[14]. С этими словами набросок Ланкри, присев в реверансе, быстро исчез за стеклянной дверью.
– Как выясняется, у мсье Лемуэна множество друзей, – обратился я к хозяйке.
– Неудивительно, мсье, – отвечала она, – ведь он такой милый добросердечный человек, пусть бы только этот гадкий брат оставил его в покое.
– А в чем дело? – спросил я, начиная испытывать интерес к мсье Лемуэну. – Что это за брат?
– Они сводные братья, – сказала хозяйка. – И он – самое низкое, лишенное всякой совести чудовище, какое когда-либо появлялось земле. Собственный отец отобрал у него все состояние и передал мсье Лемуэну. А мсье Лемуэн сам позаботился о брате. Боже, да еще как! Но тот потратил все, что имел, и теперь скитается по миру, как бродяга. Обстоятельства и вправду удивительные, – продолжала хозяйка, – если вспомнить, что мсье Лемуэн не сын ему (мадам была уже раньше замужем), а этот подлый мсье Шарль – его собственный сын. Но никто не в силах выносить его, даже родной отец.
– Именно этого мсье Лемуэна вы ждете сегодня вечером?
– Да, – подтвердила она, – в сопровождении матери, холодной, надменной женщины, которая всегда путешествует с ним вместе, и кузины, на которой он женится, как только позволит пошатнувшееся здоровье. Voilà tout![15] Вот вам и вся история! Сможете ли вы извинить меня, если я ненадолго покину вас!
В последние несколько минут нашей беседы я заметил, что стеклянная дверь справа чуть приоткрылась и стало видно господина, лениво цедившего вино и курившего послеобеденную сигару. Прохладный вечерний ветерок манил выйти, и господин с сигарой отодвинул стоявший перед ним золоченый столик и неторопливо направился к галерее, продолжая курить. С губ его, над которыми топорщились соломенного цвета усы, не сходила слащавая улыбка, а кроме того, он постоянно держал руки в карманах брюк, отчего те казались широкими, как турецкие шальвары. Какое-то время он смотрел вниз, во двор, с неизменной улыбкой прислушиваясь к разгоревшемуся спору, затем медленно двинулся к тому месту, где стоял я, и, низко поклонившись, спросил, не буду ли я так любезен и великодушен, чтобы позволить ему прикурить сигару. Он был так неловок, что дал своей сигаре потухнуть. Просто удивительно, ведь я видел, как минуту назад он с самым таинственным видом потихоньку погасил сигару об стену. Теперь мне стало понятно зачем. Он гораздо больше расположил бы меня к себе, если бы открыто, без всяких уловок высказал желание познакомиться. Приятный вечерок, заметил он, усердно раскуривая сигару. Он полагает, что я тоже жду прибытия большого дилижанса. Нет? Соблаговолю ли я простить ему ошибку? Ведь в пропыленной гостинице, кажется, все до единого проявляют удивительный интерес к передвижению этой махины.
– Эти господа, – добавил он, глядя с презрительной улыбкой вниз, – находят удовольствие в таких разговорах. Бедняги! Не знают других развлечений, ха-ха! – Смех его был неприятен – слащав и неискренен. – Вы давно здесь? – продолжал он. – Я уже два дня.
– Я приехал только сегодня вечером, – довольно сухо ответил я.
– Два дня. Поверьте мне, два убийственно долгих дня. Да я не протянул бы здесь и четырех часов, если бы не вон та малышка – Фаншонетта. Настоящая нимфа.
Я подумал, что манеры этого господина мне настолько не по вкусу, что впору повернуться и уйти к себе в комнату, как вдруг послышался далекий стук колес и слабый звон колокольчика.
– Слушайте! – сказал он. – Вот он едет, дилижанс la désirée, la bien aimée![16] Посмотрите, эти парни внизу пришли в полный восторг!
Поразительно, какое презрение вызывали у него толпившиеся во дворе люди! Они же тем временем все двинулись к въездным воротам, так что не оставалось сомнений в том, что дилижанс появился. Мощные удары копыт, сотрясавшие двери из толстых досок, и ржание служили знаком, что свежая подстава лошадей тоже знает о прибытии дилижанса и в нетерпении ждет, когда ее выведут. Сама хозяйка издалека услышала шум и теперь спешила из своей комнаты по широкой лестнице во двор. Внезапно по всему дому распахнулись решетчатые окна и отовсюду высунулись любопытные лица; люди напряженно вслушивались. Шум приближался, звон колокольчиков превратился в переливчатую мелодию; слышался мощный цокот копыт, веселые крики кучера, подбодрявшего лошадей, время от времени он дул в рожок: затем совсем близко звон и тяжелый топот смешался с глухим стуком. Толпившиеся в воротах люди вдруг разделились на две части, и в проходе появились две покрытые пылью крепкие лошади, причем у правой, превосходной буланой масти, на задней ноге было большое черное пятно. Вне всякого сомнения, это был Гренгуар, не посрамивший своего доброго имени, и мсье Ле Беф торжествующе указывал на него пальцем. За Гренгуаром и его парой появились еще два мощных коня, упряжь четверки была разукрашена красными и синими кисточками. А вслед за ними, покачиваясь, в ворота въехала движущаяся гора, путешествовавшая от самого Лиона, покрытая белой дорожной пылью. Большой кусок парусины прикрывал багаж, громоздившийся на крыше экипажа, тоже запорошенный пылью; множество лиц смотрело с империала и из окон дилижанса; лица казались нездоровыми и усталыми, выбеленные, как мукою, каждое своей порцией пыли. Посреди двора экипаж резко остановился. Отворились двери, появились приставные лесенки, люди в синих куртках с начищенными до блеска поясами полезли на крышу дилижанса снимать багаж. Тут же вывели четырех свежих лошадей, которые не сразу дали запрячь себя, перебирая ногами и чуть не сбивая с ног заглядевшихся на них зевак.
Но вот из дилижанса спустился в простертые к нему руки самой хозяйки, готовые подхватить его, высокий, чуть сутулый мужчина болезненного вида. Он казался слабым, но шел довольно бодро, опираясь на руку исполненной достоинства дамы в черном, надменно глядевшей на окружающих. С ними вместе сошла красивая белокурая девушка, в которой я тотчас признал будущую невесту. Я наблюдал за ними, перегнувшись через балюстраду.
Тут разыгралась прелюбопытная сцена. Господин с соломенными усами все улыбался, как бы предвкушая нечто забавное. Но когда молодой человек с двумя дамами начали подниматься по деревянной лестнице, он отшвырнул сигару и принялся лениво спускаться им навстречу.
– Дражайший братец, – произнес он, вытягивая руку из глубочайшего кармана. – Soyez le bienvenu![17] Я счастлив видеть тебя здоровым и отдохнувшим. Но путешествие, должно быть, чертовски утомило тебя.
Глаза высокой дамы вспыхнули огнем, она шагнула вперед, чтобы загородить сына.
– Уходите! Retirez-vous infâme![18] – воскликнула она. – Что вам здесь нужно? Как вы посмели явиться сюда?
– Дражайшая мадам, – ответил он, низко кланяясь. – Примите мои смиренные извинения, но мне хотелось бы поговорить наедине с моим дорогим братом, который, кстати, насколько я вижу, вновь в добром здравии. Я провел здесь два дня – целых два дня! – в ожидании этого радостного часа.
– Уходите немедленно! – проговорила высокая дама, трепеща от гнева. – Неужели никто не может прогнать отсюда этого негодяя! Messieurs! Messieurs! Умоляю вас, заставьте его уйти!
Кругом начали собираться люди в куртках, которым наша хозяйка в волнении излагала всю историю, взывая к их чувствам. Слушатели сочли, что дело вопиющее, и мсье Ле Беф предложил прибегнуть к физическому воздействию. Но мсье Лемуэн мягко отвел мать в сторону.
– Дорогая матушка, – сказал он, – давайте выслушаем, что он скажет. Он не может причинить нам вреда.
– Благодарение Богу, нет, – ответила она. – Мы не в его власти. Но тебе не следует разговаривать с ним, сын мой.
Все это время господин со светлыми усами стоял прислонясь спиной к перилам и наблюдал за ними, молча улыбаясь.
– Ну, братец, – произнес он наконец, – ты видишь, мадам – благородная, религиозная женщина – хочет затеять ссору. Оставим ребячество. Я приехал издалека, чтобы поговорить с тобой, и странно было бы ждать, что я откажусь от разговора из-за подобных капризов! Дай мне полчаса – всего полчаса. Мадам может присутствовать при этом. Как и мадемуазель, если ей это покажется интересным.
Молодой человек повернулся к надменной даме.
– Звучит вполне разумно, – заметил он, – нам лучше выслушать, что он скажет. Хорошо, приходи в мой номер, в золотые комнаты, через час. Но имей в виду – это в последний раз.
– С превеликим удовольствием, – ответил его собеседник и низко поклонился. – Больше я не побеспокою вас. Кстати, примите мои поздравления, мадемуазель – настоящая красавица. Засим – au revoir[19], увидимся через час.
Он снял шляпу, когда они оказались рядом с ним, затем направился вниз по лестнице и пошел по двору, равнодушно минуя стоявших там людей в синих куртках.
– Не стойте на дороге, молодцы, – произнес он холодно, отодвигая в сторону мсье Ле Бефа, – это портит все удовольствие от прогулки. Затем он зажег сигару и беспечно зашагал по дороге. Стеклянные двери в золотые комнаты были открыты настежь, позволяя разглядеть их затейливо украшенную зеркалами и ситцевыми занавесями внутренность. Новые постояльцы вошли, предводительствуемые хозяйкой, она выдвинула кресло для мсье Лемуэна, и он тут же опустился в него. Хозяйка держала совет с Фаншонеттой на другом конце комнаты (ситцевые занавеси и зеркала в стиле Людовика XV как нельзя более подходили к фигурке с картины Ланкри), и, пока стеклянные двери тихо закрывались, я видел, как над мсье Лемуэном нежно склонилась кузина. Он ласково глядел ей в глаза.
Спустя час большой дилижанс отправился в путь, опасно наклоняясь в воротах; люди в синих куртках – их дневной труд был окончен – разошлись, двор опустел. Вскоре неторопливой походкой вернулся незнакомец, руки еще глубже засунуты в карманы, – как раз к назначенному времени. У подножия лестницы он остановился и громко позвал Фаншонетту: