– Итак, – произнес отец настоятель холоднее прежнего, – я жду вашего ответа.
– И я отвечу без обиняков и виляний, – я решил поддержать его манеру разговора. – К моему ужасу и отвращению, я должен сказать, что обнаружил незахороненный труп в пристройке вашего монастыря. У меня есть все основания полагать, что это тело английского джентльмена благородного происхождения и значительного богатства, который был убит на дуэли. Я прибыл в ваши края, сопровождая племянника и единственного оставшегося в живых родственника убитого, с целью скорейшего возвращения останков на родину. Я хотел бы увидеть записку, оставленную с телом, поскольку считаю, что она может поможет опознать погибшего, как того и хочет упомянутый родственник. Находите ли вы такой ответ достаточно прямым? И разрешите ли вы мне взглянуть на записку?
– Я удовлетворен вашим ответом и не вижу причин отказывать – проговорил отец настоятель. – Но прежде мне тоже есть что сообщить вам. Говоря о впечатлении, что произвел на вас вид тела, вы использовали слова «ужас» и «отвращение». Отозвавшись так об увиденном в стенах монастыря, вы ясно показали, что не принадлежите лону святой католической церкви. И я, таким образом, не обязан вам ровным счетом ничего объяснять, однако из вежливости сделаю это. Этот человек погиб без отпущения грехов, более того, совершая смертный грех. Это стало ясно из содержания записки, найденной вместе с телом. При этом мы сами были свидетелями – слышали выстрелы и видели тело, когда оно не успело остыть, – что погиб он на землях Церкви, нарушая строжайший закон, запрещающий преступные дуэли. Закон, к усерднейшему исполнению которого призвал сам святой понтифик, разослав всюду собственноручно подписанные указы. Земля монастыря освящена, а мы, католики, не хороним отступников от веры, противников нашего Святого Отца и нарушителей самых сокровенных законов в освященной земле. За пределами монастыря нет нашей власти над миром и нету права творить, что заблагорассудится, а если бы и были такие власть и право, то и тогда мы бы помнили себя, ибо монахи, а не могильщики и совершить погребение можем только после совершения всех таинств. Вот что я считаю необходимым сообщить. А теперь ожидайте, я принесу записку.
С этими словами он вышел так же тихо, как до этого вошел.
Я едва успел прийти в себя после этой проповеди и почувствовать раздражение от тона, которым она была произнесена, когда дверь снова отворилась и на пороге появился отец настоятель с клочком бумаги в руке. Он положил листок на буфет, и я прочел написанные явно в спешке карандашные строчки:
«Сия записка прилагается к телу покойного мистера Стивена Монктона, родом из Англии. Он был застрелен на дуэли, которая состоялась со строжайшим соблюдением обеими сторонами правил чести и храбрости. Оставляем тело у дверей сего монастыря, чтобы населяющие его братья предали тело земле, потому как оставшиеся в живых участники вынуждены спасаться бегством. Я, секундант убитого и автор сих строк, даю слово чести джентльмена, что смертельный выстрел был произведен честно и с соблюдением всех договоренностей, заранее достигнутых и записанных сторонами.
(Подписано) Ф.»
Инициал «Ф.», ясное дело, принадлежал месье Фулону, секунданту мистера Монктона, скончавшемуся от чахотки в Париже.
Теперь в личности того, чье тело я обнаружил, не могло быть никаких сомнений. Мне оставалось лишь вернуться к Альфреду и рассказать ему о находке, а потом получить разрешение забрать тело. Я не мог до конца поверить, что очевидно недостижимая цель, которую мы поставили себе, покидая Неаполь, была, по случайному стечению обстоятельств, практически достигнута.
– Записка неопровержимо и без всяких сомнений доказывает, – сказал я, – что останки в пристройке – это именно то, что мы ищем. Могу я поинтересоваться, возникнут ли какие-нибудь препятствия, если племянник мистера Монктона захочет забрать тело, чтобы поместить в фамильную усыпальницу в Англии?
– А где же этот племянник? – спросил отец настоятель.
– Ожидает моего возвращения в городке Фонди.
– Он может доказать свое родство с погибшим?
– Несомненно. У него с собой бумаги, которые однозначно это подтверждают.
– Если мирские власти сочтут эти бумаги твердым и достаточным доказательством родства, то никаких препятствий мы чинить не станем.
У меня не было ни малейшего желания продолжать эту далекую от теплой беседу ни секундой больше. День клонился к вечеру, но мне нужно было во что бы то ни стало скорее вернуться в Фонди, даже если придется идти всю ночь. Поэтому, сообщив отцу настоятелю, что в скором времени вернусь, я откланялся и поспешил вон из ризницы.
У ворот стоял старый знакомец монах, готовый выпустить меня.
– Благословляю тебя, сын мой, – проговорил почтенный затворник, на прощание похлопав меня по спине. – Возвращайся поскорее и порадуй своего духовного отца еще парой маленьких-маленьких щепоток этого отличного табачку.
Глава 5
Почти бегом вернулся я в деревню, где меня ожидал проводник с мулами, велел скорее седлать их и еще до заката оказался в Фонди.
