— Есть минутка? Приходи наверх, кое-что покажу.
Чуть погодя я поднялся в просторную спальню. Бадди уже возлежал перед широкоэкранным телевизором на своей резной кровати. В одной руке он сжимал какой-то маленький предмет (форма его напоминала сердечко), в другой был пульт.
— Смотри! — сказал он, большим пальцем нажимая на кнопку пульта.
Послышалась романтическая музыка, и на экран выплыло название: «Большие надежды».
— Что-то из Диккенса?
— Черт возьми, что ты этим хочешь сказать? — фыркнул Бадди. У него это название не вызывало никаких ассоциаций[31].
На экране улыбающаяся молодая филиппинка сидела в большом кресле-качалке, сверкая плечами под бретельками легкого летнего платья.
— Меня зовут Ирис Рубага, друзья называют меня «Мизинчик». Я люблю музыку, танцы и книги. Я люблю бога и родных. У меня две сестры и четыре брата. Еще мама. Папа умер.
Подбадривающий шепот за кадром:
— С каким мужчиной ты бы хотела познакомиться?
— С добрым человеком. Не важно, сколько ему лет, тридцать или даже шестьдесят. Главное — доброе сердце.
Девушка по имени Мизинчик застенчиво улыбалась, а отвечая на вопрос, разражалась приступом нервного смеха. Говорила она без запинки, но эта нервозность, этот смех, видимо, свидетельствовали о ее невинности. Большие темные глаза лани, полные губы, зубы слегка выдаются вперед, пышные черные волосы падают на плечи.
— Двадцать три года, — сообщил мне Бадди. — Настоящая кокосовая принцесса.
Не вставая с огромной постели, он слегка приподнялся; вместо телевизионного пульта в руке у него уже был стакан. Человек без образования, он похвалялся своим невежеством, как другие похваляются эрудицией: это давало ему право вести себя как заблагорассудится. Не имея понятия об истории и обычаях других народов, но склонный во всем потакать себе и своей похоти, Бадди как-то сумел воспроизвести сложный этикет, окружающий восточного деспота, этакого оттоманского пашу, — включая обычай давать приближенным аудиенцию, лежа полуодетым в роскошной постели.
— Я еду к ней в Манилу, — сказал он. — Стелла не против. Верно, мамочка? — И он потряс тем маленьким предметом в форме сердца, который был зажат у него в левой руке. — Это ее прах, — пояснил он с улыбкой и снова будто прислушался к не долетавшим до меня словам поощрения. — Гроб-то пустой.
На экране шли следующие кадры, другие девушки в легких платьицах, сидя в том же самом кресле-качалке, отвечали на те же вопросы. Все были хороши собой, но Ирис Рубага по прозвищу Мизинчик была самой молодой и обаятельной.
За несколько дней до отлета в Манилу Бадди позвонил мне:
— Я даю отвальную. Пи-Ви мне поможет. Ты тоже приходи. Без жены, это мальчишник.
Не мысля отъезда без шумной вечеринки, Бадди руководствовался еще и невинным суеверием: бурная отвальная, горы вкусной еды на столах сами по себе служили залогом успеха всего предприятия. Мы пораньше закрыли ресторан в гостинице, и я повез Пи-Ви на северный берег. Он приготовил свое фирменное чили (оно называлось «Симптомы серьезного гриппа»), чесночные хлебцы и салат «Цезарь». На десерт подали торт со свежей клубникой с Большого острова и пломбир с горячей карамелью. Собрались все приятели Бадди — Сэм Сэндфорд, Уиллис, Спарки Леммо, Ройс Лайонберг, кое-кто еще. Пи-Ви метался туда-сюда, подавая на стол; Бадди — это было ему вовсе не свойственно — вознамерился помочь.
— Кому свежемолотого перца? Кому свежемолотого перца?
Он подсыпал нам перец в чили, в салат, и свежая клубника, по его словам, тоже нуждалась в этой приправе. Мы шли Бадди навстречу — почему-то мы всегда старались ему угодить — и подставляли тарелки под струйки свежемолотого перца.
— Этот перец — особенный, — заявил он, когда трапеза закончилась. — Все вы знаете, каковы перечные зерна на вкус. — Он отвернул крышечку с мельницы и, постучав, высыпал на стол серые и какие-то пыльные остатки порошка. — Попробуйте-ка.
Пи-Ви, послюнив палец, обмакнул его в серое вещество и поднес ко рту.
— Зола! — удивился он.
— Это пепел Стеллы! — пояснил Бадди и пьяно расхохотался. Хохоча, он предъявил нам ту сердцевидную шкатулку, в которой хранился ее пепел. Шкатулка была пуста.
34. Сватовство в Маниле
К темно-зеленому платью горничной была прикреплена карточка с надписью: «Ученица». В таком виде Мизинчик явилась на интервью с Бадди в Маниле. Что за интервью? Провести с Бадди несколько дней и переспать с ним. Мизинчик была одной из шести кандидаток. Если все получится, богатый американец женится на ней и отвезет ее на Гавайи.
— У Мизинчика лицо ангела, — сказал мне Бадди. — Ангела, я тебе говорю.
— Один мой друг сказал, что на лице человека запечатлена вся его жизнь, — откликнулся я.
