– И что случилось там, на Косе? – спросила Эрика.
Она и хотела, и боялась услышать ответ. Смутные догадки роились в ее голове… она была уже достаточно взрослой, чтобы знать подробности отношений между мужчиной и женщиной – разумеется, пока только в теории. Она знала, что отношения эти могут быть как созидательными, основанными на взаимной любви и уважении, так и грязными, всеми осуждаемыми, подчиненными животной похоти. Эрика всегда считала, что сама она – дитя искренней, чистой любви. Сколько она себя помнила, отец – то есть Виктор Джоунс – относился к матери с уважением и нежностью, и Персефона отвечала ему тем же. Для Эрики союз отца и матери был идеалом, к которому она стремилась. Ей хотелось, когда она вырастет, иметь такую же крепкую семью, за одним лишь исключением: в ее семье будет не один ребенок, а много детей – трое, четверо или даже больше. Эрика недоумевала, почему Персефона ограничилась только ей одной, и находила этому лишь одно объяснение: возможные проблемы со здоровьем, которыми мать, разумеется, с ней не делилась.
И вот теперь выстроенный ею хрустальный дворец стремительно рушился, и она падала вниз, и осколки оставляли на ее душе глубокие кровоточащие порезы.
Персефона надолго ушла в себя. Она сидела не шевелясь, обхватив колени руками и глядя в одну точку; ее губы сжались, превратившись в две узкие полоски.
– Мама! – позвала Эрика. – Так что случилось на Косе?
– Что? – Персефона очнулась и посмотрела на дочь с некоторым удивлением. – Я разве до сих пор не рассказала? Прости. Должно быть, я рассказывала кому-то внутри себя, и этот кто-то мне даже отвечал… – она помолчала, собираясь с мыслями. – Знаешь, Эрика, я была очень красивой девушкой. Ты тоже уже почти красавица, но все же не сравнишься со мной, шестнадцатилетней. На меня заглядывались все местные парни, а я не обращала на них внимания. Гордая была, цену себе знала. Мы жили вдвоем с отцом. Мама умерла, когда я была совсем маленькой, а отец так и не женился снова – не хотел, чтобы у меня была мачеха, а может, просто не нашел женщину, которая смогла бы занять мамино место. У него был маленький магазинчик, в котором продавалась всякая всячина. Жили мы не богато, но на жизнь вполне хватало. Я с десяти лет вела домашнее хозяйство, хотя отец старался не нагружать меня тяжелой работой, многое сам делал по дому. Он меня баловал. Покупал красивые платья, отпускал гулять с подружками и не контролировал, куда я хожу и с кем, и я его доверие оправдывала. Он настоял, чтобы я окончила полный школьный курс, и хотел, чтобы я пошла учиться дальше – в колледж или даже в университет. Деньги на мою учебу откладывал – а они нам совсем для другой цели пригодились…
Я хорошо помню то лето. Стояла страшная жара, и все ходили практически раздетыми, на грани приличия. Я сшила себе коротенький сарафанчик на узких лямках, не сарафанчик даже, а так – одно название… на белом фоне – ярко-красные маки, а по подолу зеленые листья. Кожа у меня была загорелая, ноги длинные, а волосы я поднимала наверх, только несколько прядей падали на спину и плечи, а все остальное улиткой лежало на затылке. Когда отец увидел меня в этом сарафане, то впервые изменил своей привычке и запретил мне его надевать. «Если хочешь, носи дома, – сказал. – но на улицу в нем выходить и думать не смей!». Я пообещала, чтобы его не расстраивать, но как только он ушел на работу, облачилась в обновку и отправилась купаться. Тогда-то и увидел меня Арес Вергопуло. Я шла по дороге в сторону пляжа, а он проезжал мимо в своем черном автомобиле. Автомобиль затормозил рядом со мной, стекло опустилось, и я увидела лицо Ареса: красивое, хищное, надменное. Я отвернулась и быстро перешла на другую сторону, а автомобиль рванул с места и уехал. Весь день я с содроганием вспоминала этот оценивающий, раздевающий взгляд. На меня никто так прежде не смотрел. Хуже всего было то, что мною заинтересовался сам Арес Вергопуло – а это сулило неприятности. Его на острове прекрасно знали. Ему еще не было сорока, но он успел сколотить состояние, занимаясь всякими темными делишками. Поговаривали, что он не брезгует ни денежными махинациями, ни сутенерством, ни торговлей наркотиками, хотя его бизнес – тот, что на виду – был вполне легальным: он держал гостиницу и несколько магазинов. Полиция в его дела не вмешивалась, и многие подозревали, что причина была вовсе не в законопослушности Вергопуло, а в том, что он купил всех власть имущих на Косе, чтобы безнаказанно творить свои дела. Как бы то ни было, а я его ни разу не то что не привлекли к ответственности, а даже ни в чем не обвинили – уже одно это о многом говорило.
