– Мне, в отличие от тебя, повезло: у меня было чудесное детство. Чудесное, но не совсем обычное. Представь себе моих родителей, когда им было тридцать пять – сорок лет.
Он оживился. Я совсем растерялась, шок от того, что в эту историю был вовлечен Самюэль, еще не прошел, однако при мысли о молодых Джо и Маше я не удержалась от улыбки. Они наверняка были невероятно красивыми и совершенно не вписывались ни в какие каноны.
– Моей повседневной жизнью была «Дача», клиенты, праздники, – рассказывал Василий. – Здесь всегда толпился народ, и тусовка не прекращалась даже зимой, распорядка дня не существовало, все действия диктовались необходимостью обслуживания гостей и поддержания номеров в порядке. Усталость, бессонные ночи и похмелье никогда не мешали моей матери добросовестно выполнять свою работу. Появление ребенка не повлияло на их образ жизни. Я родился во время очередного праздника… Сколько раз родители забывали уложить меня спать?! Я засыпал на террасе, в ресторане, за стойкой ресепшена. Меня передавали из рук в руки, от стола к столу. Чтобы отправить меня на учебу, они дождались, когда возраст позволит мне пойти в коллеж[9], а до этого я полдня проводил, сидя на стойке и встречая гостей, и учил русский и французский одновременно. Если я был не с мамой, то сопровождал отца в его разъездах и за работой – там-то я и выучился считать. Или же путался в ногах у Габи на кухне. Для них школа жизни была гораздо важнее общеобразовательной… Я болтался по «Даче», я был свободен, им всегда было известно, где я, но они позволяли мне самому со всем разбираться. При условии, что я не буду совершать идиотские поступки, и я старался их не совершать, чтобы не навлечь на себя громы и молнии со стороны отца, у которого все же имелись некоторые принципы! Они хотели научить меня независимости, и это им удалось. Мама иногда присматривалась ко мне и констатировала, что я расту как на дрожжах. Я ими восхищался. С точки зрения маленького мальчика, каким я был, мои родители были потрясающими, необыкновенными, и они любили друг друга. Это был рай, волшебная сказка. Я очень быстро пришел к выводу, что хочу жить так же, как они. Это желание поселилось во мне и никогда меня не покидало.
Он вспоминал свое детство, и его глаза ярко блестели. Как несколько дней назад в сияющем огнями дворе, он готов был все отдать, лишь бы снова очутиться в том времени.
– Родилась моя сестра. Сначала я был слишком маленьким, чтобы отдавать себе отчет в серьезности ее болезни. Я воспринимал ее только как младшую сестричку, с которой можно разделить радости «Дачи». Она стала частью моего мира. Родители остепенились – ровно настолько, насколько необходимо, чтобы не подвергать ее опасности, но при этом хотели подарить ей такую же радость жизни, как и мне. Итак, мы продолжали жить, как раньше. Очень скоро мне захотелось им помогать, ведь они не могли быть сразу всюду, заботиться и об Эммином здоровье, и о «Даче». А я совершенно не желал, чтобы наша жизнь изменилась, я мечтал, чтобы всегда был праздник, гости, музыка и чтобы мои родители танцевали до упаду. В десять лет я уже знал, что делать, если у Эммы приступ: я потребовал, чтобы меня научили давать ей нужные лекарства, делать уколы и даже массаж сердца. К нему мне пришлось прибегнуть несколько раз… и я справился, у меня получилось…
Я никогда не задумывалась о влиянии Эмминой болезни на детство Василия. Мне это не приходило в голову. Но я и знала очень мало об Эмме и о нем. Об этой части своей истории Джо и Маша умалчивали… Какой же груз лежал на плечах маленького мальчика! Он тоже, как и я, повзрослел до срока, хоть и по другим причинам. У него были родители, но очень необычные… и он сделал заботу о сестре и ее здоровье своей обязанностью ради сохранения той жизни, которую любил.
– Александр и Роми так напоминают мне Эмму и меня! Твоя дочка кое в чем на нее похожа: Эмма так же болтала без остановки, как Роми, и, забывая о своем больном сердце, всюду носилась, танцевала, улыбалась, хохотала. Для меня сестра была крошечной нежной феей, которую я должен был защищать. У меня была только она. И мне этого хватало.
Его любовь к сестре бросалась в глаза. Когда он говорил о ней, у него менялось лицо, становилось открытым, но при этом очень грустным.
– Однако пришло время вести себя как все. Мои родители были вынуждены отправить меня в коллеж. Я туда не хотел. Утром первого учебного дня отцу пришлось лезть за мной на крышу, куда я забрался через чердак. Он за шкирку доволок меня до ворот коллежа и оставил там, чтобы я сам выпутывался, в качестве напутствия велев быть гордым и не бояться. Ты не представляешь себе, как долго тянулись первые недели. Я скучал, не видел никакой пользы от неподвижного сидения на стуле в классе, тогда как я мог сделать так много всего дома – побыть с Эммой, позаниматься с ней русским языком, если маме некогда, обслужить клиентов в баре у бассейна, привести в порядок номера. В результате я ничего не слушал и вел себя с учителями по-хамски. В наказание меня начали оставлять после уроков. Я просиживал в пустом классе часами, но скоро у меня появился товарищ…
Он замолчал и удрученно посмотрел на меня. Он огорчался не из-за себя, а из-за меня, я это чувствовала.
– Самюэль? – жалобным голоском пропищала я.
Он кивнул:
– Самюэль… мой единственный друг. Которого я вскоре стал считать братом. Тебе не нужно объяснять, кто он и как был воспитан.
Жестко, без капли фантазии, вот как его воспитывали. Я не могла говорить и просто кивнула.
– Однако вопреки различиям в нашем воспитании и образе жизни, мы очень быстро нашли точки соприкосновения. Он был веселым, всегда готовым к любым проделкам. Его все радовало, и он философски воспринимал родительскую требовательность.
Василий рассказал, как распахнул перед Самюэлем двери «Дачи», а Джо и Маша приняли его как родного и покрывали перед родителями. А Эмма, несмотря на четырехлетнюю разницу в возрасте, повсюду следовала за приятелями. Джо и Маша не возражали, поскольку с этой парочкой Эмма была в безопасности. В моем мозгу мелькали разные картинки, и чаще всего в них фигурировал Александр, вылитый Самюэль в том возрасте, когда он познакомился с Василием.
– Мы вместе взрослели и открывали для себя жизнь: девушки, интрижки, попойки, драки. Никто никогда не видел нас поодиночке, друг без друга. Мы были как сиамские близнецы. За исключением высокого сезона, когда я вкалывал как псих здесь, а Самюэль работал садовником – уже тогда это было его страстью. Но даже это нас сближало. Нам было известно, что другие развлекаются, пока мы трудимся. Но нам было наплевать на других, потому что мы оба, и он и я, знали, чего хотим, и оба не сомневались, что делаем это ради нашего будущего, которое мысленно уже для себя выстроили. В этом смысле Самюэль добился своего, и я за него рад. У него все получилось. У него есть его оливковые деревья, его оливковое масло. Он мог часами рассказывать о своей мечте…
Грустная улыбка проступила на его лице, взгляд затуманился.
– А ты? – спросила я, хотя ответ был мне известен.
– Я… у меня была «Дача». Она была моей, для меня. Я буду владеть ею, когда родители покинут этот мир… Эмма никогда ее не хотела. Она ее, конечно, любила, но часто называла нас с мамой и папой сумасшедшими, вопила, что с нами нет никакого покоя. Это никак не было связано с ее слабым здоровьем, просто она мечтала о другом. Она очень рано расставила все точки над і, предупредив, чтобы мы не рассчитывали на ее работу в гостинице. Ей требовалась размеренная жизнь, как у всех, а главное, не как у нас.
Он засмеялся, заблудившись в своих воспоминаниях. Почему Джо и Маша никогда мне об этом не рассказывали? Еще одна загадка. Меня все сильнее трясло, я сжалась в комок, словно защищаясь от продолжения истории, о котором уже догадывалась. Но даже все понимая, я не могла в это поверить. Обман. Неужели все мои последние двадцать лет были сплошным обманом? Единственной правдой был стоящий напротив Василий, который, наконец-то заговорив, не собирался останавливаться. Он был весь в своей истории, в истории своей семьи. Я не отрывала от него глаз, он переходил от радостных воспоминаний о детстве, о взрослении рядом со своим лучшим другом Самюэлем – у меня это по-прежнему не укладывалось в голове – к отчаянию при мысли о том, что ему предстояло мне открыть. Сейчас подойдет черед катастрофы, которая неминуема.
– У меня было столько амбиций относительно «Дачи», – продолжал он, – что я прошел отбор в Школу гостиничного менеджмента Лозанны. Я метил высоко, чтобы отец мной гордился. Ты же знаешь, он никогда не учился в школе. Поэтому, до того как продолжить его дело здесь, я хотел предъявить ему нечто большее, чем аттестат о среднем образовании. Я усердно вкалывал в лозаннской Школе, да и развлекался тоже неслабо. Но главное, старался накопить как можно больше знаний, чтобы поднять «Дачу» на самый серьезный уровень. Сегодня для меня очевидно, что это смешно, что ей ничего больше не требуется… Она прекрасна такой, какая есть, а то, что ты делаешь, великолепно… Как только у меня появлялся хоть какой-то просвет в учебе, я приезжал сюда, потому что скучал по «Даче», по сестре, по родителям и Самюэлю. Эти четверо были моей жизнью. Я очень быстро заметил, что Самюэль все время проводит здесь, даже когда меня нет. Я попросил его заботиться об Эмме в мое отсутствие, и он с жаром это исполнял.
Василий замолчал и пристально посмотрел на меня. Он тянул с рассказом не ради создания напряжения, а чтобы пощадить меня. Я вытерла щеки, мокрые от беззвучных слез. С самого начала его истории, их общей истории, мои последние ориентиры рушились один за другим, и я догадалась, за которым сейчас очередь. Почему от меня всё скрывали? Почему никто не счел нужным рассказать мне о том, что всех их связывало? Я должна была задавать больше вопросов. Зачем я так скрупулезно соблюдала табу, окружавшее Эмму? Почему я ни разу не попыталась выяснить причину отчуждения между Самюэлем, с одной стороны, и Джо и Машей – с другой? Неужели я почуяла нечто, чего не смогу принять? Чего не вынесу? Неужели мне запрещал расспрашивать инстинкт самосохранения?