюэля забралась в машину. Я села за руль, вставила ключ в зажигание и застыла.
– Ты действительно хочешь уехать? – еле слышно спросила я.
– Поедем, пожалуйста.
Ее голос звучал мягко и устало. Она смотрела прямо перед собой, и в ее больших глазах застыли слезы. В данный момент моей главной задачей было ускорить отъезд. Я тронулась с места и поехала по аллее быстрее обычного. В боковом зеркале отразились обнявшиеся Шарли и Амели.
Всю дорогу до аэропорта я не нарушала заданный Машей режим молчания. Она отвернулась к окну. Что ее там привлекало? Пейзаж вдоль дорог, которые она знала наизусть, потому что проезжала здесь на своей «мехари» бессчетное число раз? А может, она была уже далеко отсюда? О чем размышляла? Прокручивала ли в мыслях свою жизнь? Я неожиданно отдала себе отчет в том, сколько ей лет. Маша состарилась, и никто не заметил, как это случилось. А ведь она оставалась красавицей, возраст щадил ее красоту. Машина элегантность сохранилась нетронутой, а траур сделал ее еще более впечатляющей. Машины морщины были летописью ее радостей и страданий, глубоких страданий и ужасного горя. Как я буду жить без нее? Я никогда об этом не задумывалась и никогда не задавалась таким вопросом. Моя душа, мое сердце отвергали его. Однако мне бы следовало приготовиться к нему сразу после смерти Джо.
Мы припарковались, и она сразу распахнула дверцу, я даже не успела среагировать. Я быстро присоединилась к ней и теперь уже, не оставив ей выбора, сама взяла ее чемодан. Она избегала моего взгляда, но согласилась опереться на меня и крепко ухватилась за мою руку. Без единой мысли в голове, я прильнула щекой к ее щеке, чтобы еще немножко побыть с ней рядом. Слезы текли из моих глаз на ее щеки. Я вспоминала все случаи, когда привозила их с Джо в аэропорт перед отлетом в большое зимнее путешествие к сыну. Я никогда не плакала. И никогда мы не ехали до аэропорта в полном молчании. Джо вел машину по дороге туда, я на обратном пути. Мы все трое были веселыми, оживленными, то и дело хохотали. На пути туда я сидела на заднем сиденье, как и подобает девчонке, которой я была для них. Это были каникулы, время отдыха. Я за них не беспокоилась. Я доверяла Василию, не сомневалась, что он позаботится о родителях. Тем более что через два месяца я приеду их встречать, заберу в аэропорту и они снова станут моими. Целиком и полностью моими. А теперь все кончено. Джо ушел далеко, очень далеко. И Маша тоже уходила. Она улетала, а обратный рейс не планировался. Я так боялась ее ответа, что тянула, не задавала ей вопрос. И никто другой его не задал.
Избавившись от своего чемоданчика, она протянула мне руку, и я стиснула ее так, будто вся моя жизнь от нее зависела. Я была маленькой заблудившейся девочкой, которую бросили одну… Это ощущение дежавю, повтора ситуации, когда-то уже пережитой, лишило меня голоса. Я слишком боялась заговорить, слишком боялась прокричать о своем отчаянии.
– Голубка, я не люблю долгие прощания, ты это знаешь. Не хочу, чтобы мы причиняли друг другу боль…
Я кивнула. С силой, которой я в ней не подозревала, она увлекла меня к зоне контроля безопасности. Там она принялась рыться в сумке и достала что-то, зажав это в кулаке.
– Протяни ладонь.
Я подчинилась. Она поднесла кулак к моей ладони, подняла на меня затуманившийся взгляд и улыбнулась. Потом разжала кулак, и на мою ладонь упала связка ключей. Я инстинктивно сомкнула пальцы.
– Вручаю тебе свои ключи от «Дачи».
Я отчаянно замотала головой:
– Не хочу, Маша, забери их.
Я пыталась заново зарядить ее энергией. Тщетно. Она раскрыла объятия, и я бросилась к ней, она стиснула меня крепко-крепко, притянула к себе, словно хотела, чтобы я осталась в ней навсегда.
– Голубка… будь храброй… какой ты всегда была…
– Возвращайся, Маша… Пообещай, что вернешься… Пожалуйста…
Долгие секунды я ждала ее ответа, но не дождалась. Я обняла ее еще крепче. Я вдыхала ее аромат, упивалась им, хотела сохранить частичку до конца своих дней. Запечатлеть его в памяти, чтобы он поддерживал меня, придавал уверенности. Это был запах материнской нежности, которой я не знала, и мое тело должно было запомнить его, пропитаться им.
– Спасибо, голубка, что пошла в тот день за Джо, спасибо, что доверилась ему, не имея для этого никаких оснований… Ты вернула нам вкус к жизни, ты спасла нас.
– Нет, нет, это вы меня спасли.
– Ты была нашим солнцем… я всегда буду любить тебя. Ya ochen’ liubliu tebia dochen’ka… Не забывай об этом. Мой отъезд ничего не меняет в моей бесконечной любви к тебе.
– Маша, я… я…
– Я знаю… не волнуйся, я знаю все слова, которые ты не в состоянии произнести.
Она вздохнула и медленно разжала объятие. В последний раз обхватила ладонями мое лицо и поцеловала в лоб. Я вытерла мокрые щеки и поцеловала ее руки.
– Иди, голубка, возвращайся домой, «Дача» тебя ждет.
Она отошла от меня, первые шаги ее были неуверенными, потом она овладела собой и подала на контроле документы. Я смотрела ей вслед не отрываясь, пока она не скрылась из виду. Она ни разу не обернулась. Маша ушла.
Маша ушла от меня, как до нее ушла другая женщина.
Глава седьмая
На обратном пути меня трясло, дрожь не прекращалась, я с трудом различала дорогу, не могла справиться с собой и сконцентрироваться. Я остановилась на обочине, чтобы успокоиться, совладать с тем, что поднималось на поверхность. Четыре дня я боролась с этими воспоминаниями. Они вдруг ожили после внезапного объявления Маши о своем отъезде, завладели мной, накрыли лавиной, и я никак не могла их прогнать. Это было как неожиданная тяжелая пощечина: от нее столбенеешь, щеку долго саднит, и даже когда проходит боль, неизгладимый след остается. До сих пор у меня получалось управлять ими, не подпускать слишком близко. Они принадлежали кому-то другому, уж точно не мне. Это были воспоминания восьмилетней девочки, которую я похоронила, упрятала как можно глубже. Я больше не хотела слышать ее голос, он причинял мне слишком острую боль, разрывал в клочья сердце, кожу, тело.