Голос Альфреда стал низким, а зрачки расширились, все лицо его будто светилось, излучая экстаз, когда он произносил последние слова. Пораженный и опечаленный, я не мог найти в себе сил возразить ему. Было бесполезно говорить об оптических иллюзиях и больном воображении. Любой разговор о естественных причинах, которые могли привести к невероятным совпадениям и событиям, о которых он рассказывал, только навредил бы. Как бы коротко ни упомянул он о своих чувствах и отношениях с мисс Элмсли, стало ясно, что единственная надежда для несчастной девушки, что любила Альфреда больше, чем жизнь, и знала лучше любого из живущих, заключалась в том, чтобы отнестись к его наваждению как к реальности. Как отчаянно она верила, что сможет вернуть его к нормальной жизни! С каким упорством приносила себя в жертву его мрачным фантазиям в надежде на счастливое будущее, которое может никогда не настать. Я не был близко знаком с мисс Элмсли, но мое сердце разрывалось при мысли о том, что ей уже пришлось пережить и еще предстояло.
– Меня называют Безумный Монктон! – воскликнул он неожиданно после затянувшейся паузы. – И здесь, и в Англии все, кроме Ады и тебя, считают, что я не в себе. Она была моим спасением, и ты тоже спасешь меня. Когда я впервые встретил тебя там, на вилле, что-то подсказало мне, что так и будет. Я боролся с желанием доверить тебе мою тайну, пока не увидел сегодня на балу; призрак как будто тянул меня к тебе, когда ты уединенно стоял в залитой луной комнате. Теперь расскажи мне, как ты думаешь, стоит начать поиски места дуэли? Если выехать завтра же утром, с чего начать? Куда отправиться?
Он снова умолк. Силы явно оставили его, а сознание утратило ясность.
– Что мне делать? Я не помню… Ты теперь знаешь все, помоги мне. Я раздавлен и не справлюсь сам.
Его речь превратилась в невнятное бормотание, что-то насчет того, что его обязательно постигнет неудача, если он отправится на границу в одиночку, что промедление подобно смерти. Затем он попытался произнести «Ада», но на первом же звуке ее имени голос Альфреда сорвался, он резко отвернулся, слезы брызнули из глаз.
Жалость к нему в этот момент взяла верх над здравым смыслом, и, не размышляя о возможных последствиях, я пообещал поддержать его во всех начинаниях и сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ему. Монктон поднял на меня взгляд и схватил за руку, его лицо светилось такой дикой радостью победителя, что я тут же пожалел о своей опрометчивости, но было уже поздно, я не мог забрать свои слова обратно. Лучшее, что теперь можно было сделать, – не раздражать его более, постараться успокоить, а потом уйти и взвешенно обдумать все случившееся и дальнейшие перспективы самому.
– Да, да, – отвечал он на мои слова. – За меня не беспокойся. Теперь, когда я уверен в твоей поддержке, то смогу сохранить спокойствие и выдержку в любых обстоятельствах. Я уже настолько привык к призраку, что его присутствие вовсе не беспокоит меня, кроме особых случаев. А еще вот эти письма – бальзам для моего израненного сердца и лекарство от всех душевных болезней. Это письма от Ады, я перечитываю их, когда несчастья, свалившиеся на меня, грозят сломить меня. Те полчаса, на которые я просил тебя задержаться, я провел за перечитыванием писем в попытке подготовиться к нашей встрече и разговору, и прочту их вновь, когда ты уйдешь. Так что, повторяю, за меня не беспокойся. Уверен, с твоей помощью я наконец смогу достичь цели, и Ада будет благодарить тебя, как ты этого и заслуживаешь, когда мы вернемся в Англию. А если глупые неаполитанские обыватели будут в твоем присутствии называть меня безумцем, не обращай внимания и не спорь. Успех нашего предприятия расставит все по своим местам.
На этом мы расстались, и я обещал вернуться завтра рано утром.
Вернувшись в гостиницу, я понял, что любые попытки уснуть после услышанного и пережитого заранее обречены на провал. Я раскурил трубку, уселся у окна – созерцание умиротворенного пейзажа, залитого лунным светом, сообщило удивительную ясность моим мыслям – и принялся размышлять, как теперь лучше всего поступить. Очевидно, о том, чтобы обратиться к оставшимся в Англии друзьям Альфреда или врачам здесь, в Неаполе, не могло идти и речи. Я не мог убедить себя, что его безумие зашло так далеко, что это может оправдать предательство, которое я совершил бы, раскрывая доверенную мне тайну кому бы то ни было еще. С другой стороны, любые попытки отговорить его от поисков места дуэли и трупа дядюшки были обречены на провал после того, что я неосторожно пообещал. Сделав эти два вывода, я принялся ломать голову над единственным оставшимся вопросом – имел ли я моральное право помогать ему в этом необычном предприятии.
