Виктор пропустил выпад мимо ушей. Хаос в его голове начал складываться в структуру. Не в таблицу. В живую, работающую схему.
— Хорошо, — его голос изменился. Стал четким, собранным, но без капли прежнего высокомерия. Это был голос инженера, а не менеджера. — Действуем. Лина. Ты за лампами.
Он повернул голову в сторону Дэна.
— Дэн. Инструменты. В подвале должен быть ящик. Найди все, что нужно. Ключи, отвертки. Сам знаешь.
— А ты? — спросила Лина, уже двигаясь во тьму.
— Окно. Заделаю хоть чем-то. Нужна фанера. Думаю, в том же подвале. И молоток. Двигаемся.
Никто не возразил. В его голосе не было приказа — была координация. Лина, хмыкнув, растворилась в коридоре. Дэн кивнул в пустоту и направился к двери в подвал.
Виктор остался один в ревущем холле. Нащупал на каминной полке коробок спичек, чиркнул. Дрожащее пламя выхватило из мрака его лицо. Он больше не был уволенным топ-менеджером. Он был человеком, у которого была задача. Настоящая.
Он не заметил, как из своего кресла бесшумно поднялась тень и, не издав ни звука, скользнула в один из темных коридоров.
Пробираться к пристройке было все равно что идти по дну реки во время паводка. Лина шагала впереди, высоко подняв керосиновую лампу. Теплый свет выхватывал из мрака потоки воды, хлещущие по стенам. Дэн шел за ней, прижимая к себе тяжелый ящик с инструментами.
Пристройка встретила их запахом сырости, солярки и отказа. Генератор, большой и неуклюжий, стоял в луже. Дэн опустил ящик, взял у Лины лампу, присел на корточки. Его пальцы уверенно забегали по холодному металлу.
— Ну что, доктор, пациент скорее жив или мертв? — спросила Лина, но голос прозвучал неуверенно.
Дэн молча ковырял тонкой отверткой в недрах механизма. Затем поднял голову. Свет лампы снизу вылепил на его лице незнакомую, жесткую маску.
— Сгорела. Вот здесь. — Он ткнул пальцем в маленькую, почерневшую и оплавленную деталь. — Шестерня редуктора. Медная. Без нее никак.
— И где мы такую возьмем? Может, в мини-баре завалялась?
Дэн промолчал, но в его глазах что-то изменилось. Он медленно поднялся.
— Я… кажется, видел похожий механизм. В обсерватории. В основании телескопа.
Они вернулись в отель. Виктор, к их удивлению, уже почти закончил. Он нашел несколько листов фанеры и методично, один за другим, вбивал гвозди, приколачивая их к оконной раме. Пронзительный визг ветра сменился глухим, утробным гулом. Стало тише.
Они подошли к огромному телескопу. Его чугунное основание было покрыто сложной системой рычагов и шестеренок, застывших под слоем пыли. Работая вдвоем при неровном свете лампы, они принялись разбирать старый механизм. Дэн руководил, Лина подсвечивала, подавала инструменты. Ее сарказм испарился, сменившись полной, почти медитативной сосредоточенностью.
— Сюда, — пробормотал Дэн.
Лина наклонилась ниже. Луч света скользнул по металлу, и она заметила что-то странное. Маленькую прямоугольную выемку в станине, прикрытую пластиной. Не часть механизма. Тайник.
— Дэн, подожди. Это что?
Ее палец, измазанный в густой смазке, поддел пластину. Та легко отошла. Внутри, в углублении, обитом выцветшим бархатом, лежал маленький, потускневший серебряный медальон.
Лина взяла его. Холодный и тяжелый. Поднесла к свету, ногтем подцепила защелку. Он открылся с тихим щелчком. Внутри, за рамками для фотографий, не было лиц. Правая створка пустовала. В левой лежал крошечный, аккуратно сложенный клочок пожелтевшей нотной бумаги.
— Что там? — тихо спросил Дэн.
Лина осторожно извлекла бумажку и протянула ему. Его пальцы, обычно такие уверенные, чуть дрогнули. Он медленно, с каким-то суеверным страхом, развернул ее.
На бумаге, выведенные бледными чернилами, было всего пять нот. Главный, самый узнаваемый мотив его единственного, его проклятого хита.
Дэн застыл. Рев шторма, холод, тьма — все исчезло. Он смотрел на эти ноты, и в голове была оглушающая пустота. Это была не просто "любимая песня сына". Это была реликвия. Спрятанная в самом сердце отеля. Его случайная, вымученная мелодия, которую он ненавидел, для кого-то стала молитвой. Его вина самозванца, его страх мошенника — все это в один миг сплавилось с чужой, бездонной скорбью. И этот сплав давил с невыносимой тяжестью. Он вдруг понял, что его присутствие здесь — не случайность, не терапия и даже не месть. Это было нечто худшее. Его сделали частью чужого алтаря.
Лина смотрела, как из его лица уходит жизнь. Она не знала, что означают эти ноты, но видела, как они разрушают его на ее глазах. Она молча положила свою ладонь ему на плечо. Теплую, живую ладонь на его застывшую, холодную куртку.
Он медленно, механически, сложил бумажку, вложил обратно в медальон, закрыл его. Положил обратно в тайник, задвинул пластину.
— Там… — его голос был хриплым, чужим. — Глубже. Должна быть.
Он снова принялся за работу. Через несколько минут он извлек из недр механизма еще одну медную шестерню. Почти такую же, как та, что сгорела.
