– Скажите, что его хочет видеть Эрика Трейси. По важному вопросу.
– Кирие Ксенакис в больнице.
– Что с ним случилось?
Секретарша молчала, и тут Эрику пронзила догадка.
– Он в онкологическом центре?
– Вообще-то я не вправе разглашать конфиденциальную информацию о здоровье сотрудников…
– Прошу вас, скажите! Мне очень нужно его повидать.
– Вы правы, – с неохотой признала женщина. – Кирие Ксенаксис в онкологическом хосписе.
– В хосписе? Хотите сказать, он…
– Я больше ничего не скажу, – секретарша поджала губы. – Извините, у меня много работы.
Эрика вышла из унылого здания на залитую солнцем площадь. Несмотря на пекло, ее колотил озноб. Обхватив себя руками, она пыталась согреться. В ее голове сумбурно метались мысли. Главный редактор говорил, что врачи отводят ему полгода, но Эрика тогда усомнилась в его словах. Всего три недели назад кирие Ксенакис был бодр и – по крайней мере, внешне – выглядел вполне здоровым. Он не производил впечатление тяжело больного, о чем свидетельствовал его взгляд: живой, цепкий. Возможно ли, чтобы меньше чем за месяц с человеком произошла перемена столь разительная, что он попал даже не в больницу, а в хоспис, куда отправляют умирать безнадежных пациентов?..
Хоспис располагался в глубине острова, на значительном расстоянии от побережья и туристических троп. К двухэтажному строению из шлакобетона вела узкая асфальтированная дорога, проложенная между обширными проплешинами поросшей чахлыми деревцами земли.
Оставив машину на пустой парковке для посетителей, Эрика вошла в вестибюль, заранее смирившись с тем, что ничего хорошего ее здесь не ждет. Как и большинство здоровых людей, она относилась к подобным заведениям с предубеждением, невольно примеряя на себя физические и душевные страдания неизлечимо больных. «Неужели у Тезеуса Ксенакиса не нашлось родственников, которые могли бы за ним ухаживать? – думала Эрика. – Медленное угасание на больничной койке, в окружении таких же страдальцев… какой страшный, несправедливый финал».
К ее удивлению, дежурный администратор без лишних формальностей сообщил Эрике номер палаты кирие Ксенакиса.
– И я могу так просто к нему пройти? – недоверчиво уточнила Эрика.
– Ну конечно. У нас ведь не тюрьма, – улыбнулась администратор.
– Разве не нужно спросить разрешение у врача? Вдруг кирие Ксенакис плохо себя чувствует…
– Если пациент временно не может принимать посетителей, мы получаем об этом информацию в режиме реального времени. В данный момент напротив фамилии Ксенакис стоит зеленая отметка – это значит, что ограничений на посещения нет. Комната 210 на втором этаже, по коридору направо.
– Я должна надеть бахилы или что-то в этом роде?
– Нет-нет, – терпеливо ответила девушка. – Проходите, пожалуйста.
Поднимаясь по лестнице, Эрика буквально заставляла себя делать каждый шаг. Она понимала, что непременно должна увидеть главного редактора, но все ее существо отчаянно противилось этому.
Эрика ощущала брезгливость, жалость, растерянность, но над всем доминировал глубинный, первобытный страх. Ей казалось, что невидимые болячки отлипнут от стен и перекинутся на нее, и что когда она выйдет отсюда, то будет уже больна. Правда, это следовало признать, вокруг царила безукоризненная чистота. Не пахло ни выделениями немощных тел, ни лекарствами; не ощущалось даже запаха дезинфицирующих средств, неизбежного спутника всех больниц. Не было слышно ни криков боли, ни стонов (чего Эрика особенно боялась). Двери палат с прозрачными стеклами, прикрытыми опущенными шторками, были плотно закрыты. Никто не нарушало тишины, и Эрика внезапно поняла, что именно это и нужно людям, находящимся сейчас в палатах: умиротворение и покой, чтобы никто не мешал их мыслям и приготовлениям… к чему бы они ни готовились.
Она остановилась возле двери с номером «210» и нерешительно постучала. Никто не ответил. Тогда Эрика повернула ручку и, внутренне подобравшись, вошла.
Первое, что бросилось ей в глаза – больничная кровать с приподнятым изголовьем и штативом для капельницы. Застеленная белым покрывалом, она была пуста. «Неужели он умер?!» – ужаснулась Эрика. Она застыла на пороге, отказываясь верить, что это случилось так скоро.
– Кто там? – раздался мужской голос из-за двери.
Эрика поспешно вошла в палату и закрыла за собой дверь. Ее охватило облегчение: кирие Ксенакис в накинутом поверх пижамы халате, который был явно ему велик, сидел в кресле в углу комнаты и сам с собой играл в шахматы.
– Слава Богу, вы… – Эрика запнулась, вовремя удержавшись от бестактности.
Главный редактор рассмеялся:
– Вы не первая, кто так пугается. Я просил разрешения передвинуть кресла в зону видимости посетителей, но у них тут свои порядки.
Выглядел он гораздо хуже, чем в их первую встречу. Исхудавшее лицо, обтянутое землистого цвета кожей, запавшие в глазницы глаза, горящие лихорадочным блеском, свойственным пациентам в последней стадии болезни. Угадав чувства Эрики по ее лицу, Ксенакис невесело усмехнулся:
– Я сам не ожидал, что сдамся так быстро. Впрочем, нет. Я еще не сдался. Пожалуйста, садитесь.
