али лучше благодаря солнцу. Мы выше этих чужаков, мы более солнечные».
Тщеславие сделало нас беспечными и небрежными. Здесь, под пальмами, люди столь же способны на жестокость, насилие или коварство, как и в любом другом месте, но двигаются они медленнее и оттого выглядят добродушными. При ближайшем рассмотрении обнаруживается неустойчивость и неорганизованность этой жизни, не говоря уже о поразительном количестве валяющегося повсюду мусора, об отвесных скалах, о невероятном множестве одичавших кошек, о пляжах, размытых приливной волной и поглощенных морем. Мы умело скрывали от гостей свою ненависть к жаре и держались подальше от прямых солнечных лучей. У чужаков докрасна обгорали носы, лупились плечи, созвездиями проступали веснушки, их поражал солнечный удар или рак кожи, а мы прятались в тени.
— Говорят, девиз Гавайев звучит так: «Хеле и локо, хаоле ино, Ака ха-ави маи кала», то есть «Валите домой, подонки с материка, а денежки оставьте нам», — сказал мне Бадди. — Но на самом деле настоящий девиз еще смешнее: «Уа мау ке эа о ка аина и ка поно» — «Жизнь страны увековечивается в праведности». Как бы не так, на хрен!
Наняв меня, Бадди больше не наведывался в гостиницу. Меня это устраивало, потому что, представляя меня людям, Бадди неизменно сообщал: «Он написал книгу», и я исходил желчью.
К тому же мне надо было освоить ремесло, а Бадди в наставники не годился. Вечно поддатый, со свойственными пьяницам заскоками, частыми сменами настроения, игривостью не к месту, он мог по сто раз повторять одно и то же, а сам под хмельком ничего не слышал.
Он старался развлечь меня, но его шутки были утомительны, в особенности заезженные анекдоты, которые Бадди рассказывал, то ли чтобы создать определенное впечатление о себе, то ли просто желая меня шокировать. Я выучил эти побасенки наизусть: и про парня, который на суде заявляет: «Черт, я-то считал себя ковбоем, а на самом деле я лесбиянка»; и «Если б господь не предназначил это нам в пищу, оно бы не смахивало на авокадо» (тут Бадди пускал в ход свой чудовищный мексиканский акцент); и финальную фразу, когда слон говорит голому человеку: «Как ты ухитряешься дышать через свой маленький хобот?»; и хриплый возглас, можно сказать, боевой клич Бадди: «Девять дюймов под килем!» Что боссу веселье, то работнику тоска.
Через несколько дней после того, как я приступил к работе, Бадди пригласил меня к себе и познакомил со своей новой женщиной, Стеллой. Стелла, по ее словам, приехала из Калифорнии.
— Услада моей похоти, — отрекомендовал ее Бадди, протягивая мне блюдо с пирожными. — Это она испекла, с травкой.
Я взял одно, слегка надкусил. Бадди, отдуваясь, нахваливал пирожные: они-де ему легкие подлечили.
— Ты плаваешь хоть иногда? — поинтересовался я.
— Опасное течение, — ответил он. Он произносил «тченье».
— Странно, что Бадди не назначил менеджером тебя, — подольстился я к Стелле. — Ты прекрасный повар и удовлетворяешь основному требованию — ты тоже хаоле с материка.
— У тебя нашлось еще одно важное качество, — возразил Бадди, фамильярно тыча пальцем мне в грудь. — Все дело в том, что ты сразу меня понял.
Я растерянно улыбнулся.
— Помнишь, я рассказывал тебе насчет того дерьмового менеджера? — спросил он.
Агрессивный малый, любитель попользоваться массажным столиком, вечно пьяный, допускавший самые нелепые промахи, не говоря уж о своеобразных розыгрышах, мартовский котяра о трех яйцах. Конечно, я все запомнил.
— Так это я и есть!
Бадди ожидал аплодисментов — ловко он меня провел! — и я не стал его разочаровывать, хотя, честно говоря, кое о чем уже догадывался, да и служащие в отеле перешептывались. Меня удивило другое: Бадди верил, что я справлюсь. «Не ошибается тот, кто ничего не делает», — подбадривал он меня. Впереди подстерегали новые неожиданности, и постепенно я научился не терять бдительность. Я искал новую жизнь, а нашел много жизней — жену и ребенка, мир этих островов и свою неготовность принять его.
3. Птичий щебет
Я решил было, что наш уборщик Кеола напрочь лишен любопытства, но вскоре застал его в тот момент, когда он опорожнял ведра с отходами в большой мусорный ящик позади отеля. Несколько листков бумаги выпорхнули из ведра. Кеола наклонился, большими неуклюжими пальцами ухватил их, но не затем, чтобы бросить в общую кучу, — нет, он принялся вчитываться, поднося к глазам хлопавшие на ветру страницы и чему-то улыбаясь. Меня это просто потрясло. Оглянувшись, он посмотрел на меня «тухлым глазом», как говорят местные.
Лишь какое-то время спустя я набрался храбрости спросить Кеолу, с какой стати он читал выброшенные бумаги. Он начисто все отрицал. И вообще, если мне покажется, что он делает что-то такое странное, читает, например, так это потому, что он страдает «неспецифическими отключками». Он якобы вообще не понимает, о чем речь.
— У меня более хуже с кратковременной памятью, шеф. Здесь такое часто. Диагноз такой.
Неделю спустя из окна офиса я услышал голоса Кеолы и Кавики — они очищали от сорняков клумбу возле бассейна.
— Э-э, где-э был вчера?
