– Сбегай быстренько, ma petite[20], и узнай, не соблаговолят ли они принять меня.
Вскоре, ступая легко и быстро, вернулась Фаншонетта и сообщила, что мсье ждут – не будет ли он добр последовать за нею?
– В таком случае вперед, mignonne[21]! – воскликнул он, поднялся лестнице, повернул к золотым комнатам, резко распахнул дверь и вошел, а стеклянные двери еще долго качались, дребезжа.
Наша хозяйка рассказала мне впоследствии, что, проходя мимо, слышала голоса яростно ссорившихся незнакомца и матери мсье Лемуэна. Ей часто доводилось слышать, что в этой семье была какая-то тягостная тайна – некий скелет в шкафу. Очевидно, незнакомец собирался огласить эту тайну всему свету.
– О, это был lâche-lâche[22], – несколько раз повторила хозяйка с негодованием.
Внимание всех в «Желтом тигре» было приковано к золотым комнатам. Все понимали, что за столкновением этих людей кроется некая тайна. Даже Фаншонетта не утерпела и несколько раз прошла мимо дверей, ловя, без сомнения, обрывки разговора. Я тоже испытывал непреодолимое желание подойти поближе, но сумел противостоять ему. Гораздо полезнее в такой прохладный, свежий вечер неторопливо дойти до деревни, расстояние до которой не превышало мили.
Эта вечерняя прогулка в деревню оказалась чрезвычайно приятной. Идти надо было по тропинкам через тенистые заросли. Дорога, которую мне показал приветливый крестьянин, шла наискось по полю, через бревенчатые мостки и по небольшой роще, уединенной и манящей. Сразу же за рощей стояла сельская церковь старинной постройки, постаревшая от времени и замшелая. Дверь в церковь была открыта. Я глянул и увидел кюре на высоких ступенях алтаря, рассказывавшего большой группе детей о первом причастии или еще о чем-то столь же важном. Кюре казался мягким и бесконечно терпеливым, а его юная паства жадно внимала каждому слову. Я простоял снаружи, на крыльце, довольно долго, прислушиваясь и разглядывая убранство церкви, она была украшена множеством венков из белых роз, возможно, в преддверии какого-то праздника.
Было гораздо больше десяти, когда я очутился у дверей старого «Желтого тигра». Весь дом погружался в ночной сон; то здесь, то там в окнах гасли огни. Мсье Ле Беф со своими подручными давно ушли, а когда я входил в гостиницу, навстречу мне спускался по лестнице слуга с огромной связкой ключей, направлявшийся запереть все на ночь. Дневные труды были окончены, и добрым христианам настала пора ложиться спать. Поэтому я взял лампу и прямиком отправился в маленькую комнату с альковом, где мне предстояло провести ночь. Я оставил лампу гореть на столе, это весьма удобно в незнакомом месте.
Я проснулся, наверное, часа в два ночи. Лампа моя почти догорела, и над ней струйкой поднималась к потолку копоть. Было холодно и неуютно, и я сразу понял, что, прежде чем уснуть, придется долго ворочаться с боку на бок. Я тут же смирился с перспективой бессонницы и тихо ждал, когда начнется утренняя суматоха.
Хотя лампа погасла, в комнате было довольно светло; свет проникал сквозь стеклянную дверь с тонкой муслиновой занавеской. Луна стояла высоко, и каждый уголок моей комнаты был освещен, как днем. Я лежал в алькове, повернувшись лицом к двери, и мог бы поручиться, что двор залит широкой полосой лунного света, как и галерея вдоль здания (так я размышлял, стараясь скоротать время), и у тех, кто спит, сердце начинает биться сильнее. Часы на камине пробили три – значит, я пролежал без сна около часа. Я думал о том, как порою изумительно звучат колокола, которые можно обнаружить в затерянных в глуши деревушках, и вдруг на галерее что-то заскрипело, – возможно, половицы под чьими-то легкими шагами. Ночь выдалась тихая, и сомнений быть не могло: с галереи доносился легкий скрип. В тот же момент Эркюль, огромный белый пес, которого на ночь привязывали к крыльцу, завыл протяжно и печально. Тут скрип внезапно смолк.
Спустя какое-то время он послышался вновь, раздаваясь все ближе и ближе. Мое любопытство усиливалось. Вдруг я заметил, как за дверью промелькнула большая тень – тень, принадлежащая мужчине. Что бы это значило? Кто тайно разгуливает здесь по ночам? Может быть, сторож, которого хозяйка наняла присматривать за домом? Может быть, чужой человек с самыми беззаконными намерениями? Я быстро вскочил, подбежал к двери и выглянул. Нигде никого, галерея совершенно безлюдна. Двор внизу, в точности, как я предполагал, залит светом. Причудливые тени ложатся от перил, а пространство под галереей походит на таинственную темную пещеру. Эркюль все еще тянул свою жалобную песню, – видно, что-то тревожило его сны. Но, как я уже сказал, нигде не было ничего похожего на человека, и, понаблюдав немного эту мирную сцену, я потихоньку закрыл дверь, не забыв запереть ее, и вернулся в постель.
Наутро шестичасовой дилижанс должен был забрать меня у въездных ворот. Только я закрыл глаза, как вдруг послышался хриплый голос, окликавший меня, и нетерпеливый стук в дверь.