Они молча пошли обратно. Тишина между ними была теперь другой. Она была выкована в темноте, под рев шторма, перед лицом чужой, непостижимой трагедии.
Глава 8: Точка невозврата
Рассвет не наступил — он просочился. Просочился сквозь стеклянный купол мутной, серой взвесью, словно мир за пределами отеля утонул, и они остались одни на дне холодного моря.
Отель молчал. Но тишина изменила свою природу. Она больше не звенела от затаенных обид, не давила невидимым грузом. Эта тишина была выдохом. Чистой, гулкой пустотой, которая остается после того, как ураган прошел, вырвав с корнем все слабое и ненастоящее.
Виктор стоял посреди холла-обсерватории. Вдыхал густой, слоистый воздух. В нем смешалось всё: острый металлический привкус перегруженного генератора, сырой, вековой дух намокшего камня и, пробиваясь сквозь всё это, — прямой, честный, приземленный аромат свежесваренного кофе. Запах пережитой катастрофы и хрупкого, отвоёванного у хаоса порядка.
Он повернул голову на звук. В дальнем углу Дэн, склонившись, методично сметал в жестяной совок осколки оконного стекла. Каждое движение выверено, экономно, словно он был одним из тех старых механизмов, которые так любил возвращать к жизни. Ни единого лишнего жеста. Ни слова. Просто работа. Спасение в действии.
Из черного проема кухни, словно из-за кулис, появилась Лина. Лицо бледное, вымытое бессонной ночью. Под глазами залегли тени, но привычная колючая насмешка исчезла, стертая усталостью. В руках она держала две тяжелые керамические кружки. Одну молча протянула Виктору. Он принял ее, и на долю секунды их пальцы соприкоснулись. Теплая, шероховатая керамика. Никакой неловкости. Никакого подтекста. Лишь тихое, безмолвное признание факта: мы здесь. Мы выстояли.
Виктор поднес кружку к губам. Кофе был обжигающим и горьким. Правильным. Он чувствовал, как его тепло разливается по венам, отгоняя остатки ночного холода.
Они двигались по холлу, устраняя следы ночного вторжения, и их действия, к ужасу Виктора, были поразительно слаженны. Словно сама стихия, обрушившаяся на них, расписала для каждого партитуру, и теперь они исполняли ее без единой фальшивой ноты. Он поднял голову, указав на потолочную балку, чуть сдвинутую с креплений. Старый Виктор — тот, что умер всего несколько дней назад — отдал бы приказ. Сформулировал бы задачу. Обозначил бы сроки. Новый Виктор — этот незнакомец в его теле — спросил.
— Дэн. Выдержит?
Дэн оторвался от уборки. Он не ответил сразу. Подошел к балке, приложил к ней ладонь, будто проверяя пульс у раненого зверя. Затем легко постучал по ней костяшками пальцев, склонив голову и прислушиваясь к гулкому, здоровому ответу старого дерева. Только после этого коротко кивнул.
— Крепко. Трещин нет.
Лина тем временем уже притащила откуда-то из кладовой несколько широких, потемневших от времени досок, чтобы заколотить зияющую рану в стене.
— Молоток, — бросила она в пространство, не оборачиваясь.
Дэн, не разгибаясь, извлек из своего неизменного ящика с инструментами тяжелый молоток с отполированной до блеска ручкой и протянул ей.
Их речь стала набором функциональных сигналов. «Подержи здесь». «Правее». «Осторожно». В этих обрывках фраз было больше подлинного контакта, чем во всех их предыдущих попытках вести диалог. Они больше не пытались прочитать друг друга, залезть под кожу, предугадать реакцию. Они просто работали. Вместе. Против общего, понятного врага — разрухи.
Виктор прижимал плечом доску к оконному проему, пока Лина вгоняла в нее длинные гвозди. Он смотрел на ее сосредоточенное, лишенное всякой маски лицо, на прядь волос, прилипшую к виску, и чувствовал то, чего не чувствовал годами. Удовлетворение. Чистое, беспримесное, рожденное не цифрами в отчете, а слаженной работой, где каждый элемент был на своем месте и выполнял свою функцию.
И тут же его мозг, натренированный на поиск аномалий, включил сирену.
Эта гармония была неправильной. Она была иррациональна. Рожденная из хаоса, она противоречила трем китам, на которых держался его мир: Контроль, План, Предсказуемость. Он ощущал себя частью чего-то настоящего, живого, дышащего. И это пугало его куда сильнее, чем письмо об увольнении с гербовой печатью.
Этот внутренний диссонанс, этот скрежет старой системы, столкнувшейся с новой реальностью, кристаллизовался в одну ясную, холодную, как лед, мысль. Он не может больше существовать в этом пространстве, не взломав его код. Не поняв его правил. Не найдя его архитектора.
Уборка закончилась. Они сидели за большим дубовым столом, как трое выживших после кораблекрушения. Дэн, молчаливый, как и всегда, вертел в пальцах старый медный медальон, который извлек из сломанного часового механизма. Он не открывал его. Просто медленно, круговыми движениями, полировал потускневшую поверхность большим пальцем, словно пытаясь согреть застывшее внутри него время.
Виктор решительно поставил свою пустую кружку на стол. Резкий стук фарфора о дерево расколол тишину. Пришло время превратить туман догадок в жесткую структуру фактов. Его голос прозвучал ровно, безэмоционально, будто он открывал экстренное совещание совета директоров.