I
Входе этого повествования, описывающего возвращение на землю бесплотного призрака, читатель столкнется с новыми и весьма странными фактами.
Дело в том, что сверхъестественное обнаружило себя не в кромешной тьме ночи, а при ярком свете дня. Притом обнаружило оно свое присутствие не зрению, не слуху, а чувству, наименее подверженному самообману, – осязанию.
Рассказ об этом событии неизбежно произведет на читателей противоречивое впечатление. У одних он вызовет сомнение, порождаемое рассудком, в других укрепит надежду, детище веры, и не прольет свет на страшный вопрос об уготованной человеку судьбе, остающейся неразгаданной загадкой после многих веков тщетных исследований.
Писатель лишь берет на себя труд последовательно изложить читателю события и отказывается навязывать себя и свои мнения читающей публике, как это принято в новое время. Он отступает в тень, откуда явился, предоставляя силам неверия и веры, этим вечным противникам, вновь вступить в свой вечный бой на старом поле брани.
II
Описываемые события произошли вскоре по окончании первого тридцатилетия нынешнего, девятнадцатого века.
В одно прекрасное апрельское утро некий Рейберн, джентльмен средних лет, отправился со своей малолетней дочерью Люси на прогулку в Кенсингтон-Гарденз – лесистый парк в западной части Лондона.
По отзывам его немногочисленных друзей (весьма благосклонным), мистер Рейберн был человеком замкнутым и необщительным. Пожалуй, правильней будет охарактеризовать его как вдовца, преданно любящего своего единственного ребенка. Хотя ему было немногим более сорока, он целиком посвятил себя заботам о Люси, которая оставалась для него единственной радостью в жизни.
Играя с мячом, девочка бежала все дальше вперед, покуда они с отцом не добрались до южной оконечности парка, ближайшей к старому Кенсингтонскому дворцу. Заметив поблизости одну из больших скамеек с навесом, которые в Англии называют беседками, Рейберн вспомнил про утреннюю газету, торчавшую у него из кармана, и решил отдохнуть и почитать. В этот ранний час в парке было безлюдно.
– Иди поиграй, дорогая, – сказал он дочери, – только не отходи далеко, будь все время у меня на виду.
Люси подбросила мяч; отец Люси раскрыл газету. Не прошло и десяти минут, как на колено ему легла ладошка его дочери.
– Наигралась? – спросил он, не отрывая глаз от газеты.
– Я боюсь, папа.
Он сразу поднял глаза. Побледневшее личико ребенка встревожило его. Он посадил дочку к себе на колени и поцеловал ее.
– Тебе нечего бояться, Люси, когда я рядом, – ласково сказал он. – Кто тебя напугал? – Он выглянул из беседки и увидел среди деревьев небольшую собаку. – Собачка?
– Нет, не собачка, – ответила Люси. – Дама.
Даму из беседки не было видно.
– Она тебе что-нибудь сказала? – спросил Рейберн.
– Нет.
– Чем же она тебя напугала?
Девочка обвила руками шею отца.
– Говори шепотом, папа, – сказала она. – Я боюсь, дама нас услышит. По-моему, она сумасшедшая.
– Почему ты так думаешь, Люси?
– Она подошла близко ко мне. Я подумала, она хочет что-то сказать. Мне показалось, что она больна.
– Ну? И что дальше?
– Она смотрела на меня.
Тут Люси, не находя слов, чтобы выразить то, что она хотела сказать дальше, растерянно замолчала.
– Что же тут такого удивительного? – спросил отец.
– Ничего, папа, но она как будто бы меня не видела, когда смотрела на меня.
– Так, а что случилось дальше?
– Та дама сама была испугана – вот что меня напугало. По-моему, – промолвило дитя с большим убеждением, – она сумасшедшая.
Рейберну пришло в голову, что женщина, вероятно, слепа. Он тотчас же встал, чтобы разрешить сомнение.
– Подожди здесь, – сказал он. – Я сейчас вернусь.
Но Люси обеими ручонками вцепилась в него и заявила, что ей страшно оставаться одной. Они вышли из беседки вдвоем.
С открытого места они сразу же увидели незнакомую женщину, которая стояла, прислонившись к стволу дерева. Она была в глубоком вдовьем трауре. Бледность ее лица и стеклянный взгляд служили более чем достаточным оправданием испуга девочки и извиняли тот тревожный вывод, который она сделала.
– Давай подойдем поближе, – шепнула Люси.
Они сделали несколько шагов по направлению к женщине. Теперь можно было легко рассмотреть, что она молода и изнурена болезнью, но (возможно, в данных обстоятельствах это наблюдение не вполне уместно), по-видимому, обладала в более счастливые дни на редкость привлекательной внешностью. Когда отец с дочкой приблизились к ней еще немного, она заметила их. Поколебавшись, она отделилась от ствола дерева и шагнула им навстречу с очевидным намерением заговорить, но вдруг остановилась. В ее глазах, взор которых дотоле был отсутствующим, появилось удивленное и испуганное выражение. Если раньше еще можно было сомневаться, то сейчас не оставалось никакого сомнения в том, что перед ними не несчастное, слепое существо, брошенное и беспомощное. Вместе с тем что могло означать выражение ее лица? Оно вряд ли было бы более изумленным и озадаченным, если бы незнакомые мужчина с девочкой, во все глаза глядевшие на нее, внезапно провалились сквозь землю!
– Боюсь, вы плохо себя чувствуете, – обратился к ней Рейберн в высшей степени благожелательно и любезно. – Не могу ли я чем-нибудь…
Дальнейшие слова замерли у него на устах. Это казалось непостижимым, но то странное впечатление, которое у него уже сложилось о ней, теперь подтвердилось. Если бы он мог поверить собственным глазам, выражение ее лица определенно сказало бы ему, что женщина, с которой он только что заговорил, не видит и не слышит его! С тяжелым вздохом огорчения и разочарования она медленно двинулась прочь. Провожая ее взглядом, Рейберн снова увидел собаку – маленького гладкошерстного терьера. Пес не резвился, как это свойственно его неугомонной породе, а весь съежился, опустив голову и поджав хвост, словно парализованный страхом. Хозяйка позвала его, и он, очнувшись, апатично потрусил за ней.
Пройдя всего несколько шагов, она неожиданно замерла на месте.
Рейберн услышал, как она вдруг заговорила сама с собой.
– Неужели я ощутила это снова? – вымолвила она, как если бы ее мучило какое-то сомнение. Потом она медленно подняла руки и нежным, ласковым жестом раскрыла объятия, словно собираясь, как это ни странно, обнять пустоту! – Нет, – грустно сказала она себе, с минуту подождав. – Может быть, это повторится завтра… Сегодня – больше ничего. – Она подняла глаза к ясному синему небу. – Прекрасный солнечный свет! Милосердный солнечный свет! – вполголоса проговорила она. – Я умерла бы от страха, случись это в темноте.
Снова она позвала собаку и медленно двинулась прочь.
– Она идет домой, папа? – спросила малышка.
– Попробуем выяснить это, – ответил отец.
К этому моменту он пришел к убеждению, что бедняжку, судя по ее состоянию, нельзя отпускать на улицу одну, без заботливых провожатых. Из соображений человеколюбия он решил попытаться снестись с ее друзьями.
III
Женщина вышла из парка через ближайшие ворота; прежде чем свернуть на оживленную, людную улицу, ведущую в сторону Кенсингтона, она остановилась и опустила вуаль. Немного пройдя по Хай-стрит, она вошла в респектабельного вида дом, в одном из окон которого висело объявление о сдаче квартир.
Рейберн помедлил с минуту и затем, постучавшись, спросил, может ли он видеть хозяйку дома. Служанка проводила его в комнату на первом этаже, чисто прибранную, но почти без мебели. Унылое коричневое однообразие поверхности стола оживляло единственное белое пятнышко. Это была визитная карточка.