Эрика опустилась в другое кресло, не сводя с Тезеуса Ксенакиса потрясенного взгляда.
– Вы ведь говорили… я думала…
– Превратности последней стадии. Иногда прогнозы врачей неоправданно оптимистичны.
– Вам очень больно?
– Боль – не самое страшное. Куда страшнее ощущение беспомощности и безысходности. Его, в отличие от боли, не снять анальгетиками. С этим ощущением можно только смириться. Что я и пытаюсь сделать на протяжении последних трех дней, с тех пор как попал сюда.
– Неужели у вас нет родственников, которые могли бы о вас позаботиться?
– Моя жена умерла, а сын живет в Штатах… точнее сказать, формально числится там.
В ответ на удивленный взгляд Эрики главный редактор пояснил:
– Он вирусолог. Бо́льшую часть времени проводит в странах третьего мира: берет пробы воды, купирует вспышки инфекционных заболеваний и творит прочие безрассудства. Моя жена вечно с ума сходила от беспокойства, пока не довела себя до сердечного приступа, ставшего для нее фатальным.
– И больше никого, кто мог бы…
– Младшая сестра живет на одном из соседних островов, но мы практически не поддерживаем отношений. Ну ладно, хватит о моих родственниках. Вы ведь пришли не для того, чтобы говорить о них?
– Честно говоря… – Эрика потерла виски, собираясь с мыслями. – Я не знаю, зачем пришла. То есть, я не думаю, что вы можете помочь. Но…
– Но я единственный, кто верит, что в вашем отеле происходят странные вещи? – со свойственной ему проницательностью угадал кирие Ксенакис.
– Да. Вы и еще Хестия. Когда мы встретились, она сказала, что мое первое впечатление об отеле не было обманчивым, и что мне еще многое предстоит узнать… Тогда я не понимала, что она имеет в виду, но теперь все иначе. Теперь я понимаю.
– Вы по-прежнему видите ту девушку в белом платье?
– С тех пор, как открылся отель, она не показывается мне на глаза. Зато появились другие.
– Другие? – кирие Ксенакис подался вперед, его глаза зажглись любопытством.
– Души постояльцев, погибших в тот злополучный день.
– Души? – переспросил он странным тоном. – Любопытно.
– Души или призраки – не все ли равно, как их называть? Я вижу их, даже беседую с ними…
– И о чем вы беседуете?
– Об отвлеченных вещах, не имеющих отношения к их гибели.
– И у вас не возникает искушения спросить их о том, что тогда случилось?
– Я… – Эрика запнулась. – Я просто не знаю, как это сделать. Там дети… так много детей!
– А кроме вас, их еще кто-нибудь видит?
– Вряд ли. Иначе по отелю разнеслись бы слухи о привидениях.
Кирие Ксенакис смотрел на Эрику взглядом, смысл которого был ей непонятен.
– Вы мне не верите? – спросила она. – Думаете, я все придумала?
– Нет, кирия Трейси, я думаю, вы действительно видите души людей, погибших в «Вергопуло».
– Но почему их вижу только я? – воскликнула Эрика в отчаянии.
– А разве кроме вас и Хестии, кто-то еще верит той истории?
– Я боялась, что схожу с ума, что все это происходит у меня в голове. Я должна была поговорить с тем, кто не отнесется скептически к моим словам, как бы нелепо они ни звучали… Что им от меня нужно?
– Это сложный вопрос, кирия Трейси. Я не специалист по теологии и никогда не сталкивался с метафизическими явлениями. Но есть один человек, который мог бы вам помочь.
– Мой муж?
Кирие Ксенаксис взглянул на Эрику с удивлением.
– Я незнаком с господином Трейси, но вряд ли он разделяет ваши… гм… идеи. Нет, я имел в виду Хестию. Если она приедет в «Персефону», то, возможно, увидит или почувствует то же, что и вы, ведь она раньше работала там и сама едва не погибла. Известны случаи, когда люди, спустя много лет посетившие место, где произошла трагедия, вспоминают нечто, открывающее им глаза на случившееся.
– Вы думаете, Хестия согласится? – с сомнением спросила Эрика. – В тот раз, когда мы встречались, она с неохотой говорила о «Вергопуло». У меня сложилось впечатление, что она хотела бы забыть, никогда не возвращаться к этой теме, потому что воспоминания слишком болезненны для нее.
– Если я попрошу, Хестия мне не откажет.
Внезапно лицо главного редактора исказила гримаса боли. Он закусил губы, пытаясь сдержать стон, и судорожно сжал подлокотники кресла.
– Вам плохо? Позвать медсестру? – испуганно спросила Эрика.
– Ничего, – прошептал Ксенакис. – Сейчас отпустит.
На его лбу выступил пот, кожа посерела. Эрика в замешательстве смотрела на него, готовая сорваться с места, чтобы позвать на помощь.
«Он не может сейчас умереть! – в отчаянии подумала Эрика. – Кто мне поможет кроме него?..»
– Все в порядке, – Ксенакис обессиленно откинулся на спинку кресла. – Простите, что напугал.
– Помочь вам перебраться на кровать?
– Если вас не затруднит.