Продается нижеследующий документ! Всех заинтересовавшихся просят указать сумму, которую они готовы уплатить за такое приобретение:
«Расписка. Я, Феликс Суитсэр, должен леди Лидьярд 500 (пятьсот) ф. ст.».
К леди Лидьярд эта финансовая бумага попала при обстоятельствах, придающих ей ореол романтичности. Она оказалась последней весточкой, каковую почтенной вдове довелось получить от своего милейшего племянника. Сопроводительное письмо, безусловно, еще более повысит ценность расписки в глазах тех, кто верует в незыблемость законов денежного обращения.
На условиях полной конфиденциальности приводим содержание этого письма.
«Добрейший Моуди сообщил мне, дорогая тетушка, что Вы, вопреки его совету, решили „отказаться от преследования“. Право, не могу взять в толк, что он этим хотел сказать; тем не менее я благодарен ему, так как он напомнил мне об одном обстоятельстве, имеющем некоторое касательство лично к Вам.
Я собираюсь отбыть на континент для поправки здоровья, а перед отъездом ведь вечно запамятуешь что-нибудь важное. Вот и я до визита Моуди все забывал написать Вам, что некоторое время назад я имел удовольствие позаимствовать у Вас пятьсот фунтов стерлингов.
В день, когда это произошло, Ваш тон и обращение со мною недвусмысленно указывали на то, что, попроси я у Вас денег взаймы, Вы непременно бы мне отказали. Единственное, что мне в таком случае оставалось, – взять их не спрашивая. Я так и сделал, пока Моуди ходил распорядиться насчет кюрассо; когда лакей принес мне этот божественный напиток, я уже снова был в картинной галерее.
Вы, конечно, захотите узнать, почему мне пришлось прибегнуть к такому, говоря языком финансистов, „вынужденному займу“. Отвечу, что в своем поведении я руководствовался мотивами, которые, на мой взгляд, делают мне честь. В тот момент мое положение было крайне затруднительно. Кредиторы наседали, друзья отвернулись от меня. Я должен был либо взять деньги, либо опозорить семью. Поверьте, трудно отыскать человека, который более моего почитал бы свою семью! Пришлось взять деньги.
А теперь попробуйте представить, каково было бы Ваше собственное положение (не говоря уже о моем), выбери я другой путь; как меня выдворили бы из Жокей-клуба[11], и из Таттерсоллса[12], и из игорного общества, как публично объявили бы неплательщиком перед достойнейшим в этой стране заведением – Терфом[13], – и все из-за каких-то пятисот фунтов, которых недоставало, чтобы заткнуть глотку этой грубой скотине Гардиману! Нет уж, позвольте мне пощадить наши с Вами чувства и не возвращаться более к этим мрачным картинам. Милая и несравненная моя тетушка! Вы и только Вы спасли честь нашего семейства! Моя собственная заслуга не так велика – я лишь предоставил Вам такую возможность.
К сему, разумеется, приложена моя расписка. Могу ли я что-нибудь сделать для Вас за границей?
К сказанному необходимо добавить, во-первых, что Моуди оказался совершенно прав: именно Ф. С. указал лорду Ротерфилду на причины отъезда Изабеллы из дома леди Лидьярд, и, во-вторых, Феликс и в самом деле передал французской полиции составленное мистером Троем изложение дела, но изменил в нем одну мелочь – номер пропавшей банкноты.
Что же далее? Далее автору остается лишь (с превеликим сожалением!) распрощаться с героями своей повести.
С мисс Пинк, которая и на смертном одре будет горевать о том, что ее племянница ответила Гардиману «нет».
И с леди Лидьярд, которая, в противоположность мисс Пинк, горевала бы на смертном же одре, скажи девушка «да».
С Моуди и Изабеллой, чья романтическая история завершилась записью о венчании в церковной книге.
С Гардиманом, продавшим ферму и лошадей, чтобы начать новую жизнь легендарного покорителя Америки.
И со Старым Шароном, который, сдержав слово, умылся и причесал волосы в честь свадьбы Моуди, вследствие чего подхватил сильнейшую простуду и в промежутках между чихами уверял, что «в жизни не сделает больше подобной глупости».
Так что же, настала пора распрощаться и с Тобби? О нет! Не минуло и получаса, как сей славный персонаж получил свой ужин из рук автора, который, любя его всею душою, не собирается с ним прощаться.