Вскоре я успокоилась, наивно рассудив, что Арес Вергопуло не станет меня преследовать, поскольку наверняка и думать забыл о той встрече. Он не знал недостатка в женщинах, и шестнадцатилетняя девчонка, почти ребенок, вряд ли могла его заинтересовать. Однако на следующий вечер отец вернулся домой мрачнее тучи. Он сказал, что днем за ним прислал Арес Вергопуло, передав через посредника, что имеет к нему, Ставросу Пареосу, деловое предложение. Отец подумал, что это каким-то образом связано с его торговлей, сел в машину и поехал к Вергопуло. Тот встретил отца приветливо, угостил выпивкой, а потом озвучил свое предложение. Его суть сводилась к тому, что отец отдает меня в безраздельное пользование Аресу на неопределенный срок, а взамен получает крупную сумму на развитие своего бизнеса, причем отцу предлагалось самому назвать эту сумму.
Разумеется, отец ответил решительным отказом. В возмущении покидая кабинет, он поймал взгляд Вергопуло, и от этого взгляда, как признался отец, ему сделалось страшно. «Мы должны уехать! – сказал он мне. – На Санторини живет мой двоюродный брат, он давно зовет нас к себе. Бросим все и уедем, ради твоей безопасности!». Я попыталась успокоить отца. Я сказала, что Арес Вергопуло хоть и внушает многим страх, но все же его власть не простирается настолько далеко, чтобы причинять зло невинным людям. Я привела несколько весомых аргументов, почему мы не можем так сразу уехать: магазин отца, мой последний год в школе, выплаты по кредиту, которые прекращались только через два месяца… Мы уедем, но закончив прежде все дела, чтобы ничто не омрачало переезда. В конце концов, отец внял моим доводам. Он прекрасно понимал, что и в самом деле не может спонтанно уехать, поэтому позволил себя уговорить, что Вергопуло наверняка смирился с отказом, а тот его взгляд был просто взглядом не получившего своё человека. Хотя в действительности предложение Ареса Вергопуло раскрывало всю его беспринципную сущность. Очевидно, что человек, делающий подобного рода предложения отцам несовершеннолетних дочерей, ни перед чем не остановится.
Шли дни, ничего не происходило, и отец мало-помалу успокоился, да и я как прежде разгуливала по улицам Коса, правда, тот злополучный сарафан уже не надевала. Мы больше не поднимали тему переезда, но я знала, что отец подыскивает покупателей для магазина и досрочно выплатил банку кредит, несмотря на предусмотренный в таких случаях повышенный процент. Я не хотела покидать Кос, где родилась и выросла, но понимала, что лучше нам уехать. «Береженого Бог бережет», – любила повторять моя бабушка. Меня одолевали дурные предчувствия, но я от них отмахивалась, ведь мне было шестнадцать, а в этом возрасте любое неординарное событие воспринимается как приключение.
На исходе второй недели я возвращалась домой от подружки по безлюдному переулку. Внезапно у тротуара остановилась черная машина. Из нее выскочили двое парней, схватили меня, затолкали в салон, и машина рванула с места. Я была так ошеломлена, что не сразу испугалась. Вначале мне казалось, что это происходит не со мной, потом – что это просто игра, и меня сейчас отпустят. Я прозрела, лишь когда машина въехала в высокие глухие ворота и остановилась возле трехэтажного каменного дома, из которого вышел Арес Вергопуло.
Меня вытащили из машины и поставили перед ним. Он посмотрел на меня тем самым взглядом, и внезапно я с предельной ясностью поняла, что будет дальше. Вероятно, он прочел это в моих глазах, потому что, усмехнувшись, сказал: «Ты умная девочка. Знаешь, что сопротивляться бесполезно. Здесь тебя никто искать не станет. С этой минуты ты – моя собственность, и я могу делать с тобой все что захочу». Я ответила, что отец обо всем догадается и обратится в полицию. Удивительно, но я нашла в себе силы спокойно разговаривать с этим чудовищем, вместе того чтобы рыдать и умолять меня отпустить. Впрочем, моя выдержка ничего не дала. Заплачь я, упади в обморок или хладнокровно начни торговаться – Арес Вергопуло уже все решил. «Ни один полицейский сюда не сунется, – сказал он. – И потом, неужели ты думаешь, что ты одна такая? Вспомни истории о пропавших на Косе девушках. Как думаешь, где они сначала были и куда потом делись? Нет-нет, они все живы, – добавил он, увидев, как я побледнела. – И сейчас ублажают мужчин в турецких борделях, а я получаю за это неплохие деньги. До отправки товара на экспорт я должен убедиться, что он не просрочен и соответствует повышенным требованиям, которые клиенты предъявляют к моим девушкам, – Вергопуло снова усмехнулся. – Поэтому, прежде чем отправиться дальше, ты на какое-то время останешься здесь». По его знаку меня поволокли в пристройку за домом, в которой была всего одна дверь и ни одного окна.
В этой пристройке я провела месяц, прежде чем мне удалось сбежать. Это были самые длинные, самые страшные тридцать дней в моей жизни. Арес Вергопуло приходил почти ежедневно, особенно в первое время… Ему нравилась моя беспомощность, мои неумелые попытки сопротивляться. Он получал дополнительное удовольствие, видя мое отчаяние. Кроме него, я не видела ни одной живой души. Еду мне передавали через специальное отверстие в двери. Я потеряла счет дням и была уверена, что прошло уже несколько месяцев и меня давно перестали искать. Я хотела умереть, и, если бы не мысли об отце, наверняка нашла бы способ – в крайнем случае просто перестала бы принимать пищу. Я и так почти ничего не ела, поэтому сильно исхудала.