Тут Софья Сергеевна вдруг стала серьезной, в одно мгновение превратившись в преподавателя университета. Она пригладила волосы, стянутые в аккуратный пучок, сняла белый фартук и сказала:
— Вера, я кое-что знаю о вашей ситуации. Наденька мне рассказала и о вас, и о том человеке. Алеша его зовут, кажется, да?
Я кивнула, вздохнув.
— Мы представляем направление, которое очень мало известно у нас в стране. Это ноэтическая динамика, учение о сознании. Поэтому вы можете быть совершенно спокойны: приворотов, отворотов и всего этого чернокнижного хозяйства не будет. Мы сделаем некоторые легкие процедуры, и ваше сознание приведет вас туда, куда нужно. Пойдемте в комнату, на второй этаж. Надеюсь, вы больше меня не боитесь, поэтому Надюшу мы можем отпустить.
Я совершенно спокойно последовала за Софьей Сергеевной, звонко чмокнув на прощание Надю в теплую и румяную щеку.
— Все будет отлично, вот увидишь, — шепнула мне она и показала большой палец.
Мы с Софьей Сергеевной поднялись по скрипучей лестнице. Верхняя комната оказалась просторной. Потолок представлял собой голубое небо с нежными пушистыми облачками, а стены были покрашены необыкновенно яркой синей краской, которой красят стены и окна только в южных странах, из мебели были только несколько глубоких кресел с подлокотниками, два мольберта, большая коробка с пастельными мелками, плетеная корзинка с разноцветными клубками шерстяных ниток и CD-плеер на современной подставке с набором дисков на хромированной стойке.
На полу лежал пушистый розовый ковер, по которому приятно пройтись босиком.
— Вера, ты должна понимать, что именно твое сознание создало ту ситуацию, в которой ты сейчас находишься. Ты не жертва, а творец этой ситуации.
— О нет! Как я могла создать такую жуткую боль, когда находилась в двух минутах от своей мечты? Я мечтала жить в браке с любимым человеком, в доме, родить маленького ребенка… Я не могла создать эту ложь, подлость и предательство, которые сейчас меня окружают. Меня предал не только Алеша, но и Лена, которую я наивно считала своей подругой. Она преподнесла мне ужасающую новость в самый неподходящий момент, когда я ожидала ее меньше всего и не смогла защититься от этого известия. Это было как удар ножом в спину, когда человек совершенно расслаблен и не подготовлен. Она ведь знала обо всем давным-давно и долго скрывала это, выставляя меня дурочкой всем на посмешище. Зачем, за что? Ведь если бы она по-настоящему хорошо ко мне относилась, то подготовила бы меня к новости и нашла бы более подходящий момент, намекнула бы моей маме, что Алешино поведение не идеально… И сейчас я ей уже не интересна, ведь Алеша выбрал ту тетку. Она теперь будет стараться налаживать отношения с ней, хотя терпеть ее не может и прекрасно знает о ее репутации, ей известны все обстоятельства.
— Я задам тебе только один простой вопрос: а была ли ты по-настоящему счастлива с Алешей? — тихо спросила Софья Сергеевна. — Только будь честна сама с собой.
Я замолчала и задумалась. Да, у нас с ним были хорошие моменты — «Белые розы», мечты и все такое, но… Надо честно признаться, почти каждую нашу встречу он умудрялся довести меня до слез. Причем цеплялся к таким незначительным мелочам, о которых даже смешно говорить! То у меня где-то на туфельке пятнышко, то пуговица недостаточно аккуратно пришита, то губная помада не гармонирует с цветом блузки, то Ваня недостаточно почтительно ведет себя с ним или неаккуратно есть ножом и вилкой.
Это становилось настоящим мучением, пыткой… Перед встречей с Алешей я по десять раз проверяла, все ли в порядке, но он постоянно тыкал меня, как нашкодившего щенка, в мои недостатки. И всегда мотивировал это тем, что старается только для меня, чтобы я становилась лучше и лучше, что он очень внимателен к каждой мелочи и очень страдает, если что-то не так.
— Нет, наверное, не была… — ответила я после долгого молчания и тяжелого вздоха. — И танцевать он терпеть не может, а я очень люблю…
— А может быть, твой сын был счастлив с ним и нашел в нем отца?
— О нет! Сын ненавидел его и терпел все Алешины издевательства только ради меня. Из последних сил терпел.
— А может, Алеша создал за эти четыре года какие-то особенные, комфортные условия жизни для тебя, сына и семьи?
— Нет, он не особенно старался что-то делать, если честно, много чего обещал, но почти ничего не сделал, — с глубоким вздохом ответила я.
— Да, все это так. Твое бессознательное решило создать ситуацию, чтобы Алеша изменил тебе и ты об этом узнала.
— Нет-нет! Я старалась делать все для Алеши! — с жаром возразила я.
— Вот именно. Твоя искренность, забота и любовь наскучили ему. Такими мужчинами, как Алеша, надо манипулировать. Нельзя быть ласковой, любящей и верной. Это приводит к краху. Скажи, ты можешь сейчас на левом мольберте нарисовать то, что ассоциируется у тебя с Алешей до того, как ты узнала обо всем?
Я задумалась, закрыла глаза, на нетвердых ногах подошла к левому мольберту и нарисовала на большом белом листе голубым пастельным мелком белые розы в хрустальной вазе, лежащую рядом книгу, зеркало, в котором отражается домик с лужайкой, и фигурку ангела с маленькими крылышками.