— Э, на-а работе.
— Я те-э зва-анил.
— Не-э слыха-ал.
— Не-э, те-я не-э было.
— Те-э нада, да-а?
Я чуть шею себе не свернул, прислушиваясь к этим голосам. Они околдовали меня, словно птичье пение.
— Едем в Мака-а. Поймать волна.
— Я косить чертова трава. Басс не хотеть сорняки.
— Какой басс?
— Ну, шеф.
— Э-э, а я уже все сделать.
— Столько чертова трава. Я все время потеть. У меня штаны испортиться. Мне еще деревья резать.
Две птички на ветке, чирик-чирик, я с трудом разбираю их чириканье, пытаюсь его запомнить. Несколько дней спустя они снова принимаются за свое:
— А еще та баба. Ее грабить.
— Какая баба?
— Одна хаоле.
— А кто грабить?
— Один хаоле.
— Чертовы хаоле.
— Все наркотики.
— Ага.
— Они уйти дно.
— Ага. Э-э, а как он это сделать?
— Прятаться дерево.
— Наверху?
— Сзади дерево. Видеть вахина с один сумка. Говорить: «Это моя». Цап сумка, а вахина орать, как один дьявол.
— Они все наркотики.
— Взять деньги. Купить бату.
— Бату. Снежок. Пакалоло.
— Пакалоло мягкий. Бату более хуже.
Чирик-чирик. Я сижу под окном, притворяюсь, будто занят работой.
На следующий день:
— Э-э, как тот парень?
— Какой парень?
— Тот новый парень.
— Тот хаоле, да-а? Он более лучше.
— С виду акамаи.
— Он говорить телигентный.
— Ага. Все говорить ему хорошо.
— Та вахина она завестись.
— Экономка?
— Не экономка, главная горничная.
— А Тунец — он такой прохиндей.
— Ага, первый класс пилау луна.
— А чего он все время глядеть нас и потом смеяться?
— Вот гад. Ему легко работа.
— Ага.
— Ага.
— Это мне тяжело-тяжело работа.
— Он сидеть пить пиво. Болтать.
— А мы потеть-работать.
— Ага.
— Ага.
— Слышь, у него один большой книга, у хаоле-парень.
— Я не видеть книга.
— Его офис.
— Хаоле офис?
— Ага. Хаоле-парень офис. Большой книга. Телигентный.
— Да, читать нет легко, а?
— Хаоле легко-легко.
— Ага.
— Ага. Этот хаоле-парень он тоже прохиндей.
— Страсть какой прохиндей.
Чирик-чирик. Они все болтают, фразы становятся все короче, все загадочней. С трудом я понял, что речь идет обо мне, а книга — это мой Толстой.
4. Роз
В историю входят другие люди, мы же просто живем и умираем, смотрим новости, прислушиваемся к сплетням, сохраняем в памяти имена. Нас никто не вспомнит, хотя порой общественное событие или известная персона проходят рядом, задевая нас. Мой босс Бадди Хамстра считался местной знаменитостью, потому что был лично знаком со всеми прославленными людьми, когда-либо посещавшими Гавайи. Он постоянно говорил о них, утверждая, что Гавайи — тоже часть мира, а он, Бадди, — часть истории. В этой гостинице останавливался Бэйб Рут, в 1927 году, еще до ремонта, когда она была не выше кокосовой пальмы, и Уилл Роджерс здесь побывал, а с Фрэнсисом Брауном, который был наполовину гавайцем, Бадди играл в гольф. Фрэнсис корешился с Бобом Хоупом, а Хоуп на островах считался своим человеком. Команда, снимавшая фильм «Гиджет едет на Гавайи», тоже проживала у Бадди.
— Закари Скотта, который играет ковбоев, я хорошо знал, — сказал мне Бадди. — Он часто сюда приезжал.
— Его жена сбежала с Джоном Стейнбеком[2], — подхватил я, но на Бадди это не произвело ни малейшего впечатления — он не знал, кто такой Стейнбек.
Для Закари Скотта Бадди нашел местную подружку.
— Плясали хулу в постели. — Он рассказывал об этом открыто, без стеснения, так что и слушатель не видел в этом ничего дурного. Бадди был сводником, но отнюдь не сутенером.
В начале 1962 года Спарки Леммо обратился к Бадди с просьбой: пусть Бадди подберет «девочку с острова», молодую, красивую, послушную. Бадди требовались более четкие инструкции, и Спарки сказал, что девушке предстоит провести вечер с очень важной персоной, настолько могущественной, что визит этого человека на острова держали в тайне: его самолет приземлился не на аэродроме Гонолулу, а на каком-то другом — на острове Оаху их было тринадцать, считая военные, — и остановился со свитой в отеле «Кохала Хилтон». В отель его доставили в лимузине с затемненными окнами.
— Говард Хьюз? — попытался угадать Бадди.
Говард Хьюз в те времена проделывал такие штуки — личный самолет, куча прихлебателей, миллионы направо и налево. Спарки не ответил. Услышав это имя, он как-то замялся, и это убедило Бадди, что его догадка верна: точно, Говард Хьюз.
Впрочем, это мог быть кто угодно: множество знаменитостей наведывалось на Гавайи, а кое-кто и жил здесь — Дорис Дюк в Блэк-Пойнте, Клэр Бут Люс на Даймонд-Хед, Линдберг на Мауи, Джимми Стюарт обзавелся ранчо возле Коны, на Гавайи то и дело заявлялся Элвис. Знаменитости приглашали к себе в гости других знаменитостей.