Мы надеялись, что утром задует свежий ветер, но штиль продолжался. Ближе к полудню установилась невыносимая духота, а море стало зеркально гладким. Я заметил, что капитан то и дело с волнением смотрит на горизонт, где в бескрайней голубизне неба виднелось небольшое темное облачко, и спросил, принесет ли оно ветер.
– Больше, чем нужно, – коротко бросил капитан. А потом, к моему удивлению, скомандовал спустить паруса. Матросы принялись выполнять команду так мрачно и медленно, с таким количеством недовольного ворчания, что стало ясно, насколько они не в духе. А по ругани и угрозам, которыми их подгонял капитан, стало ясно, что нам угрожает опасность. Я взглянул за корму. Маленькое темное облачко превратилось в мутную косматую стену, горизонт резко потемнел.
– Сейчас налетит шквал, оглянуться не успеете, – сказал капитан. – Отправляйтесь лучше вниз, тут вы только мешаться будете.
Я спустился в каюту и предупредил Монктона, что нам предстоит. Он все еще расспрашивал меня о том, что я видел наверху, как налетел шторм. Небольшой бриг замер в напряжении, будто был готов развалиться, потом резко качнулся и снова замер, каждая дощечка тряслась и дрожала. За этим последовал резкий рывок, сбивший нас с ног, и оглушительный грохот, в каюту хлынула вода. Мы с трудом поднялись и, отплевываясь, выскочили на палубу. Бриг, как говорят моряки, встал лагом к волне и практически лежал на боку.
На палубе царил беспорядок и ничего не было понятно, кроме того, что мы находимся во власти волн. Но прежде, чем я смог разобраться, что происходит, с кормы раздался властный голос, при звуках которого крики и ругань матросов моментально умолкли. Говорили по-итальянски, но роковой смысл слов был все равно ясен: образовалась течь, и в трюм потоком хлынула морская вода. Капитан, впрочем, не растерялся. Он скомандовал нести топор и рубить фок-мачту, а часть матросов отправил откачивать воду из трюма.
Однако не успел он договорить, как команда взбунтовалась. Их главарь заявил, что пассажиры пусть делают все, что им заблагорассудится, но он и команда спускают шлюпку и спасаются, а проклятый корабль пусть идет ко дну вместе с мертвецом, которого везет. Тут матросы снова загалдели и принялись возмущенно указывать пальцами куда-то мне за спину. Обернувшись, я увидел, что Монктон, который до этого стоял рядом, пытается пробраться назад в каюту. Я бросился было за ним, но из-за потоков воды, беспорядка на палубе и глубокого крена передвигаться можно было только на четвереньках, поэтому нагнать его у меня не получилось. Когда же я добрался до каюты, то обнаружил Монктона согнувшимся над гробом. Пол каюты покрывала вода, она плескалась и шла водоворотами, когда бриг срывался с очередной волны. С замиранием сердца я увидел нездоровый блеск в глазах друга и разгоревшийся на щеках румянец.
– Альфред, мы не сможем ничего сделать с гробом, смирись, нужно спасаться, – воскликнул я.
– Спасайся сам, – выкрикнул Монктон, указывая рукой на палубу. – А моя жизнь закончится, как только этот гроб пойдет ко дну. Если корабль потонет, я в полном согласии с пророчеством тоже погибну.
Было ясно, что ни уговоров, ни разумных доводов он слушать не станет, и я вернулся наверх. Матросы расчищали палубу, чтобы закрепленную в центре шлюпку можно было подтащить к продавленному фальшборту и спустить на воду. Бриг лежал на боку, а капитан, сделав последнюю безуспешную попытку вернуть власть, молча смотрел на суетящихся моряков. Шторм тем временем начал утихать, и я поинтересовался, есть ли шанс выжить, оставшись на судне. Капитан ответил, что, подчиняйся ему команда, вероятность остаться в живых была весьма велика, но без матросов – никаких шансов. Не доверяя ни на секунду слуге Альфреда, я вкратце рассказал капитану, в каком состоянии находится разум моего несчастного друга, и спросил, могу ли я попросить его о помощи. Капитан кивнул, и мы вместе вернулись в каюту к Альфреду. И по сей день, мне больно вспоминать, на что нам пришлось пойти из-за помешательства Монктона. Мы скрутили его и силой выволокли на палубу. Матросы уже спустили лодку и готовы были отчалить. Сперва они не хотели брать нас на борт.
– Чертовы трусы! – заорал капитан. – Сейчас с нами есть мертвец или нет? Он пойдет на дно вместе с бригом! Кого вы боитесь, что не пускаете нас в лодку?
Это возымело действие, матросы устыдились и пустили нас.
Когда мы отплывали от тонущего брига, Альфред попытался вырваться, но я держал крепко, и он затих. Он молча сидел рядом, повесив голову, пока матросы налегали на весла, чтобы отойти от судна как можно скорее. Не пошевелился он, когда все, не сговариваясь, замерли и смотрели, как бриг погружается в воду. Все так же безмолвно и неподвижно наблюдал он, как волны заливают палубу и наконец весь корпус скрывается в пучине – только на мгновение Альфред нерешительно приподнялся, но потом сел и больше не вставал.