Если предположить, что с моей помощью он найдет останки Стивена Монктона и привезет в Англию, а потом женится на Аде Элмсли, стоит ли мне таким образом помогать состояться той самой свадьбе, которую всякий здравомыслящий человек должен любой ценой пытаться предотвратить? От этого я перешел к размышлению о глубине его безумия, или, если выразиться мягче и точнее, его заблуждения. Что касается повседневной жизни, он, несомненно, был абсолютно нормален, да что там, весь его рассказ, за исключением непосредственного описания призрака, был связен и логичен. Что же касается привидения, есть масса примеров, когда люди не глупее и не безумнее окружающих убеждали себя, что видят призраков, и даже подробно описывали свои напряженные размышления об этом. Стало ясно, что настоящее безумие кроется в фанатичной убежденности Монктона в том, что древнее пророчество сбудется, и в том, что привидение – это знак свыше, который поможет ему избежать злой участи. Не менее ясно было и то, что эти навязчивые идеи развились у него по причине долгого уединения и врожденной душевной возбудимости, которую дурная наследственность сделала патологической.
Был ли его недуг излечим? Мисс Элмсли, которая знала Альфреда намного лучше меня, судя по ее поведению, считала, что да. Был ли у меня повод или право на основании того немногого, что мне было известно, решить, что она ошибается? Если завтра я не отправлюсь с ним, то Альфред наверняка уедет один, наделает глупостей и попадет неизвестно в какие передряги; а я, притом что у меня нет никакого конкретного дела в Неаполе и заняться мне особо нечем, останусь тут и брошу его на произвол судьбы в том самом предприятии, план которого сам же и предложил, да еще и убедил доверить мне страшную тайну. Я обдумывал сложившуюся ситуацию со всех сторон, приняв исключительно практическую точку зрения. Лично я ни на секунду не верил в призраков и был твердо убежден, что воспоминание Альфреда о том, что тот увидел приведение задолго до того, как узнал о дуэли, было самообманом. А значит, ни в коей мере не был подвержен его помешательству, когда согласился сопровождать своего несчастного друга в его необычном предприятии, – это было мое собственное взвешенное и окончательное решение. Ну, разве что молодость и любовь к приключениям немного повлияли на меня. Но в свое оправдание хочу сказать, что подталкивала меня и душевная симпатия к Монктону, а также искреннее желание помочь оставшейся в Англии несчастной девушке, которая до сих пор преданно ждала и надеялась на возвращение жениха.
Наутро я снова встретился с Альфредом, а потом занялся приготовлениями к отъезду. По этим приготовлениям большинство неаполитанских знакомых сразу же поняли цель нашего путешествия. Удивление с примесью подозрения, что я сошел с ума, как и Монктон, выражали практически все друзья. Некоторые даже искренне пытались отговорить меня от поездки, рассказывая в подробностях, каким мерзавцем был Стивен Монктон, – будто это лично мне нужно было во что бы то ни стало найти его тело. Но ни эти рассказы, ни насмешки меня ни коим образом не трогали, я упрямо придерживался принятого решения.
В два дня все было готово, и я приказал подавать карету чуть раньше назначенного времени. Все знакомые англичане в шутку грозили устроить нам «шумные проводы», и мне хотелось этого избежать – состояние нервного возбуждения, в которое привел Альфреда близкий отъезд, и без того вызывало беспокойство. В общем, едва рассвело, мы тихо выехали из Неаполя, и ни одна живая душа этого не видела.
В компании Безумного Монктона я отправлялся в неизвестность на границу Папской области на поиски тела погибшего дуэлянта, не понимая до конца собственной роли во всем этом предприятии. Я старался не думать, что готовит для нас будущее, и не заглядывать вперед.
Глава 5
Начать поиски и расположиться на первое время я решил в городке Фонди неподалеку от границы. Туда же, не без помощи посольства, был доставлен в надежно заколоченном ящике свинцовый гроб. У нас на руках были паспорта, бумаги на имена местных градоначальников и достаточно денег (благодаря огромному состоянию Монктона), чтобы оплатить услуги любого, кого мы решим привлечь к нашим поискам. Все это было необходимо, чтобы в случае успеха нашего предприятия мы могли действовать дальше и без проблем вернуться в Англию. Однако в случае неудачи – и особенно с учетом ответственности, что я взял на себя, – будущее было настолько мрачным, что думать о нем было невозможно. Мы ехали по дороге к Фонди, залитой ярким итальянским солнцем, а я чувствовал беспокойство, переходящее в безнадежность.
Я настоял, чтобы мы путешествовали медленно, и первые два дня напоминали легкую прогулку. Сначала нервное возбуждение, в котором пребывал Альфред, меня беспокоило, он проявлял значительно больше признаков душевного расстройства, чем я до этого замечал за ним. Однако на второй день он начал сживаться с новым оборотом, который приняли поиски, и несколько успокоился, доброе расположение духа и собранность вернулись к нему. Но оставался один предмет, который не давал ему покоя. Стоило заговорить о его погибшем дяде, он принимался с жаром настаивать – основываясь на старом пророчестве и присутствии призрака, которого Альфред видел (или полагал, что видит) постоянно – что тело так и осталось лежать непогребенным. В любом споре мой друг был готов уступить и согласиться, но тут его убежденность была непоколебима, и ни разумные аргументы, ни увещевания на него не действовали.