— А что делают с плохими девочками?
— Я буду грешить напропалую, — не унималась мадам Ма.
— Плохих девочек шлепают, — сказал Амо — широкоплечий, с аккуратно подстриженными усиками и ежиком волос на голове. На шее на золотой цепочке висел медальон. Хотел бы я знать, чей портрет он в нем хранил.
— Делов-то, — откликнулся Чип и тут заметил, что Роз таращится на них. Он скорчил ей страшную гримасу, оттопырив щеки и выпучив глаза.
Мадам Ма играла со стеклянными бусинами своего ожерелья, слегка оттягивая его от шеи. Мадам Ма гордилась своей грудью, своими ногами, своим телом. «Неплохо для старушки», — говаривала она. Играя с бусинами, она прикрывала морщинистую шею, чтобы та не портила впечатление от ее ног. Мадам носила чересчур короткие юбки, а вырез ее платья доходил до того места, где раздваивалась веснушчатая грудь. Положив меню и выпустив наконец из рук ожерелье, она ухватила правой рукой руку Амо, а левой Чипа и кокетливо, по-девичьи, вздохнула.
— Отведаю-ка я шоколадное жале, — решила она.
— Не «жале», а «желе», — поправила ее Роз. — Кого оно жалеет?
Милочка подошла к Роз и собиралась увести ее из обеденного зала, но Роз, сжимая руку матери, почувствовала себя увереннее.
— Ведь правда, мамочка? «Желе», а не «жале».
Высоко подняв руки сына и Амо — так дети играют на спортплощадке, — мадам Ма грозно вопросила:
— Что здесь делает ребенок? Разве правилами гостиницы это не запрещается?
— Она просто играет, — заступилась Милочка.
— Пусть с куклой своей играет.
— Это не кукла, — огрызнулась Роз. — Это «Экшнмен».
— Мама, не трогай ее, — заступился Чип. — Она дурачится, только и всего.
— Она расстраивает твою матерь, — строго сказал Амо.
— Очередная сцена! — вздохнул Чип.
— Он сказал «матерь»! — в восторге завизжала Роз.
— Вот видишь, Амо? Меня оскорбляют, а Чипу все равно, — вздохнула мадам Ма. — Эти склонности нужно искоренять радикало.
— Ради кала! — зашлась в смехе Роз.
— Убери отсюда своего щенка! — потребовал Амо.
— Щенок — это сын собаки, — уточнила Роз.
— А ну пошла отсюда.
— «Ну» лошадям говорят, — отбивалась Роз.
— Я тебе задницу надеру!
— Плохое слово, плохое слово! — завопила Роз, притворяясь, будто Амо шокировал ее. — Он сказал «задница»!
Милочка потащила ее прочь, Роз скребла ногами по камышовым коврикам на полу ресторана, изогнувшись, не сводя глаз с мадам Ма, и та, прищурившись, столь же пристально смотрела ей вслед.
— Я вам кое-что принес, — сказал Амо, обращаясь к мадам Ма. — Это сюрприз.
— Обожаю сюрпризы!
Вызывающе поглядывая на Роз, мадам Ма взяла коробочку в яркой обертке, развязала серебряную ленточку, сорвала наклейку, медленно, дразня девочку, развернула пеструю бумагу, подержала в руках красную бархатную коробочку, приподняла, чтобы все могли ею полюбоваться, хищно следя за реакцией Роз.
— Неужели бусы? Какое очарование! — замурлыкала она, подняв наконец крышку. — Гагаты! Обожаю! Я надену их прямо сейчас!
Каждое ее слово адресовалось непосредственно Роз. Девочка печально следила, как Амо неуклюже застегивает замочек бус на шее старухи, а Чип тупо наблюдал за ним.
— Я тоже хочу бусы! — закричала Роз, когда ожерелье сомкнулось на горле мадам Ма. — Папа мне купит.
Она расплакалась, и Милочка повела ее прочь, а Роз сердито топала ногами. Мадам Ма визгливо выкрикнула, чтобы Роз и в дверях услышала ее:
— Как ты догадался, что это именно то, чего мне хочется? — И погладила себя рукой по шее. — Погляди, дорогуша! — мадам Ма уже напрямую обращалась к Роз.
— Лучше буду сидеть одна в темной комнате, чем на такую рожу смотреть! — огрызнулась Роз.
Как ни странно, на следующий день Чип отвел меня в сторону и попросил:
— Мама собирается в магазин. Не могли бы вы отвезти ее? Не хочу, чтобы она ехала с этим пройдохой Амо.
Разве Амо не был его близким другом? Я покорно повез мадам Ма на праздничную распродажу.
— Везите! — подтолкнула она ко мне тележку. Чип упомянул, что его матери требуются бакалейные товары, но она много еще чего подкладывала в тележку: шоколадки, херес, орешки, коньяк, приговаривая: «Я плохая девочка! Я такая капризница!»
А чем отличалась от нее Роз, со своим стульчиком, столиком, своей книжечкой, своей ложечкой для супа, со своими требованиями: «Папа! Мама! Просыпайтесь скорей! Я голодная! Мой мишка голодный! У меня плечо онемело! Кто посмотрит со мной телевизор?»
— Льда не положили! — Кто это возмущается? Роз? Нет, на сей раз это мадам Ма, со своим особым стаканом, за своим постоянным столиком — напротив входа, чтобы видеть всех, кто появляется на веранде. Она не будет читать газету, которую уже кто-то разворачивал: «Принесите свежую!» Она надувает губки, словно маленькая девочка, и жалуется на Чипа. Бедный Чип, все-то он делает не так.