Бриг ушел на дно, унося с собой мрачный груз – утонул и навсегда оставил нас без того самого тела, что мы нашли почти что чудом, без этих ревностно оберегаемых останков, от сохранности которых странным образом зависели надежды и судьбы двух любящих друг друга людей. И ни следа не осталось на неспокойной воде.
Я заметил, что сидящего рядом со мной Монктона бьет дрожь, а себе под нос он медленно и грустно повторяет раз за разом имя: «Ада».
Я попытался отвлечь друга, но безуспешно. Он указал на то место, где еще недавно был бриг, а теперь видны были только бесконечные волны.
– Пустое место в гробнице теперь останется пустым навсегда.
С этими словами он грустно, но твердо взглянул мне в глаза, потом отвел взгляд, подпер рукой подбородок и замолчал.
Ближе к вечеру нас подобрало торговое судно и доставило в испанскую Картахену. Всю дорогу до порта Альфред ни разу не поднял головы и не заговорил со мной первым. При этом, как я с тревогой заметил, сам с собой он говорил много и бессвязно – раз за разом повторяя строки древнего пророчества – о пустом месте в гробнице и на разные лады произнося имя несчастной девушки, ожидавшей его в Англии. И это были еще не все тревожные признаки. К концу путешествия его начало бросать то в жар, то в озноб, но я по глупости решил, что это просто лихорадка. Однако вскоре после того, как мы сошли на берег, Альфреду стало настолько плохо, что я постарался привести к его постели лучших врачей, что смог найти в Картахене. Пару дней, как это обычно бывает, медики спорили, что именно стало причиной болезни, однако вскоре тревожные симптомы стали однозначны. Врачи сошлись во мнении, что у Альфреда воспаление мозга и его жизнь в опасности.
Я был ошеломлен и опечален и совершенно не понимал, что делать теперь, когда от меня одного зависела жизнь Альфреда. В конце концов я решил написать до сих пор жившему в Уинкоте старому священнику, учителю несчастного. В письме я рассказал обо всем, что мы пережили, попросил как можно мягче передать мрачные новости мисс Элмсли и заверил, что твердо решил остаться с Альфредом до конца.
Отправив письмо и послав в Гибралтар за лучшим английским врачом, мне казалось, что я сделал все, что мог, и теперь остается только ждать и надеяться.
В грусти и тревоге проводил я час за часом у постели моего бедного друга. Снова и снова меня одолевали сомнения, а стоило ли вообще поддерживать его безумную идею и отправляться на поиски тела. Однако все те же соображения, что посещали меня после первого разговора с Альфредом, снова приходили на ум и казались столь же убедительными. Наша экспедиция была единственным способом ускорить его возвращение в Англию к ожидавшей его мисс Элмсли. И не моя вина в том, что катастрофа, которую никто не мог предсказать, разрушила все его и все мои планы. Однако теперь, когда худшее уже произошло и последствия были необратимы, как лечить его душевное расстройство, если он сможет вернуть здоровье телесное?
Я размышлял о наследственном пороке в его душевной организации, о том сильном испуге, причиной которого стал Стивен Монктон и от которого Альфред так и не смог оправиться; о затворнической жизни в аббатстве, явно не пошедшей ему на пользу; об упорной вере в реальность привидения, которое, как Альфреду казалось, везде следовало за ним. Признаюсь, такие мысли заставили меня отчаяться в попытках поколебать суеверную убежденность Монктона в буквальной правдивости старого пророчества. Если цепочка удивительных совпадений, будто бы подтверждавших верность древних строк, даже на меня произвела глубочайшее впечатление (а это именно так и было), что удивляться той железной вере, которая укоренилась в его сознании? Какие доводы мне приводить, попытайся я спорить? Он скажет: «В пророчестве говорится о последнем Монктоне в роду – я и есть этот последний Монктон. В пророчестве упоминается пустующее место в фамильном склепе – и ровно сейчас там не хватает одного гроба. Я говорил, что тело Стивена Монктона лежит непогребенное – ты нашел его ровно в таком виде, как предсказано». И что я отвечу: «Это все очень странные, но случайные совпадения»?
Чем больше я об этом думал, тем глубже погружался в уныние. Чем чаще я слышал от прибывшего из Гибралтара английского врача: «Он идет на поправку от лихорадки, но вот навязчивая идея, что мучает его день и ночь, поглотила его разум. Она убьет его, если вы или еще кто-нибудь не найдете способ избавить пациента от наваждения», чем чаще я это слышал, тем острее сознавал свое бессилие и тем больше страшился любой мысли о безнадежном будущем.
Я ждал, что священник из Уинкота напишет мне в ответ. Каково же было мое удивление, а затем и облегчение, когда однажды на пороге гостиницы объявились два джентльмена, из которых один оказался тем самым старым священником, а второй – родственником миссис Элмсли.
Незадолго до их приезда лихорадка Альфреда спала, и врачи объявили, что его жизни больше ничего не угрожает. Священник и его товарищ спешили узнать, когда заболевший восстановит силы настолько, чтобы перенести путешествие. Они спешно прибыли в Картахену и хотели увезти Альфреда домой, в отличие от меня возлагая большие надежды на целебные свойства дома