– Что вам надо? – спросил я сонно.
– Дилижанс, мсье! Он спускается с холма. Поторопитесь.
Я поспешно вскочил и мигом оделся. Заботливая хозяйка приготовила чашечку кофе (через два-три часа большой дилижанс сделает остановку на завтрак), которую я допил как раз к тому времени, как звуки рожка послышались у самых ворот. Я следовал за Ле Бефом, тащившим на плече мой багаж. Внезапно раздался пронзительный крик, исполненный такой муки, что все, кто был здесь, обернулись и кинулись назад. На галерее мать мсье Лемуэна, в чем-то светлом, перегнулась через перила, простирая вперед руки. Там же находилась наша хозяйка, которая изо всех сил удерживала белокурую девушку, чтобы та не вошла в комнату мсье Лемуэна. Фаншонетта, закрывая лицо руками, бежала по галерее с безумным видом, крича:
– Au secours! Au secours![23]
В минуту мы оказались у дверей в комнату.
– Какое несчастье! – восклицала хозяйка. – Не входите! Не входите!
Я сразу понял, о каком несчастье идет речь. С самой первой минуты у меня было дурное предчувствие. Мсье Лемуэн лежал на своей кровати ничком, недвижный и холодный; когда его перевернули, на горле стали заметны два темных пятна. Он был совершенно мертв, бедный мсье Лемуэн.
Вдруг один из стоявших у постели произнес:
– A где же незнакомец, который приехал вчера?
A кто-то другой на цыпочках двинулся к его комнате. Незнакомец исчез. Постель его оказалась нетронутой. Нетрудно было догадаться, кто виновник злодеяния.
Тем временем пожилую даму, обессилевшую, совершенно неподвижную, удалось ввести в дом, белокурую молодую девушку тоже. Кондуктор потихоньку сказал мне, что понимает, какое случилось страшное несчастье, поистине страшное. Он преисполнен сочувствия к старой даме, но у него свои обязанности, и он должен ехать без промедления. С этой минуты он к моим услугам.
Спускаясь по лестнице, мы увидели, что двор мгновенно заполнился народом; там собралось множество людей в синих куртках, толковавших между собою и делившихся друг с другом догадками; по их словам выходило, что с минуты на минуту здесь появятся жандармы. Ле Беф с помощниками уже обыскивали округу. С тяжелым чувством я поднялся в дилижанс, думая о том, что за несчастье и ужас внезапно обрушились на этот мирный дом. Кучер нетерпеливо ждал нас; он с трудом сдерживал четырех рвущихся животных. Гравий так и летел из-под их копыт. Дверь захлопнулась, кондуктор забрался на свое место, прозвучал рожок, вновь раздался треск, громыхание, и большой дилижанс тронулся. Добравшись до вершины холма, мы встретили шестерых рослых мужчин в треуголках и сапогах, со снежно-белой портупеей – жандармов, за которыми было послано, державших путь в старую гостиницу «Желтый тигр».
…Сколько же лет прошло, прежде чем я снова очутился на этой дороге, среди живописных тропинок и пейзажей прекрасной Франции, как ее именуют ее сыны и дочери? Думаю, около четырех. В этот раз я странствовал по стране как истый цыган, выискивал небольшие и тихие старинные города вдалеке от больших дорог, не наводненные путешественниками, где множество прелестных уголков, где в обветшалых нишах стоят облупившиеся статуи, где можно обнаружить редкой красоты фонтан или нечто подобное, где одежды и обычаи горожан просты и отличаются местным колоритом. Я частенько вспоминал покойного мистера Стерна и его чувствительное сердце и в своих путешествиях во многом следовал легкой, беспечной манере известного сентименталиста.
Однажды вечером, после трех-четырехдневного путешествия, я очутился в старинном городке с замечательными образчиками архитектуры, носившем название Монсо. Я сидел у раскрытого окна и смотрел на улицу. Я поселился в меблированных комнатах над небольшой винной лавочкой, заплатив смехотворно мало. Надо мной возносился чудесный фронтон и простирались скаты черепичной крыши с маленькой башенкой и флюгером, излюбленным местом галочьих сборищ. Огромные брусья, превосходно выкрашенные, пересекались под моим окном с узорчатой решеткой, а ниже находился дверной проем с изукрашенной резьбой аркой и столбиками, достойными любой старой церкви. На углу дома, как раз на высоте моего окна, располагалась ниша, или место отдохновения некоей славной святой, которая когда-то была щедро украшена позолотой и богато раскрашена, а сейчас стояла такая же тусклая и серая, как каменный навес над нею. Как я заметил, минуя ее, прохожие почтительно снимали шляпу, что неудивительно, ведь она была покровительницей и защитницей города.
Дневные труды закончились, настал субботний вечер. Поэтому на углу улицы, рядом со статуей святой, собрались на досуге местные мудрецы, чтобы свежим вечером потолковать о ярмарке или о ближайшем празднестве. Почти касаясь их, проходили мимо от источника Марии и Викторины в ярких платьях и кокетливых чепчиках, с крестиками на шее. Вот прошел высокий мужчина в черном, без шляпы, поддерживавший одной рукой подол одежды, – короче говоря, кюре – и остановился на минутку поговорить с мудрецами. Его сегодняшняя работа в церкви (исповеди и прочее) была окончена, и он спешил в стоявший неподалеку presbytère