Люси с бесцеремонным детским любопытством схватила карточку и по буквам прочла фамилию:
– З, А, Н, Т. А что это такое?
Отец отобрал у нее карточку и положил обратно на стол, невольно заглянув в нее. Фамилия была напечатана, а адрес приписан карандашом: «Перли-отель», Джон Зант».
Появилась хозяйка. При виде ее Рейберну страшно захотелось снова очутиться на улице. Способы, посредством которых можно культивировать общественные добродетели, более многочисленны и разнообразны, чем принято считать. Способ, практикуемый этой дамой, явно приучил ее подходить к своим ближним с позиций беспощадной справедливости. Когда она посмотрела на Люси, по выражению ее глаз можно было прочесть: «Боюсь, эту девчонку не наказывают так, как она того заслуживает».
– Вы хотите посмотреть комнаты, которые я сдаю? – осведомилась она.
Рейберн сразу же изложил цель своего визита – как только можно более ясно, вежливо и кратко. Он отдает себе отчет в том, добавил Рейберн, что он, возможно, повинен в непрошеном вмешательстве. Выражение лица хозяйки дома не оставило сомнения в том, что она полностью с ним согласна. Однако, предположил он, его намерения могут послужить для него оправданием. Выражение лица у хозяйки изменилось – теперь оно говорило о явном несогласии.
– Мне известно только одно, – сказала она, – дама, о которой вы говорите, – это в высшей степени достойная особа, слабая здоровьем. Она сняла у меня квартиру на втором этаже с прекрасными рекомендациями, и с нею на удивление мало хлопот. Я не позволяю себе вмешиваться в ее дела и не имею причин сомневаться в ее способности самой позаботиться о себе.
Рейберн неблагоразумно попытался было сказать несколько слов в свое оправдание.
– Позвольте мне напомнить вам, – начал он.
– О чем это?
– О том, что я наблюдал, когда мне случилось увидеть эту женщину в Кенсингтон-Гарденз.
– Ваши наблюдения в Кенсингтон-Гарденз нисколько меня не касаются. Если вы цените свое время, то имейте, пожалуйста, в виду, что я больше не смею вас задерживать.
После того как ему было вежливо указано на дверь, Рейберн взял Люси за руку и откланялся. Когда он уже достиг порога, дверь открылась. Перед ним возникла дама из Кенсингтон-Гарденз. Они с дочерью стояли теперь спиной к окну и были видны ей против света. Вспомнит ли она, что мельком видела их в парке?
– Простите за беспокойство, – обратилась она к хозяйке. – Ваша служанка сказала, что, пока меня не было, заходил мой деверь. Иногда он пишет то, что хочет передать, на своей визитной карточке. – Она посмотрела, не написано ли что-нибудь на обратной стороне карточки, и, кажется, была разочарована, не найдя никакой надписи.
Рейберн немного задержался в дверях, надеясь услышать что-нибудь еще. Тут его и настиг бдительный взор хозяйки дома.
– Вы знакомы с этим джентльменом? – с подковыркой обратилась она к своей квартирантке.
– Нет, насколько я помню.
Ответив так, женщина впервые посмотрела на Рейберна и вдруг словно отпрянула назад.
– Да, – сказала она, поправляясь, – по-моему, мы встречались… – Охваченная смущением, она замолчала, не закончив фразы.
Рейберн сочувственно закончил фразу за нее:
– Мы случайно встретились в парке Кенсингтон-Гарденз.
Она, похоже, не смогла по достоинству оценить доброту его побуждений. После некоторого колебания она обратилась к нему с просьбой, свидетельствовавшей, судя по всему, о недоверии к хозяйке дома:
– Вы позволите мне поговорить с вами наверху, в моих комнатах?
Не дожидаясь ответа, она направилась к лестнице. Рейберн и Люси последовали за ней. Они только начали подниматься по ступенькам на второй этаж, когда недоброжелательная хозяйка дома, выйдя из комнаты первого этажа, окликнула свою квартирантку через их головы:
– Поосторожней разговаривайте с этим человеком, миссис Зант! Он считает вас сумасшедшей.
Миссис Зант, которая уже достигла площадки, повернулась и посмотрела на него. Ни слова не сорвалось с ее уст. Страдание и страх выразились на ее лице, но она страдала молча. Эта грустная покорность судьбе переполнила жалостью невинное сердечко Люси. Малышка заплакала.
Это простодушное изъявление сочувствия побудило миссис Зант спуститься на несколько ступенек, отделявших ее от Люси.
– Можно я поцелую вашу славную девчурку? – спросила она Рейберна.
Хозяйка, стоявшая на коврике внизу, высказала свое мнение о малой пользе нежностей по сравнению с более действенным способом обращения с маленькими плаксами.
– Если бы это была моя дочка, – заметила она, – уж я бы задала ей перцу, чтобы знала, как плакать попусту!
Тем временем миссис Зант пригласила их в свои комнаты.
Первые же слова, вымолвленные ею, показали, что хозяйке дома удалось-таки восстановить ее против Рейберна.
– Вы позволите мне спросить у вашего ребенка, – обратилась она к нему, – почему вы считаете меня сумасшедшей?
– Вы еще не знаете, что я считаю на самом деле, – твердо сказал он в ответ на эту странную просьбу. – Можете вы уделить мне минуту внимания? Я вам все объясню.
– Нет, – решительно сказала она. – Девочка жалеет меня, я хочу поговорить с нею. Скажи, милая, там, в парке, я делала что-нибудь такое, что тебя удивило?
Люси, засмущавшись, повернулась к отцу; миссис Зант продолжала допытываться.
– Сперва я увидела тебя одну, а потом – вместе с отцом. Я очень странно выглядела, когда подошла поближе к тебе? Как будто я тебя вовсе и не видела?
Люси опять засмущалась, и Рейберн решил вмешаться.
– Вы сконфузили мою дочку, – сказал он. – Позвольте, я сам отвечу на ваши вопросы – или, извините, мы вас покинем.
В его взгляде или в его тоне было что-то такое, что преодолело ее предубежденность. Она приложила руку ко лбу.
– Боюсь, я не готова к этому, – безучастно ответила она. – Мое мужество уже подвергалось сегодня слишком большим испытаниям. Если мне удастся немного отдохнуть и выспаться, я стану совсем другим человеком. Я почти все время одна, и у меня есть причины попытаться собраться с мыслями. Могла бы я увидеться с вами завтра? Или написать вам? Где вы живете?
Рейберн молча положил на стол свою визитную карточку. Миссис Зант возбудила в нем большое участие. Он искренне желал чем-нибудь помочь этой несчастной женщине, столь жестоко, судя по всему, брошенной на произвол судьбы. Но у него не было ни полномочий что-либо предпринимать, ни права руководить ее действиями, даже если бы она согласилась следовать его советам. В качестве последнего средства он решился упомянуть родственника, о котором она говорила внизу.
– Когда вы снова увидитесь со своим деверем? – спросил он.
– Не знаю, – ответила она. – Я хотела бы повидаться с ним, он так добр ко мне.
Она отвернулась, чтобы попрощаться с Люси.
– До свидания, мой маленький дружок. Надеюсь, ты никогда не будешь так несчастна, как я, когда вырастешь большая. – Вдруг, снова повернувшись к Рейберну, она спросила: – Дома вас, наверное, ждет жена?
– Жена у меня умерла.
– У вас-то есть ребенок, это такое утешение! Пожалуйста, оставьте меня, вы ожесточаете мое сердце. О, сэр, неужели вы не понимаете? Вы заставляете меня завидовать вам!
Когда Рейберн с дочерью вышли на улицу, он был задумчив и неразговорчив. Люси, как и подобает послушному ребенку, тоже молчала. Но всякому человеческому терпению есть предел, и способность Люси сохранять молчание наконец истощилась.
– Ты думаешь о той даме, папа? – спросила она.