Поднимаясь по лестнице нашей гостиницы, я мучился нерешительностью, как именно рассказать Альфреду о своей находке. Если я не сумею подготовить его к спокойному принятию новостей, в его состоянии потрясение может стать смертельным. Отворяя дверь в его комнату, я так и не собрался с мыслями, а его поведение при встрече так выбило меня из колеи, что на несколько мгновений я оказался совершенно растерян.
В его облике не было ни следа того мрачного оцепенения, в котором я оставил друга, отправляясь к монастырю. Глаза его смотрели живо, на щеках играл здоровый румянец. Он поднялся мне навстречу, когда я вошел, но притянутую руку пожать отказался.
– Ты поступил со мной совершенно не по-дружески, – произнес он с чувством. – Как ты мог отправиться на поиски без меня? Как мог ты бросить меня одного? Зря я доверился тебе, ты ничем не лучше остальных.
Я к этому моменту слегка оправился от первого ошеломления и решил, что нужно отвечать до того, как он успеет наговорить чего-нибудь такого, о чем потом пожалеет. Было ясно: в том состоянии, что пребывал сейчас Альфред, он не будет слушать моих оправданий и разумных доводов. Поэтому я решил рискнуть и сразу же вывалить на него главное открытие.
– Когда ты узнаешь, что я смог совершить для тебя во время своей отлучки, то наверняка сменишь гнев на милость, Монктон, – сказал я. – И если я не ошибаюсь, цель всего нашего путешествия сейчас ближе, чем…
Румянец моментально сошел с его щек. Что-то в выражении моего лица или в голосе, что-то, о чем я и сам не догадывался, рассказало его восприятию, обостренному нервным напряжением, больше, чем я собирался сказать словами. Он впился в меня взглядом, схватил за руку и горячо зашептал:
– Рассказывай сейчас же! Ты нашел его?
Колебаться было нельзя, и я ответил утвердительно.
– Похоронен или нет?
На последнем слове его голос внезапно сорвался на фальцет, и он схватил меня уже за обе руки.
– Не похоронен.
Не успел я выговорить это слово, как кровь снова прилила ему к лицу, глаза загорелись, и Альфред разразился победным хохотом, поразив меня до глубины души.
– Я же говорил! Что ты теперь думаешь о древнем пророчестве?! – воскликнул он, отпуская меня и принимаясь ходить взад-вперед по комнате. – Признай, что ты ошибался. Признай, и пусть это признает каждый в Неаполе, когда я вернусь с телом дяди.
Монктон хохотал все более дико. Я безуспешно пытался хоть как-то его успокоить. Прибежали его слуга и владелец гостиницы, но их присутствие только распаляло Альфреда, так что я выставил их за дверь. Обернувшись, я увидел на столе ту самую пачку писем мисс Элмсли, которую мой несчастный друг хранил с трогательной заботой и много раз самозабвенно перечитывал. Альфред посмотрел на меня, когда я возвращался от двери, которую закрыл за слугой, и тоже увидел письма. Возрожденная моими известиями надежда на будущее с написавшей эти письма, казалось, захлестнула его с головой, когда Монктону на глаза попались эти драгоценные воспоминания о суженой. Его хохот оборвался, выражение лица резко переменилось, он подскочил к столу, схватил письма и с видом глубокого опустошения, от которого у меня защемило сердце, опустился на колени, уронил голову и заплакал. Я, не говоря ни слова, вышел из комнаты, чтобы ничем не прерывать новое переживание друга. Вернувшись через некоторое время, я застал Альфреда спокойно сидящим в кресле, связка писем лежала у него на коленях, а одно он держал в руках и перечитывал.
Весь его вид излучал доброжелательность, а жесты были мягки на грани женственности, когда он встал ко мне навстречу и протянул руку для приветствия.
Он достаточно успокоился, чтобы я мог рассказать подробности своей вылазки. Я не стал скрывать ничего, кроме разве что состояния, в котором обнаружил тело. Также я не стал брать на себя смелость указывать Альфреду, как поступать дальше, с одним лишь исключением: твердо настоял, что я сам и только сам заберу тело у монахов, а Альфред удовлетворится запиской мсье Фулона и моим словом чести, что помещаемые в гроб останки принадлежат именно тому, кого мы искали – Стивену Монктону.
– Ты не в том состоянии, чтобы пережить это зрелище, а у меня нервы покрепче, – сказал я, извиняясь за свою настойчивость. – Поэтому я прошу тебя положиться на мое руководство во всем, что нам предстоит сделать в ближайшее время, пока останки не будут надежно запаяны в свинцовом гробу. После этого все распоряжения будешь отдавать ты и только ты.
– У меня нет слов, чтобы отблагодарить тебя за доброту, – ответил Монктон. – Будь у меня родной брат, и тот не обращался бы со мною теплее и не помогал мне терпеливее, чем ты.
Он умолк и задумался, потом принялся медленно и аккуратно связывать письма мисс Элмсли в пачку, затем неожиданно бросил в сторону стены за моей спиной тот самый напряженный взгляд, значение которого я теперь прекрасно понимал. С момента нашего отъезда из Неаполя я старался не касаться темы призрака, который, как уверял Альфред, следовал за ним неотступно. Но сейчас мой друг вел себя спокойно и собранно, и было не похоже, что он снова придет в исступление, если заговорить об этом. Поэтому я решился спросить прямо: