— Чем я могу вам помочь?
— Ищу комнату. Только мне скидка причитается.
Причитается? Нет, не стоило резко отвечать этому пришельцу, не разобравшись, что же таится за его усмешечкой. Из-под коротких рукавов футболки и из шорт торчали мускулистые руки и ноги воскового цвета, а не оттенка коры плодового дерева, как следовало ожидать. Ацтекские черты лица, яркие глаза, резко проступавшие скулы говорили о примеси филиппинской крови. Если б не дергался в нервном тике, мог бы сойти за красавца.
— Если у вас есть гавайские водительские права, я предоставлю вам тариф для кама-аина.
— Нету у меня никаких правов.
Эту фразу следовало взять на заметку — не из-за безграмотности, а из-за наводящей на размышления информации.
— Какое-нибудь удостоверение личности?
— И что мне это даст?
Я назвал стоимость номера на одного.
— Выходит, у нас проблема.
Я улыбнулся и подавил желание переспросить: «У нас?» Передразнивать мыслящих буквально и не умеющих выражать свои мысли гавайцев небезопасно. Они говорят медленно, заикаясь и от беспомощности и разочарования впадают в ярость. Вместо ответа могут попросту скосить на тебя глаза, что-нибудь буркнуть, разинуть рот, точно задыхающаяся рыба, и это надо понимать как угрозу. Эти бессловесные существа агрессивны именно потому, что бессловесны. Попробуй поболтать с ними — они воспримут это как провокацию.
Гость потемнел, снова закачался на носочках и сказал:
— Может, я зайду попозже.
— Цена к тому времени не изменится.
Я рисковал спугнуть клиента, но клиент отнюдь не казался мне перспективным. Человек, с самого начала требующий максимальной скидки, вряд ли намерен проявить особую щедрость.
— Посмотрим.
Я понял, что оценен и найден пустопорожним хаоле. Я хотел одного — чтобы этот бабуин убрался из моей гостиницы.
И тут приветственный вопль заставил меня резко поднять голову. Пуамана кинулась навстречу залетному гостю, а его лицо осветила ответная улыбка. Никогда раньше я не видел Пуаману столь радостной, не видел, чтобы она кого-то так горячо принимала. Должно быть, они приходятся друг другу родней, подумал я, ведь только родственники способны на такие излияния.
— Калани! Да неужто это ты? Вернулся! Милочка в школе, пошла за своей кеики. Скоро придет, да!
Они обнимались, постанывая от восторга, ненасытно прижимали друг друга к груди, моя теща и этот ободранный незнакомец хлопали друг друга по спине, а я стоял рядом, праздно щелкая шариковой ручкой.
— Пуамана, сестрица, классно выглядишь!
«Сестрица» — это просто обращение, никакая она ему не сестра, разумеется.
Пока они лобызались, возвратилась Милочка. Роз, проскочив мимо меня в другой конец холла, накинулась на кота Пуаманы, дрыхнувшего на плетеном диване. Милочка остановилась, явно не зная, идти ли ей дальше, пытаясь в считаные секунды угадать, как я воспринимаю сложившуюся ситуацию, но Пуамана уже вцепилась в нее:
— Вот она! Милочка, ты только глянь!
И снова обнимаются, снова эти голодные стоны. Они все перецеловались, заулыбались, засмеялись без слов.
— Вижу, ты уже познакомился с моими, — сказала Милочка.
Все трое уставились на меня, чужака несчастного.
— А это Роз, — Милочка кивнула в сторону дочки, терзавшей кота.
— Привет, паря! — теперь он готов был проявить расположение, даже дружелюбие, протянул руку, хлопнул по плечу, охотно принимая меня в семью.
— Вы родственники? — спросил я.
— Я бы не против, — обернулся Калани к Милочке. — Я тут твоего мужа насчет цены спрашивал.
Милочка, в свою очередь, обернулась ко мне, жалостно сморщив личико.
— Две-три ночки. Потом еду в Хило.
Он стоял почти вплотную к Милочке. Пуамана счастливо и горделиво улыбалась ему. Мог ли я заставить ее сиять от гордости за меня?
Я предоставил ему скидку. Калани поблагодарил, даже не взглянув на меня. Милочка обрадовалась — правда, не сильно — и растерялась, но было видно, что они обе — и она сама, и ее мать — действительно рады ему.
— Кеола поможет вам с багажом.
— Ничего не имеется, — сказал он, получив в награду ласковую улыбку Милочки, а Пуамана — та прямо-таки заквохтала от удовольствия.
— Как насчет ужина? — предложила Пуамана.
Тут я вмешался: я хотел пойти с Милочкой в кино. Милочка снова засомневалась, потом все-таки согласилась составить мне компанию. В «Варсити» шел «Говардс-Энд»[55]. Кино ей не понравилось, едва доев мочи кранч и попкорн, Милочка заснула, а когда я разбудил ее, стала ворчать и ругаться. Вернувшись в отель, несмотря на поздний час (а на следующий день нам предстояла ранняя смена), я внезапно набросился на нее, покорил, овладел, точно господин с бичом в руке — покорной пленницей. Этот неожиданный натиск напугал Милочку, и она не сразу ответила мне — даже сопротивлялась, и в отчаянии я никак не мог остановиться, я заставил ее перевернуться на живот, прижал к постели и, опустившись на нее сверху, почувствовал, как трепещет ее тело.