Он лишь кивнул в ответ. Дочь прервала цепь его размышлений в тот критический момент, когда он готовился принять какое-то решение. И прежде чем они пришли домой, решение было Рейберном принято. Деверь миссис Зант, судя по всему, не знал о серьезной необходимости вмешаться – иначе он принял бы меры к тому, чтобы незамедлительно повторить свой визит. А раз так, то, случись с миссис Зант какая-нибудь беда, бездействие Рейберна могло бы оказаться косвенной причиной такого несчастья. Придя к этому выводу, он решил рискнуть вновь нарваться на грубый прием со стороны еще одного незнакомого человека.
Поручив Люси заботам гувернантки, он тотчас же отправился по адресу, который был написан на визитной карточке, оставленной на столе в меблированных комнатах, и попросил доложить о нем. Ему передали учтивый ответ: Джон Зант дома и будет рад его видеть.
IV
Рейберна провели в одну из гостиных, предназначенных для постояльцев.
Он обратил внимание на то, что мебель в комнате стоит не совсем обычно. Кресло, приставной столик и скамеечка для ног были вплотную придвинуты к одному из окон, поближе к свету. На столике лежал раскрытый сафьяновый футляр с рядами изящных маленьких инструментов из стали и слоновой кости. У столика в выжидательной позе стоял Джон Зант. Он поздоровался с гостем таким глубоким и мелодичным басом, что обыденные слова «С добрым утром» обрели в его устах особую значительность. Под стать великолепному голосу была и вся его наружность. Это был рослый, хорошо сложенный человек со смуглой кожей, большими черными блестящими глазами и роскошной курчавой бородой, скрывавшей нижнюю часть лица. После того как он отвесил поклон, удачно сочетавший достоинство с учтивостью, светскость этого джентльмена, похоже, внезапно сменилась форменным безумием. Он вдруг опустился на колени перед скамеечкой для ног. Может, этот Зант забыл утром помолиться и так торопится исправить свою оплошность, что решил не утруждать себя соблюдением приличий? Едва только это сомнение мелькнуло в голове Рейберна, как оно тут же и разрешилось самым что ни на есть неожиданным образом. Зант с приятной улыбкой взглянул на посетителя и сказал:
– Позвольте, я осмотрю ваши ноги.
В первое мгновение Рейберн совсем опешил. Потом, покосившись на разложенные на столике инструменты, он неуверенно спросил:
– Вы, кажется, мозольный оператор?
– Извините меня, – ответил учтивый оператор, – но термин, который вы употребили, считается среди лиц нашей профессии совершенно устаревшим. – Он поднялся с колен и скромно добавил: – Я мастер по педикюру.
– Простите, ради бога.
– Не имеет значения. Насколько я понимаю, вы не нуждаетесь в моих профессиональных услугах. Чем обязан я тому, что вы оказали мне честь своим посещением?
К этому моменту Рейберн несколько пришел в себя.
– Я явился сюда, – вымолвил он, – приведенный обстоятельствами, которые требуют не только объяснения, но и оправдания с моей стороны.
В изысканно-любезной манере Занта засквозила нескрываемая тревога: возникшие у него подозрения подвели его к устрашающему выводу, выводу, который потряс его до сокровенных глубин кармана с деньгами.
– Многочисленные расходы, которые… – начал он.
– Не беспокойтесь, – с улыбкой сказал Рейберн. – Я не нуждаюсь в деньгах. Цель моего визита – поговорить с вами о женщине, которая приходится вам родственницей.
– О моей невестке? – воскликнул Зант. – Садитесь, пожалуйста.
Не будучи уверен, что он выбрал удобное время для визита, Рейберн заколебался.
– Не помешаю ли я людям, которые хотят обратиться к вам как к специалисту? – спросил он.
– Конечно, нет. Своих лондонских клиентов я обслуживаю с одиннадцати до часа. – Как раз в этот момент часы на камине пробили четверть второго. – Надеюсь, вы не сообщите мне дурных вестей? – озабоченно спросил он. – Когда я заглянул к миссис Зант сегодня утром, мне сказали, что она вышла пройтись. Не будет ли нескромностью с моей стороны поинтересоваться, как вы с ней познакомились?
Рейберн тотчас же поведал о том, что он видел и слышал в парке Кенсингтон-Гарденз, не забыв описать в нескольких словах свой последующий разговор с миссис Зант.
Ее деверь выслушал Рейберна с интересом и участием, которые как небо от земли отличались от беспричинной грубости хозяйки меблированных комнат. Зант заявил, что, по достоинству оценив чувство долга своего собеседника, он последует его примеру и будет говорить с ним вполне откровенно, как говорил бы со старым другом.
– Печальная история моей невестки, – сказал он, – наверное, объяснит вам некоторые вещи, которые, естественно, должны были озадачить вас. Мой брат познакомился с ней в доме одного джентльмена из Австралии, приехавшего погостить в Англию. Она была гувернанткой дочерей этого джентльмена. Вся семья прониклась к ней таким искренним расположением, что родители, вняв горячим просьбам детей, просили ее поехать с ними, когда придет время возвращаться в колонию. Гувернантка с благодарностью приняла это предложение.
– У нее не было родственников в Англии? – спросил Рейберн.
– Она была одна в целом свете, сэр. Вы поймете, что я имею в виду, если я скажу вам, что она выросла в приюте для подкидышей. О, история моей невестки ничуть не романтична! Она никогда не знала – и никогда не узнает, – кто были ее родители и почему они бросили ее. Самый счастливый момент в ее жизни настал, когда она впервые встретилась с моим братом. Оба влюбились друг в друга с первого взгляда. Не будучи богачом, мой брат, занимавшийся торговлей, имел достаточный доход. Характер у него был прекрасный. Одним словом, благодаря ему все перспективы бедной девушки изменились к лучшему, как мы тогда думали и надеялись. Ее хозяева отложили свой отъезд в Австралию, с тем чтобы ее можно было отдать замуж из их дома. После каких-то двух-трех недель счастливой семейной жизни…
Голос его осекся, он замолчал и отвернулся от света.
– Простите меня, – проговорил он, – я не могу, даже сейчас, спокойно говорить о смерти моего брата. Позвольте мне только сказать, что бедняжка молодая жена овдовела, прежде чем прошли счастливые дни медового месяца. Эта страшная беда подкосила ее. Не успели мы предать тело моего брата земле, как она сама едва не умерла от воспаления мозга.
Эти слова побудили Рейберна в новом свете оценить свое первоначальное опасение, что у нее, возможно, поврежден рассудок. Зант, пристально смотревший в лицо гостю, похоже, угадал его мысли.
– Нет! – воскликнул он. – Если верить врачам, болезнь подорвала ее физическое здоровье, рассудок же оставила неповрежденным. Правда, после болезни в характере у нее появилось, как я замечаю, какое-то упрямство, но это пустяки. Чтобы вы лучше поняли, что я имею в виду, приведу вам такой пример. Когда она поправилась, я пригласил ее погостить у меня. Я живу не в Лондоне – мне вреден здешний воздух, – я живу в собственном доме в приморском курортном городке Сент-Саллинз. Сам я не женат, но моя превосходная экономка оказала бы миссис Зант самый радушный прием. Она же, бедняжка, упрямится и ни за что не желает уезжать из Лондона. Надо ли говорить, что в этих ее печальных обстоятельствах я пекусь о выполнении малейших ее желаний? Я снял для нее жилье, притом, по особой ее просьбе, подыскал дом поблизости от парка Кенсингтон-Гарденз.
– А есть ли что-нибудь связанное с этим парком, что побудило миссис Зант обратиться к вам с подобной просьбой?
– Думаю, тут есть какая-то связь с памятью мужа. Кстати, я хотел бы наверняка застать ее завтра дома. Кажется, в ходе вашего интересного рассказа вы упомянули, что она собирается – как вы предположили – снова пойти в Кенсингтон-Гарденз завтра? Или меня подвела память?
– Нет, все так, память у вас прекрасная.