— А почему все одним цветом? — спросила Софья Сергеевна.
— Чистота. Мне нравилась в нем чистота и порядочность.
— А что ты видишь сейчас? С чем ассоциируется Алеша сейчас? Нарисуй на правом мольберте.
Моя рука зависла над коробкой с разноцветными мелками. Я уже давно знала, с чем он ассоциируется у меня. Я взяла коричневый мелок и изобразила огромную какашку. На весь лист.
— Это собачье дерьмо. Я вляпалась в собачье дерьмо.
— Почему в собачье?
— Несколько лет назад Алеша ездил в Париж. Я попросила рассказать про Париж, ведь я всегда мечтала там побывать. Я ожидала услышать о французской кухне, элегантности француженок, о красоте города, но Алеша начал рассказывать, что на Монмартре он вляпался в собачье дерьмо, безуспешно пытался очиститься. Потом сел в такси, мучился от стыда, что от него воняет, краснел, вышел из такси и тут же снова вляпался в новую кучу. Я слышала эту историю множество раз, он почему-то любил ее рассказывать своим друзьям в разных компаниях и по разному поводу. Как можно такое рассказывать?! Что в этом смешного и интересного? Зачем надо было рассказывать это мне?
Мы помолчали.
Софья Сергеевна приказала:
— Разорви оба рисунка. Очисти свою жизнь.
Я подошла к мольбертам, дрожащими руками сорвала первый лист, разорвала его и заплакала. Потом сняла второй рисунок и с омерзением тоже разорвала в мелкие клочки.
— Сейчас мы устроим костер.
Софья Сергеевна вытащила откуда-то алюминиевую миску причудливой формы, напоминающую жертвенник. Я собрала все куски бумаги, положила туда и подожгла.
Неровные язычки огня плясали, поглощая белые розы, мои несостоявшиеся мечты и надежды, бумагу с нарисованным дерьмом, безжалостно превращая все в пепел. Плохое и хорошее, чистое и грязное.
— В этот момент твоя жизнь становится свободной от этой истории. Ты сможешь идти вперед. Я знаю: тебе очень больно. Нарисуй свою боль и свою душу.
На левом мольберте я нарисовала выжженную, черную пустыню с огромными, глубокими трещинами.
— Да, это тяжело. Сейчас мы будем зашивать трещины.
Софья Сергеевна вновь, как фокусник, вытащила откуда-то красную бархатную подушечку в виде сердца с распоротым боком. Из подушечки выпирал синтетический наполнитель, напоминающий жесткую белую мочалку.
Моя добрая фея поставила передо мной коробку с иголками и нитками, и я накрепко зашила сердце. Оно стало выглядеть гораздо привлекательнее. По мере того как я под звуки далекой лютневой музыки штопала это дурацкое сердце, мне почему-то становилось все легче. Как будто я, как кардиохирург, зашивала свое собственное сердце.
— Ну а теперь попробуй закрыть глаза и представить новую картинку своей души.
Я расслабилась, закрыла глаза и поняла, что моя выжженная пустыня изменилась. Некоторые трещины затянулись, а по бокам стали пробиваться робкие травинки.
— Нарисуй, что теперь происходит.
Я добавила несколько обнадеживающих цветных мазков на первую картину.
Софья Сергеевна расплылась в доброй улыбке.
— Вот и отлично. Ты оказалась очень гибкой и пластичной, быстро сдвинулась в своем состоянии в нужную сторону, и теперь все у тебя пойдет на лад. Каждый процесс должен пройти свои стадии, ты, наверное, знаешь — негредо, альбедо, рубедо. Твое негредо заканчивается прямо сейчас!
«Стоп… Я где-то уже слышала эти странные слова… Негредо… Где?!» — пыталась я вспомнить, но не могла.
Софья Сергеевна стала проделывать какие-то странные движения, я их повторила в разных вариациях, и на этом мы закончили. Оказалось, что мы работали с ней целых три часа! Она выглядела очень довольной и добавила:
— В заключение вот тебе небольшой конвертик с инструкциями. Возможно, ты их знаешь, но сейчас постарайся выучить наизусть и понять душой, тогда все встанет на свои места.
Она протянула мне конверт розового цвета. Там лежали два листка бумаги с изображением радуги, на которых очень красиво были отпечатаны следующие вещи.
Первый листок:
«Я — это я. Ты — это ты.
Я — это Я. На свете нет женщины в точности такой же, как я. Ты — это ты. На свете нет мужчины в точности такого же, как ты. Я пришла в этот мир, чтобы как можно полнее реализовать себя в том направлении, которое я сама избрала или изберу. Я пришла в этот мир не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям. И ты пришел в этот мир, чтобы полнее реализовать себя в том направлении, которое ты сам избрал или изберешь. Ты пришел в этот мир не для того, чтобы соответствовать моим ожиданиям.
Я — это Я. ТЫ — это Ты. И если мы встретились, то самое главное, что я могу сделать для тебя, — это каждый день утверждать твое неповторимое существование. А самое главное, что ты можешь для меня сделать, — каждый день утверждать мое неповторимое существование. Если я сумею помогать тебе быть тем, кто ты подлинно есть, и ты сумеешь помогать мне быть тем, кто я подлинно есть, это означает, что мы встретились и полюбили друг друга. Если нет — ничего не поделаешь».