— Тише, тише, — шептала она, словно ребенок, готовый расплакаться.
— Скажи, что любишь меня! — яростно требовал я.
57. Водяной смерч
Они собирались поужинать все вместе — моя жена, теща и этот незнакомец, чужой для меня, но не для них. Потому-то я и пытался хотя бы отсрочить это мероприятие. Кто он такой? Первого впечатления хватило, чтобы мне вовсе не захотелось проводить весь вечер в его компании. Я обязан был проявлять любезность к Калани, как и к любому другому постояльцу гостиницы, но не садиться же с ним за стол. Совместная трапеза — временный союз, в котором люди вынуждены как-то уживаться друг с другом. Если все время идти на компромисс, можно и всю жизнь пустить под откос.
Чтобы избежать ненужных потерь и сберечь свое блаженство, я составил мысленный список (впрочем, подобный список держат в уме многие) людей, с которыми я не намеревался впредь ужинать вместе. На новом месте, в должности управляющего гостиницы, этот список приходилось все время пополнять. Кстати говоря, как раз в тот момент, когда я думал об этом, я беседовал с людьми из этого списка: Флойдом и Клодин Зинда, а также Эдом и Перл Гербиг — двумя супружескими парами из Мичигана, которых подружил бридж. В зрелые годы они обнаружили, что страдают сезонным расстройством. Гавайи служат превосходным убежищем всем, боящимся холода и темноты: наше солнце лечит зимние недуги.
Однако сегодня они заговорили со мной не об этом, а о водяном смерче, который наблюдали на обратном пути из тайского ресторана в Айна-Хаина.
— А еще мы видели в ресторане Дебби Рейнольдс[56].
— Я всегда называю ее «Тамми», — сказала Перл Гербиг и принялась напевать детским голоском.
— Прямо из океана поднимался, — продолжал Флойд Зинда свою повесть о смерче, — крутился, крутился, потом сорвал крышу с того домишки на берегу. А внутри люди сидели!
— Они смеялись — что еще им оставалось делать? — подхватила Клодин Зинда.
— Эд говорит, они были голые.
— Мне так показалось. И мокрые насквозь.
— Как вы узнали, что это смерч? — полюбопытствовал я.
— Нам водитель сказал. Он даже специально остановился. Он назвал его гавайским словом.
— На что это похоже? — допытывался я.
— Просто потрясающе!
— Вы такого в жизни не видели.
Расплывчатые ответы только раздражали. Рядом, посасывая палец, стояла Роз.
— Вы не знакомы с моей дочкой? — спросил я.
Не успел я представить ее гостям, как Роз спросила:
— Можешь купить мне мотоцикл?
— Маленькие девочки не ездят на мотоциклах, — сказала ей Клодин.
— Это просто велосипед с мотором. Все ездят. Даже прав не нужно.
— Посмотрим, — сказал я.
— Потрясно! — буркнула Роз.
— У тебя есть трехколесный велосипед и скейтборд.
— Отстой! — сказала Роз и выплыла из вестибюля.
— Это была моя дочь.
— Нынче дети балованные, — вздохнул Эд.
Наверху Милочка уже переодевалась к ужину — красное платье, ожерелье с Таити, высокие каблуки. Ожерелье она плотно подгоняла под самое горло, точно изысканный ошейник.
— Что это?
— Колье.
— Ради ужина в «Жемчужине»?
— Я хочу хорошо выглядеть. — Обеими руками она расправила на себе платье, потом изогнулась, критически осматривая собственные ноги. Когда женщина наряжается, она словно оценивает себя со стороны, видит себя чужими глазами, совершенно иной, чем прежде. Но я никогда еще не замечал такого выражения на лице моей жены, такого взгляда.
— Где ты была днем?
— Водила Роз в зоопарк.
Пуамана уже сидела внизу, в баре вместе с Калани. И она принарядилась, а раньше не была такой модницей. В платье и в туфлях на высоких каблуках она выглядела не матерью, а старшей сестрой Милочки, на шею повязала шелковый золотистый платочек. Мать и дочь оглядели друг друга с непристойным, нецеломудренным одобрением.
Калани напялил гавайскую рубаху с узором из ананасов.
— Только что купил, — похвастался он. Пощупал шарфик Пуаманы: — Как у той, в киношке «Основной инстинкт», она еще им чувака в постели привязывала. Не то чтобы я хотел подкинуть тебе идею, да-а?
— Ты только что это сделал, да-а, — подхватила Пуамана.
Судя по этим репликам и сопровождавшему их смеху, я заключил, что в баре они просидели довольно долго. Мы отправились в «Жемчужину Вайкики». Ее управляющий, Каниэла Дикштейн, был мне кое-чем обязан.
— Потрясно, — буркнул Калани.
— Киношка была отвратная, — пожаловалась Милочка.
Я отвернулся, притворяясь, будто не моя жена произнесла эти слова.
— Небось сидела там с пакетом попкорна, мочи кранч и здоровенной кружкой шипучки? — поддразнил ее Калани.
Моя жена всегда вела себя в кино именно так.
— Ты бы взял полдюжины пива.
— Ты «Титаник» смотрел? — поддержала разговор Пуамана.