– Спасибо. Признаться, я не только огорчен тем, что вы рассказали мне о миссис Зант, – я просто в растерянности: не знаю, что предпринять. Единственное, что приходит мне сейчас в голову, – это перемена воздуха и обстановки. А как вы думаете?
– Я думаю, что вы правы.
Зант все еще пребывал в нерешительности.
– Мне было бы сейчас совсем непросто, – сказал он, – бросить своих пациентов и повезти ее за границу.
Очевидный ответ на это напрашивался сам собой. Может быть, человек с большим житейским опытом кое-что заподозрил бы и промолчал, но Рейберн сказал:
– А почему бы вам не попытаться снова пригласить ее погостить у вас, в доме на море?
Как видно, Занту, находившемуся в состоянии растерянности, этот ясный план действий не пришел в голову. Его мрачное лицо тотчас же просветлело.
– Это же как раз то, что надо! – воскликнул он. – Я обязательно воспользуюсь вашим советом. Целительный воздух Сент-Саллинз в любом случае укрепит ее здоровье и поможет ей вернуть былую красоту. Вам не показалось, что в более счастливые дни она была поразительно хороша собой?
Вопрос этот прозвучал до странности фамильярно, а в свете всех грустных обстоятельств – почти неделикатно. Судя по едва приметному выражению подозрительности, которое промелькнуло в красивых черных глазах Занта, задан он был не без задней мысли. Неужели Зант заподозрил Рейберна в том, что интерес, который тот принял в его невестке, внушен мотивом, не являющимся абсолютно бескорыстным и безупречно чистым? Но ведь подумать так о Занте, возможно, значило бы поспешно и жестоко осудить человека, повинного, может статься, только в недостаточной возвышенности чувств! И Рейберн искренне постарался встать на более доброжелательную точку зрения. Вместе с тем ответ его, вне всякого сомнения, был весьма сдержанным и тщательно взвешенным; он тотчас же встал, чтобы откланяться.
Джон Зант гостеприимно уговаривал его остаться.
– Ну что вы так торопитесь? Вам правда пора идти? Я сочту за честь нанести вам завтра ответный визит, после того как сделаю все распоряжения, с тем чтобы воспользоваться вашим превосходным советом. До свидания. Всего вам наилучшего.
Он протянул руку – рука была гладкая, с кожей смуглого оттенка – и горячо пожал пальцы уходящего гостя. «А ну как этот человек негодяй?» – вот первое, что подумал Рейберн, выйдя из гостиницы. Его внутренний голос решительно произнес: «Ты глупец, если в этом сомневаешься».
V
Тревожимый дурными предчувствиями Рейберн пошел домой пешком в надежде, что прогулка поможет ему собраться с мыслями.
Надежда эта не оправдалась. Он поднялся наверх, в детскую, и поиграл с Люси; он выпил за обедом лишний бокал вина; он повел вечером девочку с гувернанткой в цирк; съел, перед тем как лечь спать, легкий ужин, подкрепленный еще одним бокалом вина, – и все равно эти смутные предчувствия беды продолжали мучить его. Окидывая взором всю свою прошлую жизнь, он спрашивал себя, занимала ли когда-либо какая-нибудь женщина (за исключением, разумеется, его покойной жены!) такое большое место в его мыслях, какое заняла миссис Зант, – и притом без всякой объяснимой причины? Осмелься он ответить на свой собственный вопрос, он должен был бы сказать: «Никогда!»
Весь следующий день он провел дома в ожидании обещанного визита Джона Занта – и прождал напрасно.
Ближе к вечеру горничная, прислуживавшая за столом, подала хозяину конверт необычайно большого размера, запечатанный черным сургучом. Адрес был написан на нем незнакомой рукой. Отсутствие марки и почтового штемпеля говорило о том, что конверт доставлен посыльным.
– Кто принес это? – спросил Рейберн.
– Дама, сэр, одетая в глубокий траур.
– Просила она что-нибудь передать?
– Нет, сэр.
Сделав единственный возможный вывод, Рейберн уединился в библиотеке. Он боялся, что Люси проявит любопытство и станет донимать его вопросами, если он прочтет письмо в ее присутствии.
Заглянув в открытый конверт, после того как он вынул из него исписанные листки, Рейберн заметил на внутренней его стороне следующие строки:
«Единственным оправданием тому, что я беспокою Вас, тогда как могла бы обратиться к деверю, послужат эти страницы, которые я влагаю в конверт. Если бы мы были незнакомцами в обычном смысле слова, я не посмела бы злоупотребить Вашим вниманием. Но я произвела на Вас (совершенно непредумышленно) впечатление женщины, достойной всяческой жалости. Откровенно говоря, я дала Вам повод подумать, что я не в своем уме. Именно поэтому я и обращаюсь теперь к Вам. Ваше, сэр, ужасное подозрение в отношении меня – это и мое подозрение. Прочтите, что я написала о себе, а потом, умоляю, скажите мне, кто я: женщина, которой было сверхъестественное откровение, или несчастная, которую впору посадить в сумасшедший дом?»
Рейберн развернул листки рукописи. С нарастающим вниманием, а потом и с захватывающим интересом прочел он следующее:
VI
«Вчера утром, после долгой череды ненастных дней, небо наконец расчистилось и в его ясной синеве засияло солнце.
Живительное лучезарное утро подняло мое настроение. Я лучше, чем обычно, спала ночью, так как мой покой не нарушил сон, столь хорошо мне знакомый, – жестокий сон, когда мне снится, будто мой покойный муж по-прежнему жив, – сон, после которого я всегда просыпаюсь в слезах. Никогда еще со времени постигшего меня несчастья не была моя душа так мало омрачена мучительными фантазиями и страхами, которые преследуют несчастных вдов, как в тот час, когда я вышла из дома и направила свои стопы к парку Кенсингтон-Гарденз – впервые после смерти мужа.
В сопровождении единственного моего спутника – песика, который был не только моим, но и его любимцем, – я направилась в тихий уголок парка, примыкающий к Кенсингтонскому дворцу.
По этой мягкой траве, под сенью этих величественных деревьев бродили мы с ним после нашей помолвки. Тут было его любимое место прогулок, и он привел меня сюда в первые дни нашего знакомства. Здесь он впервые просил меня стать его женой. Здесь мы испытали восторг нашего первого поцелуя. Ведь наверняка естественным было мое желание снова увидеть места, священные для подобных воспоминаний? Мне всего двадцать три года; у меня нет ребенка, который служил бы мне утешением, нет друзей моего возраста, вообще нет ничего, что я могла бы любить, кроме бессловесного существа, столь преданного мне.
Я подошла к дереву, под которым мы стояли, когда глаза моего любимого сказали мне о его любви, прежде чем о ней промолвили его уста. Вновь светило на меня солнце, точь-в-точь такое же, как в тот далекий день; был тот же полуденный час, и так же безлюдно было кругом. Я опасалась, что ужасный контраст между прошлым и настоящим поначалу причинит мне боль. Но нет! Я была спокойна и покорна судьбе. Мои мысли, витавшие высоко над землей, были устремлены к лучшей жизни за гробом. Глаза у меня затуманились слезами. Но мне не было грустно. Моим воспоминаниям обо всем, что случилось дальше, можно доверять, даже в мелочах, касающихся только меня, – мне было грустно.
Первое, что я увидела, когда глаза мои очистились от слез, был мой пес. Он припал к земле в нескольких шагах от меня, весь сжался, дрожал, но не издавал ни звука. Что так напугало его?
Вскоре мне предстояло узнать это.
Я позвала его; он застыл на месте, словно загипнотизированный некой приближающейся таинственной сущностью. Я хотела подойти к бедняжке, погладить и успокоить его.
Но мне не удалось сделать и шага: что-то остановило меня. Это «что-то» было невидимо и неслышимо. Но оно остановило меня.