В это легко было поверить, глядя на лицо Бадди: одутловатая бандитская рожа, жирная от избытка пищи, вся перекошенная от пьянства, в красных пятнах лопнувших сосудов, с багровым носом, кожа загрубела на солнце, глаза влажные, как у собаки. Бадди едва сравнялось шестьдесят шесть, и с первого взгляда было видно, как он прожигал жизнь. Чего он только не попробовал, этот осколок чересчур много пившего и чересчур много курившего поколения! У него водились деньги и молодые друзья, он был настолько легкомыслен, что баловался даже наркотиками, от косяков с травой перейдя к кислоте. Какое-то время он принимал кокаин, но такие забавы ему быстро надоели, и Бадди соответственно своему возрасту предпочел убивать себя обжорством и водкой. Когда мы познакомились, ему исполнилось шестьдесят и он был стариком. «Я же не вечен», — говорил он уже тогда, подразумевая, что золотых деньков осталось немного.
Он с трудом приходил в себя после смерти Стеллы и так тосковал по ней, что избывал боль дурацкими шуточками на ее счет: то убеждал себя, что она жива, и писал ей письма, а то, как на прощальном обеде, прикидывался, будто смешал ее прах со специями.
— Я так и слышу, она зовет меня, — говорил он. — Я не отвечал, я просто прислушивался: «Бадди, Бадди!»
В голосе Стеллы звучали напряжение, тревога; наконец, осознав, что она в доме одна, Стелла умолкала. Бадди, затаившись, ждал этого момента и только тогда, убедившись, что он ей нужен, уходил.
— Ребячество, скажешь?
— Нет, не думаю, — солгал я. Услышав этот рассказ, я лучше понял, что так привязывает нас к Бадди. Все мы желали ему добра, но, словно болельщики на матче, ждали зрелища: что он теперь выкинет?
— Собираюсь снова жениться, — сообщил он.
Бадди заказал кассеты с невестами и таким образом заочно познакомился с Мизинчиком. Мизинчик была молода. Бадди боялся женщин в возрасте, смеялся над самой мыслью жениться на своей сверстнице, передразнивал, как они выглядят, как ходят. «Вообразите меня с шестидесятишестилетней старухой!» Но мне казалось, женщина постарше могла бы стать для него разумной и доброй подругой. Как раз то, что ему нужно. Но нет, Бадди требовалась «куколка».
Он хотел найти девушку, только вступающую в жизнь, никогда не покидавшую свой остров, а тем более — Филиппины. Ему требовалась невинная девочка, которую он мог бы всему обучить.
— Я буду трахать ее и кормить рыбьими головами.
Из пяти других кандидаток с тремя он удовольствовался разговором. Две сразу отсеялись — у них были дети, — а третью, лет сорока, Бадди счел чересчур старой. С двумя другими дело дошло до постели. Одна сказала: «Я медсестра. Я вам пригожусь», — и это едва не соблазнило Бадди, однако она показалась ему некрасивой, а вторая, занимаясь с ним любовью, царапалась и кусалась. Бадди попытался ее остановить, но она заявила: «Всем мужчинам это нравится». Эти слова насторожили Бадди. К тому же он подумал, что девица не в себе.
Мизинчик явилась к нему в гостиничный номер в сопровождении дяди и тети. Дядя Тони торжественно отцепил от ее платья карточку ученицы горничной: «Это тебе не понадобится, Мизинчик». Тетя Мариэль столь же демонстративно взбила подушки на постели Бадди. Дядя и тетя сказали, что спать будут в комнате Бадди на полу, и, немного поболтав, разложили диванные подушки и в самом деле улеглись. В полночь Мизинчик попросила у Бадди немного денег и отдала их дяде с тетей.
— Я попросила их пойти купить кока-колы.
Любовью она занималась скромно, но было видно, что девушка умеет доставить мужчине удовольствие. Мизинчик призналась, что у нее были раньше любовники. Бадди это не отвратило: он не рассчитывал на чудеса.
Утром она села в постели, голая, и так тесно прижалась к Бадди, что ее соски щекотали ему кожу.
— Когда ты уезжаешь из Манилы? — спросила она.
— В четверг.
— Женись на мне, пожалуйста, Бадди, пока ты не уехал.
Бадди громко расхохотался — ишь, чего захотела! Потом он лежал и наблюдал, как юная хрупкая девушка выскальзывает из постели и идет в ванную, прислушивался к звону струи. Она вернулась в постель, маленькое, тонкокостное существо: она двигалась по комнате, точно птичка, летящая в гнездо, не по прямой, а сперва чуть в сторону, на соседнюю ветку, отвлекая внимание возможного врага, и только потом — в гнездо. Подошла зачем-то к окну, выглянула, солнечный свет заиграл на ее коже. Легкие осторожные движения, птичьи повадки. Скользнула в сторону.
— Мне пора идти.
В ванной Бадди внимательно изучал в зеркале собственную физиономию — вся его собачья жизнь отразилась на ней.
Вернувшись в постель, он сказал:
— Ладно, решено.
Они поцеловались, потом Мизинчик забралась на него верхом, сжала его всеми своими косточками, обвила, точно ящерка, карабкающаяся на толстый ствол дерева.
Вернулись дядя и тетя, намереваясь и дальше присматривать за племянницей. Мизинчик заговорила с ними на своем родном наречии. Дядя и тетя обнимали Бадди и радостно смеялись. Он чувствовал, что поступает правильно.
Тетя Мизинчика предложила все устроить, но ей, как она сказала, понадобится две тысячи долларов, потому что времени слишком мало.