И только когда Чип прикончил своего любовника, мадам Ма прекратила делать замечания моей дочери.
18. Возвращение Амо Ферретти
Сперва мне казалось нелепым и печальным, что гости, ненадолго приехавшие на Гавайи, торопливо щелкают дешевыми фотоаппаратами, снимая друг друга — улыбка от уха до уха — и все то, что я видел ежедневно: пальмы на Волшебном Острове, большой баньян в парке, серфингистов, мчащихся на гребне волны, а порой и потрепанное дождевое дерево у входа в отель. Иногда грусть на меня наводили не эти фотографии, а старые, обмякшие туристы с материка. Они медленно тащились, опустив голову, наклоняясь к земле и подбирая осколки ракушек и кораллов. Однако спустя какое-то время они перестали казаться мне никчемными и печальными — я научился пристальнее всматриваться в людей.
Но то, что я замечал, не имело отношения к островам как таковым. Меня беспокоила дочка. У Роз постоянно менялось настроение. Она словно заранее чувствовала, когда где-то что-то должно было случиться. Ее подружки, пообщавшись с Роз в отеле в эту напряженную пору, становились такими же плаксивыми и крикливыми, как она. Мне кажется, одаренные, впечатлительные дети особенно восприимчивы к тревожному шепотку беды: он достигает их слуха, распространяясь на иной волне, нежели общедоступная вульгарная сплетня. Эти дети становятся ясновидцами. Роз недавно появилась на свет, ухо ее было еще близко к земле.
Последнее время она сделалась невыносимо капризной. Она что-то услышала?
— Ничего! — буркнула Роз, но этот вопрос был ей настолько неприятен, что она разревелась.
— Ничего с ней не поделаешь, — объясняла Милочка. — Она очень напряжена.
Вот именно, «напряжена». Мадам Ма с затравленным видом металась по гостинице, а Роз, которая прежде следовала за ней по пятам, всматривалась в покрытое густым слоем штукатурки лицо и улыбалась, надеясь, что в ответ старуха выставит напоказ свои искусственные зубы, теперь избегала ее. Мадам Ма прежде постоянно жаловалась на Роз, а теперь даже не глядела в ее сторону и молча, неуклюже избегала. Что она натворила? Чему стала свидетельницей? Куда подевался Чип? Похоже, дело серьезное. Мне случалось наблюдать припадки раздражительности у мадам Ма и слушать ее болтовню, но впервые она умолкла, и это повергло меня в ужас. Однако я бы не обратил внимания на ее странности, если б Роз не заметила их первой.
Вина отчетливо проступает на старческих лицах, изборожденных множеством морщин. С чем сравнить лицо пожилой женщины, испуганное, измученное и густо покрытое макияжем? Она пытается выглядеть, точно беззаботная куколка, но больше смахивает на труп. Белое, словно ноздреватый сыр, безгубое лицо, красные пятна на запавших щеках, зубы что мертвая кость, пустые глаза, редкие пряди волос — маска лежащего в гробу покойника. Мадам Ма оглянулась, и Роз, стоявшая на другом конце зала, тут же выскочила за дверь. Неизбывная вина проступала в каждой черте, в каждой складке лица мадам.
Какой-то замирающий гул вибрировал в воздухе — отголоски некоей ужасной истины. Маленькой Роз был внятен этот шепот, но она не хотела делиться со мной; напротив, она пыталась меня защитить. Сказала только, чтобы я не водился больше с мадам Ма. Однако новости просочились наружу, и выяснилось, что на самом деле беда приключилась с Чипом, а не с его матерью.
— Чип попал в большую беду, — сказала мне Милочка. Она собирала сплетни на кухне, а туда они доходили из бара «Потерянный рай». — Знаешь его друга-португальца?
— Амо Ферретти?
— Он муки.
Самые важные вещи и наиболее глубокие чувства гавайцы непременно передают на пиджине, выражаясь кратко и афористично, словно этот жаргон более уместен, более трагичен и близок к жизни. Я в таких случаях только посмеивался — да полно! — но Милочка предпочитала сообщать дурные вести на пиджине.
Вскоре в «Потерянном рае» я наткнулся на капитана Юдзи из полицейского управления Гонолулу, и он рассказал мне, что произошло.
— Эта история с Чипом — самое нелепое дело, какое я только знал. Хуже, чем с бабой, которую сняли на Отель-стрит.
— А что там было?
— Женщина болталась на Отель-стрит, высматривала лесбиянку. Зашла в бар и сняла там бабу, только это оказался ее собственный муж, нарядившийся в женские тряпки. Патрульным что-то не понравилось, они остановили их машину, история попала в газеты. Муж — конгрессмен от штата. Такой позор. Они уехали на материк.
Как всегда, слово «материк» прозвучало словно «планета Земля».
— Чипу тоже следовало сбежать.
Капитан Юдзи озабоченно нахмурился и сказал:
— Чип в тюрьме.
Должно быть, я ошарашенно уставился на него. Капитан Юдзи продолжал еще строже:
— Скверное дело. С геями это бывает — не умеют вовремя остановиться. Может, оно и ничего, если кто из голубых обставляет вам дом дизайнерской мебелью или делает вашей жене маникюр, но, когда гей совершает убийство, это просто черт знает что.
Вероятно, именно по этой причине Роз так нервничала, а мадам Ма бродила по гостинице с широко раскрытыми невидящими глазами, точно сомнамбула.