Неподвижная фигурка собаки исчезла из моего поля зрения; исчез и безлюдный окружающий пейзаж. Остались свет, лившийся с неба, дерево, под которым я стояла, и трава передо мной. Я впилась в нее взглядом, охваченная невыразимым предчувствием, ожиданием чего-то. Вдруг я увидела, как мириады травинок выпрямляются и трепещут. Как будто что-то незримо движется над ними, подобно порыву ветра. Мне стало страшно. Идущий по траве трепет приближался ко мне. Вот уже затрепетала трава всюду вокруг меня. Трепет перебросился и на кроны деревьев у меня над головой. Листья дрожали совершенно беззвучно, так как вдруг смолк ласковый естественный шелест листвы. Смолк и птичий щебет. С пруда больше не доносились крики водоплавающих птиц. Наступила жуткая тишина.
Но по-прежнему лился на меня дивный солнечный свет, такой же яркий, как прежде.
В этом ярком сиянии, в этой ужасающей тишине я ощутила рядом с собою присутствие невидимого Нечто.
Оно нежно прикоснулось ко мне.
При этом прикосновении сердце мое затрепетало от безмерного восторга. Острая радость пронизала все фибры моего существа. Я узнала его! Из невидимого мира – сам невидимый – он вернулся ко мне. О, я узнала его!
И при всем том беспомощное мое человеческое естество страстно желало получить доказательство, которое удостоверило бы, что все это правда. Мое желание выразилось в словах. Но тщетно пыталась я произнести их. Я бы сказала, если бы не лишилась дара речи: «О, ангел мой, подай мне знак, что это ты!» Но я словно онемела и могла сказать это только мысленно.
Невидимое Нечто прочло мою мысль. Я почувствовала на своих губах прикосновение – так касались моих губ губы моего мужа, когда он целовал меня. Это было мне ответом. В голову мне пришла новая мысль. Я бы сказала, если бы смогла заговорить: «Ты пришел сюда, чтобы взять меня в лучший мир?»
Я ждала, но никакого прикосновения так и не ощутила.
Тогда в моем сознании возник еще один вопрос, и я мысленно проговорила: «Ты пришел сюда, чтобы защитить меня?»
Я почувствовала нежное объятие – так обнимали меня руки мужа, когда он прижимал меня к своей груди. И это было мне ответом.
Прикосновение, похожее на касание его губ, продлилось мгновение и больше не ощущалось; объятие, подобное объятию его рук, сжало меня – и тут же отпустило, словно его и не было. Все, что окружало меня в парке, обрело свой прежний, естественный вид. Я заметила неподалеку маленького человечка – славную девчурку, во все глаза смотревшую на меня.
В ту минуту, когда я, очнувшись, вновь осознала свое одиночество, мне было утешительно и отрадно увидеть перед собой дитя. Я решила заговорить с девочкой и направилась к ней. К моему ужасу, я вдруг перестала ее видеть. Она исчезла, как если бы я ослепла.
А вместе с тем я видела окружающий меня пейзаж, я видела небо у себя над головой. Прошло какое-то время – считаные минуты, как мне показалось, – и я снова увидела малышку: теперь она шла с отцом, держа его за руку. Я двинулась им навстречу; вот уже я приблизилась к ним настолько, чтобы увидеть, что они глядят на меня с жалостью и удивлением. Первым моим побуждением было спросить, не заметили ли они чего-нибудь странного в выражении моего лица или в моем поведении. Прежде чем я успела заговорить, снова произошло это ужасное чудо. Они исчезли из моего поля зрения.
Не находилось ли невидимое Нечто все еще рядом? Не становилось ли оно между мной и прочими смертными, запрещая мне общаться с ними – в этом месте и в этот час?
Наверное, так оно и было. Когда я, не зная, что думать, с тяжелым сердцем повернула обратно, выяснилось, что ужасная пустота, дважды загораживавшая от меня людей, существ моей породы, не стоит между мной и моим песиком. Вид бедняжки наполнил мое сердце жалостью; я подозвала его. При звуке моего голоса он сдвинулся с места и вяло потрусил за мной, явно не вполне еще оправившийся от парализующего страха, которым он был недавно объят.
Не прошла я и нескольких шагов по направлению к выходу, как мне снова почудилось, что Нечто где-то рядом. Я с упованием раскрыла навстречу ему объятия и ждала прикосновения, надеясь, что мне будет подан знак вернуться. Быть может, я получила ответ косвенным путем? Я знаю только одно: ко мне пришла решимость вернуться завтра на то же место в то же время, и душа моя успокоилась.
Назавтра день выдался пасмурный, облачный; дождь навис, но не шел. Я снова отправилась в парк.
Мой пес выбежал впереди меня на улицу и остановился, чтобы посмотреть, в какую сторону я направляюсь. Когда я повернула к парку, он поплелся сзади. Через короткое время я обернулась. Он больше не следовал за мной, а стоял в нерешительности. Я позвала его. Он сделал еще шаг-другой по направлению ко мне, потоптался на месте – и побежал обратно, домой.
Я пошла дальше одна. Признаться, я суеверно подумала, что бегство песика – дурное предзнаменование.
Придя на место, я встала под деревом. Шли минуты, и ничего не происходило. Затянутое облаками небо хмурилось. Тускло освещенная поверхность травы оставалась неподвижной, и по ней не пробегал трепет, по которому угадывалось бы приближение сверхъестественной сущности.
Я продолжала ждать с упрямством, которое быстро становилось упрямством отчаяния. Не могу сказать, сколько времени прошло, пока я стояла, вглядываясь в травяной покров перед собой. Знаю только, что произошла перемена.
В тусклом сером свете хмурого дня я заметила: трава зашевелилась, но только не так, как накануне. Она съеживалась, словно опаленная пламенем. Пламени же видно не было. Из-под съежившейся травы проступала коричневая земля, она узкой полоской змеилась все дальше, словно тропа, выжженная огнем. Это напугало меня. Мне страстно захотелось очутиться под защитой невидимого Нечто; я молила, чтобы оно предупредило меня, если опасность близка.
Мне ответило прикосновение. Как будто незримая рука взяла меня за руку и, потихоньку подняв ее, указала на узкую коричневую тропу, которая, извиваясь, приближалась ко мне под корчащейся травой.
Я взглянула туда, где был дальний конец тропинки.
Мало-помалу там выросла какая-то тень. Она становилась все выше и выше и постепенно приближалась. Двигалась она к тому месту, где я стояла. Незримая рука предостерегающе сжала мою руку: я поняла, что скоро мне будет открыто, откуда грозит опасность. Я ждала откровения, и оно явилось мне.
Тень раскрыла моему взору свои глубины, и в самом ее центре мало-помалу замерцал мертвенный свет.
В этом призрачном мерцании возникло лицо мужчины. Он глядел на меня. Это был брат моего мужа – Джон Зант.
Сознание покинуло меня: я ничего не знала, ничего не чувствовала, я словно умерла.
Когда мука возвращения к жизни заставила меня открыть глаза, я поняла, что лежу на траве. В тот момент, когда я очнулась, чьи-то руки бережно приподнимали мне голову. Кто же воскресил меня? Кто заботится обо мне?
Я подняла глаза и увидела склонившегося надо мной Джона Занта».
VII
На том рукопись заканчивалась.
На последней странице было приписано еще несколько строк, но их так тщательно стерли, что нельзя было разобрать ни единого слова. Под стертыми фразами имелось следующее объяснение:
«Я начала было переносить на бумагу то немногое, что еще остается досказать, но тут мне пришло в голову: а ну как я неумышленно повлияю на Вас, сделаю Ваше мнение пристрастным? Позвольте только напомнить Вам, что я безусловно убеждена в реальности сверхъестественного откровения, которое я попыталась Вам описать. Помните об этом – и решите за меня то, что я не осмелилась решить сама».
Никакого серьезного препятствия к тому, чтобы выполнить эту просьбу, не представлялось.
Миссис Зант, если смотреть на дело глазами материалиста, несомненно, стала жертвой обмана чувств (вызванного болезненным состоянием ее нервной системы), который, как известно, может и не сопровождаться расстройством умственных способностей. Но Рейберна и не просили разрешать столь сложную задачу. Его лишь попросили прочесть рукопись и сказать, какое впечатление произвело на него психическое состояние писавшей, которую, по всей вероятности, побуждало усомниться в себе прежде всего воспоминание о перенесенной болезни – воспалении мозга.
При таких обстоятельствах составить себе мнение не представляло труда. Память, удержавшая череду событий, и здравое суждение, по порядку расположившее эти события, описанные в рукописи, говорили о ясном уме, полностью владеющем своими способностями.
Удостоверившись в этом, Рейберн не стал вдаваться в рассмотрение более серьезного вопроса, вытекавшего из прочитанного.
Во всякое другое время он в силу своего уклада жизни и образа мыслей не был бы готов взвешивать доводы, подтверждающие или отвергающие возможность появления сверхъестественного среди земных созданий. Но сейчас он был до глубины души обеспокоен поразительным свидетельством, о котором только что прочел, и лишь сознавал, что находится под определенным впечатлением, не будучи способен анализировать его. Пока что единственным практическим результатом оказанного ему доверия стало, насколько он понимал, то, что его тревога за миссис Зант еще усилилась, а недоверие к Джону Занту еще больше возросло.
Забота о благополучии миссис Зант и желание узнать, что произошло между ее деверем и ею после встречи в парке, заставили Рейберна, в обычных обстоятельствах человека нерешительного, действовать немедленно. Через полчаса он уже стоял у дверей ее дома. Его тотчас же пригласили войти.
VIII
Миссис Зант была одна в полутемной комнате.
– Простите, что тут мало света, – сказала она. – У меня просто раскалывается голова, словно вновь началось воспаление. О нет, не уходите! Вы не представляете, как ужасно одиночество.
По ее голосу он догадался, что перед его приходом она плакала. Он без промедления сделал все, чтобы ободрить несчастную, поведав ей о том благоприятном для нее заключении, к которому он пришел по прочтении ее рукописи. Это сразу же возымело действие, притом самое благотворное: она просияла, заметно оживилась и заинтересовалась дальнейшими подробностями.
– А какого-нибудь другого впечатления у вас не сложилось? – спросила она.
Он понял, что она имела в виду. Выразив искреннее уважение к ее собственным убеждениям, он честно признался ей, что не готов обсуждать темный и зловещий вопрос о вмешательстве сверхъестественных сил. Признательная ему за мягкий тон его ответа, она благоразумно и тактично переменила тему.
– Я должна поговорить с вами о моем девере, – сказала она. – Он рассказал мне о вашем визите, и мне очень хочется узнать ваше мнение о нем. Вам нравится мистер Джон Зант?
Рейберн замялся.
Лицо ее снова потухло, стало озабоченным.
– Если бы вы питали к нему такие же теплые чувства, как он к вам, – сказала она, – я могла бы поехать в Сент-Саллинз с более легким сердцем.
– Вы верите в то страшное предостережение, – воскликнул Рейберн, вспомнив о сверхъестественных явлениях, описанных в конце ее повествования, – и, несмотря на это, едете жить в доме вашего деверя!
– Я верю в дух человека, который любил меня, пока не покинул земную юдоль. Он защитит меня. Не должна ли я отбросить свои страхи и с верой и надеждой уповать на лучшее? Моя решимость, может быть, укрепилась бы, если бы рядом был друг, чья поддержка вселяла бы в меня мужество. – Она замолчала и грустно улыбнулась. – Мне следовало бы помнить, – вновь заговорила она, – что мое положение видится вам не так, как оно видится мне. Я должна была бы сказать вам, что Джон Зант проявляет излишнюю заботу о моем здоровье. Говорит, что не будет спускать с меня глаз, пока не успокоится на этот счет. Бесполезно пытаться переубедить его. По его словам, у меня расстроены нервы, – да и можно ли в этом сомневаться? Он уверяет меня, будто единственное, что даст мне шанс поправиться, – это перемена обстановки и полный покой. Как могу я возразить ему? Он напоминает мне, что у меня нет родственников, кроме него, и нет другого дома, где меня могли бы приютить, кроме его собственного, – и богу известно, что это так!
Она произнесла эти последние слова тоном меланхолической покорности судьбе, который огорчил добряка Рейберна, движимого состраданием и имевшего единственную цель – утешить ее и оказаться ей полезным. Поддавшись внезапному порыву, он заговорил с непринужденностью старого друга:
– Расскажите-ка мне еще о себе и о Джоне Занте, мне хотелось бы знать больше, чем я знаю сейчас, – сказал он. – Ведь я прошу об этом не из праздного любопытства, а из лучших побуждений. Вы верите, что я питаю к вам искренний интерес?
– Верю всем сердцем.
Этот ответ придал ему смелости продолжать.
– Когда вы очнулись от обморока, – начал он, – Джон Зант, конечно, стал вас расспрашивать?
– Он спросил, что такое могло случиться, чтобы я потеряла сознание в столь тихом месте, как парк Кенсингтон-Гарденз.
– И как вы ему ответили?
– Ответила? Я даже смотреть на него не могла!
– Вы ничего не сказали?
– Ничего. Не знаю уж, что он обо мне подумал; может быть, он удивился, может быть, обиделся.
– А он обидчив? – спросил Рейберн.
– Насколько я его знаю, нет.
– Говоря это, вы имеете в виду время до вашей болезни?
– Да. После моего выздоровления обязательства перед загородными пациентами мешали ему приехать в Лондон. Я не видела его с тех пор, как он снял для меня эти комнаты. Но он всегда был внимателен. Несколько раз он присылал мне письма, в которых просил меня не считать его невежливым и доводил до моего сведения (хотя мне это уже было известно от моего бедного мужа), что у него нет состояния и он должен зарабатывать себе на жизнь.
– Братья всегда ладили до смерти вашего мужа?
– Всегда. Единственное, на что жаловался мой муж, – это на то, что после нашей женитьбы брат редко бывал у нас. Неужели в его натуре коренится зло, о котором мы никогда не подозревали? Возможно ли это? Ведь я, казалось бы, должна быть признательна человеку, против которого меня предостерегла сверхъестественная сила! Его поступки по отношению ко мне всегда были безупречны. Не могу вам передать, как обязана я ему за все, что он сделал, чтобы успокоить меня, когда возникло это ужасное сомнение относительно причины смерти моего мужа.
– Сомнение в том, что он умер естественной смертью?
– О нет, нет! Он умер от скоротечной чахотки, но его внезапная смерть застала врачей врасплох. Один из них считал, что он мог по ошибке принять слишком большую дозу снотворного. Другой же врач оспорил это заключение. Если бы не это, в доме произвели бы уголовное расследование. О, не будем больше об этом! Поговорим о чем-нибудь другом. Лучше скажите, когда я теперь вас увижу.
– Право, не знаю. Когда вы с вашим деверем уезжаете из Лондона?
– Завтра. – Она поглядела на Рейберна с жалобной мольбой в глазах и робко сказала: – Вы когда-нибудь ездите со своей милой дочуркой к морю?
Просьба, на которую она осмелилась только намекнуть, имела отношение к тому, о чем Рейберн и сам сейчас думал.
То, что она рассказала сейчас о своем девере, соединившись в сознании Рейберна с сильнейшим предубеждением против Джона Занта, вызвало у него дурные предчувствия относительно грозящей миссис Зант опасности, предчувствия, которые только усиливались оттого, что он уклонялся от ясного их осмысления. Если бы их разговор услышал некто третий, кто сказал бы ему потом: «Нежелание этого типа бывать у своей невестки, когда был жив ее муж, связано с тайным чувством вины, о которой она по своей наивности не способна даже помыслить, и ему, одному ему, известна причина скоропостижной смерти ее мужа, а его притворное беспокойство о ее здоровье – всего лишь надежный способ заманить ее к себе в дом», – так вот, если бы этот третий поведал Рейберну свои страшные выводы, тот счел бы своим долгом отвергнуть их как бездоказательный оговор отсутствующего человека. И тем не менее, прощаясь в тот вечер с миссис Зант, он дал торжественное обещание повезти Люси отдохнуть на море и без смущения объявил, что девочка это действительно заслужила как награду за хорошее поведение и прилежание на занятиях.
IX
Через три дня отец с дочерью приехали дневным поездом в Сент-Саллинз. На перроне их встретила миссис Зант.
При виде их бедная женщина просияла и выразила свой восторг совсем по-детски.
– О, я так рада, так рада! – только и могла она проговорить при встрече. Она чуть не задушила Люси поцелуями и подарила ей такую красивую куклу, какой у нее еще сроду не бывало, так что девочка была на седьмом небе. Миссис Зант проводила своих друзей в гостиницу, где их ждали заказанные заранее комнаты. Пока Люси, выйдя на балкон, нянчилась с куклой и любовалась морем, миссис Зант смогла доверительно поговорить с Рейберном.
Единственным событием, произошедшим за время короткого пребывания миссис Зант в Сент-Саллинз, был отъезд утром того дня ее деверя в Лондон. Его вызвали обслужить одного богатого клиента, который знал цену своему времени; экономка ожидала, что к обеду он вернется.
Что до его поведения по отношению к миссис Зант, то он был, как всегда, внимателен и, более того, чуть ли не угнетающе любезен в речах и манерах. Не было такой услуги, которую он не вызвался бы немедленно ей оказать. Он уверял ее, что уже замечает перемену к лучшему в ее здоровье; он поздравлял ее с тем, как правильно она решила остановиться в его доме, и снова и снова пожимал ей руку (надо полагать, в доказательство своей искренности).
– Как вы думаете, что все это значит? – по простоте душевной спросила она.
То, что он думает, Рейберн оставил при себе. Он изобразил недоумение и поинтересовался затем, что представляет собой экономка.
Миссис Зант многозначительно покачала головой.
– Престранная женщина, – сказала она, – и слишком много себе позволяет – я уж начала сомневаться, в своем ли она уме.
– Она пожилая?
– Да нет, средних лет. Сегодня утром, после ухода ее хозяина, она, представьте себе, спросила меня, что я думаю о своем девере! Я ей самым холодным тоном ответила, что, по-моему, он очень добр. А она, словно и не заметив моего тона, повела себя еще фамильярней. «Как вы думаете, – спросила она дальше, – может он приглянуться как мужчина молоденькой женщине?» При этом она поглядела на меня так (может быть, я ошиблась? Дай-то бог!), словно под «молоденькой женщиной» она подразумевала меня! Я ответила, что не думаю о таких вещах и не говорю о них. Но и это ничуть ее не смутило – она тут же перешла к обсуждению моей внешности: «Простите меня, но до чего же вы бледная, просто ужас». Как мне показалось, то, что у меня плохой цвет лица, порадовало ее и подняло меня в ее глазах. «Со временем мы с вами подружимся, – сказала она. – Вы мне начинаете нравиться». И она, напевая, вышла из комнаты. Правда же, она не совсем в своем уме? Вы согласны со мной?
– Трудно судить, пока я ее не увидел. Как она выглядит? Не показалось ли вам, что в прошлом это была хорошенькая женщина?
– Не из тех хорошеньких женщин, которыми я восхищаюсь!
Рейберн улыбнулся.
– Я подумал, – продолжил он, – что странное поведение этой особы, возможно, поддается объяснению. По всей вероятности, она проникается ревностью к каждой молодой леди, которая бывает в доме ее хозяина, – вот она первым делом и приревновала к вам, пока не обратила внимание на ваш цвет лица.
Миссис Зант удивленно посмотрела на Рейберна, в наивности своей не понимая, как могла приревновать к ней экономка. Но прежде чем она успела выразить свое изумление, их разговор был неожиданно (и весьма кстати) прерван: в комнату вошел слуга и объявил, что к Рейберну пришел «один джентльмен».
Миссис Зант тотчас же встала, чтобы уйти.
– Кто этот джентльмен? – спросил Рейберн, одновременно удерживая миссис Зант. Из-за двери весело ответил голос, который оба они узнали:
– Друг из Лондона.
X
– Добро пожаловать в Сент-Саллинз, – воскликнул Джон Зант, входя. – Я знал, что вы, любезнейший, должны были приехать, и решил наудачу пойти поискать вас в гостинице. – Повернувшись к невестке, он поцеловал ей руку с усердной галантностью, достойной сэра Чарлза Грандисона. – Когда я, дорогая, вернулся домой и услышал, что вы ушли, я догадался, что вы отправились встретить нашего превосходного друга. Вы не скучали, пока я был в отъезде? Вот и отлично! Вот и отлично! – Бросив взгляд в сторону балкона, он заметил Люси, которая стояла у открытой балконной двери и во все глаза смотрела на великолепного незнакомца. – Это ваша дочка, мистер Рейберн? Чудесное дитя! Ну-ка, иди сюда и поцелуй меня.
Люси ответила решительным «нет».
Джон Зант, ослепительно улыбаясь, подошел к двери на балкон.
– Покажи мне свою куклу, деточка, – сказал он. – Ну, иди ко мне на колени.
Люси ответила столь же решительным «не хочу».
Теперь к балкону направился ее отец, чтобы сделать ребенку необходимое внушение. Джон Зант самым любезным образом вмешался во имя милосердия. Умоляюще воздев руки, он сердечным тоном произнес:
– Дорогой мистер Рейберн! Феи иногда бывают пугливы, а эта малышка-фея не сразу проникается доверием к незнакомцам. Дивное дитя! Все в свое время. Надолго ли вы пожаловали к нам в Сент-Саллинз? Можем ли мы надеяться, что наши скромные красоты соблазнят вас продлить свой визит?
В непринужденном тоне, каким был задан этот вопрос, слишком явно сквозила фальшь, а настороженность, с какою он смотрел на Рейберна, наводила на мысль о том, что он придает чрезмерно большое значение его ответу. Говоря: «Надолго ли вы пожаловали к нам в Сент-Саллинз?» – не хотел ли он в действительности сказать: «Скоро ли вы уедете отсюда?» Склоняясь именно к такому толкованию, Рейберн осторожно сказал в ответ, что продолжительность его пребывания у моря будет зависеть от обстоятельств. Джон Зант перевел взгляд на невестку, которая молча устроилась в уголке, посадив Люси к себе на колени.
– Употребите все ваше обаяние, – сказал он, – чтобы сделать пребывание в здешних краях приятным для нашего дорогого друга. Не соблаговолите ли, мой дорогой сэр, отобедать у нас сегодня вместе с вашей маленькой феей?
Люси, ничуть не польщенная этим комплиментом, заявила:
– Я не фея, я девочка.
– И очень невоспитанная девочка, – добавил отец со всей суровостью, на какую был способен.
– Я не виновата, папа; этот бородатый дядя действует мне на нервы.
Бородатого дядю позабавила простодушная прямота Люси, к которой он отнесся с отеческой благожелательностью. Он повторил свое приглашение к обеду и постарался изобразить на лице глубокое разочарование, когда Рейберн под каким-то вежливым предлогом отклонил его приглашение.
– Ну так приходите как-нибудь в другой раз, – сказал он (не назначая, впрочем, определенного дня). – Надеюсь, в гостях у меня вы почувствуете себя как дома. Моя экономка, может быть, чудаковата, но на самом деле это редкая женщина, одна из тысячи. Вы уже ощутили, что здесь совсем другой воздух, чем в Лондоне? Наш морской воздух и впрямь достоин своей репутации. Больные, которые приезжают в Сент-Саллинз, исцеляются как по волшебству. Что вы скажете о миссис Зант? Правда, она лучше выглядит?
На поставленный таким образом вопрос можно было дать один-единственный ответ: да, она выглядит лучше. Рейберн так и сказал. Джон Зант, по-видимому, ожидал услышать нечто более восторженное.
– На удивление лучше! – провозгласил он. – Безмерно лучше! Мы оба полны благодарности. Поверьте, мы так признательны, так признательны.
– Если вы хотите сказать, что за что-то признательны мне, – заметил Рейберн, – то я не вполне понимаю…
– Вы не вполне понимаете? Неужели вы забыли наш разговор, когда я впервые имел честь видеть вас у себя? Посмотрите-ка на миссис Зант еще раз!
Рейберн посмотрел на нее, а деверь миссис Зант продолжал:
– Вы видите, щеки у нее порозовели, а глаза обрели здоровый блеск. Нет, нет, дорогая, я не расточаю вам пустые комплименты, я констатирую очевидные факты. И этим благотворным результатом мы обязаны, мистер Рейберн, вам!
– Вы шутите?
– Ничуть не бывало! Ведь это ваш драгоценный совет надоумил меня пригласить невестку погостить у меня в Сент-Саллинз. А, теперь вы вспомнили! Простите, что я гляжу на часы: наступает время обеда. Я тороплюсь не потому – как, наверное, думает ваша милая девчушка, – что я такой уж обжора, а потому, что всегда стараюсь быть пунктуальным, отдавая должное искусству кухарки. Вы зайдете к нам завтра? Приходите пораньше, и вы застанете нас дома.
Он подал руку миссис Зант, с улыбкой поклонился, послал воздушный поцелуй Люси и вышел из комнаты. Вернувшись мыслями к разговору в лондонской гостинице, Рейберн теперь понял, какую цель преследовал тогда Джон Зант, прикинувшись этаким растерянным и беспомощным субъектом, нуждающимся в разумном совете. В случае, если бы пребывание миссис Зант под его крышей привело к каким-либо дурным последствиям, он мог бы заявить, что она не переступила бы порог его дома, если бы не совет Рейберна.
На следующий день Рейберну предстояло выполнить пренеприятную обязанность – нанести ответный визит Джону Занту. Перед ним была альтернатива: либо, действуя в интересах миссис Зант, сохранить, несмотря на всю свою антипатию, хорошие отношения с ее деверем, либо вернуться в Лондон и бросить бедную женщину на произвол судьбы. Надо ли говорить, что он не поколебался, делая выбор? Он отправился навестить Джона Занта и искренне постарался быть приятным (ничуть не обманув при этом хозяина) во время своего непродолжительного пребывания у него в гостях. Когда, простившись, Рейберн, сопровождаемый миссис Зант, спускался по лестнице в прихожую, он с удивлением увидел женщину средних лет, которая, похоже, специально поджидала его там, стараясь обратить на себя его внимание.
– Это экономка, – шепотом сказала миссис Зант. – У нее хватило нахальства искать знакомства с вами.
Именно для этого и подкараулила его экономка.
– Надеюсь, вам понравился наш морской курорт, сэр, – заговорила она. – Прошу вас, располагайте мной, если я смогу быть чем-нибудь вам полезной. Всякий друг этой леди может рассчитывать на мою помощь, а уж вы, сразу видно, старый ее друг. Я всего только экономка, но, осмелюсь сказать, я принимаю искреннее участие в миссис Зант и очень рада видеть вас здесь. Никто ведь из нас не знает, – правда же? – как скоро нам может понадобиться помощь друга. Надеюсь, вы не обиделись? Вот и спасибо, сэр. Всего вам хорошего.
Во взгляде этой женщины не было ни малейшего признака душевного расстройства, в очертаниях ее губ не было ни намека на привычку к спиртному. Так что было более чем вероятно, что ее странный фамильярный порыв имел под собой некое веское основание. Сопоставив то, что уже рассказала ему миссис Зант, с тем, что он наблюдал сам, Рейберн еще более укрепился в мнении, что экономка, скорее всего, ревновала своего хозяина.
XI
Поразмыслив над этим в одиночестве своей собственной комнаты в гостинице, Рейберн пришел к выводу, что самым благоразумным будет увезти миссис Зант из Сент-Саллинз. Он как раз обдумывал на следующий день, каким образом мог бы он осторожно подготовить ее к этому решительному шагу, когда она зашла взять с собой Люси на прогулку.
– Если вы по-прежнему сожалеете о том, что оказались вынуждены принять приглашение вашего деверя, – решился он приступить к деликатному разговору, – не забывайте, что вы госпожа своих собственных поступков. Вам достаточно будет зайти ко мне в гостиницу, и я следующим же поездом отвезу вас в Лондон.
Она решительно отклонила этот план.
– Я проявила бы черную неблагодарность, если бы приняла ваше предложение, – сказала она. – Неужели вы думаете, что я настолько неблагодарна, чтобы вовлечь вас в ссору с Джоном Зантом? Нет, нет! Если я сочту, что мне следует уехать из его дома, я уеду одна.
Никакие уговоры не могли поколебать ее решимости действовать самостоятельно. После того как она вместе с Люси ушла, Рейберн остался в гостинице в состоянии душевного смятения. Ведь в критических обстоятельствах, с которыми он столкнулся, даже человек с более изобретательным умом растерялся бы, не зная, какой образ действий счесть наилучшим. Он все еще занимался поисками единственно верного решения, когда в дверь к нему постучали.
Не вернулась ли это миссис Зант? Дверь открылась, он поднял голову и, к удивлению своему, увидел… экономку Джона Занта.
– Простите, что побеспокоила вас, сэр, – сказала та. – С миссис Зант случился небольшой обморок перед входом в наш дом. Мой хозяин позаботится о ней.
– А где дочка? – спросил Рейберн.
– Я взялась отвести ее к вам, но у самых дверей гостиницы нам повстречалась леди с маленькой девочкой. Они шли гулять к взморью, и мисс Люси упросила меня отпустить ее с ними. Леди сказала, что девочки подружились и что вы наверняка не стали бы возражать.
– Эта леди совершенно права. С миссис Зант, надеюсь, ничего серьезного?
– По-моему, ничего, сэр. Но я хотела бы вам кое-что сказать: это в ее интересах. Можно? Спасибо. – Она приблизилась к нему еще на шаг и шепотом произнесла: – Заберите отсюда миссис Зант – и не теряйте времени!
Рейберн был настороже и только спросил:
– Почему?
Ответ экономки представил собой довольно странную смесь шутливых околичностей и серьезных предостережений.
– Когда у мужчины умирает жена, – начала она, – в парламенте, как говорят, мнения расходятся, нарушит он закон или нет, если женится на ее сестре. Погодите, погодите! Я перехожу к сути дела. Мой хозяин – человек с головой, он видит последствия, которые скрыты от таких людей, как я. Он рассуждает так: если одному мужчине можно безнаказанно жениться на сестре своей покойной жены, то почему бы другому мужчине не жениться на вдове своего брата? Мой хозяин, с вашего позволения, и есть тот другой мужчина. Увезите вдову, покуда она не вышла за него замуж!
– Вы оскорбляете миссис Зант, – воскликнул, теряя терпение, Рейберн, – если считаете возможным подобное!
– Ах вот как, я оскорбляю ее?! Послушайте меня. Случится одна вещь из трех. Либо ее обманом загонят под венец, либо запугают и вырвут у нее согласие, либо опоят каким-нибудь зельем и…
Рейберн был слишком возмущен, чтобы позволить ей продолжать.
– Вы говорите вздор, – оборвал ее он. – Они не могут вступить в брак: это запрещено законом.
– Неужели вы из тех, кто не видит дальше собственного носа? – дерзко вопросила она. – Разве закон не возьмет с него деньги? Разве обязан он упоминать о том, что она его родственница, когда придет оплачивать разрешение на вступление в брак? – Она замолчала; вдруг настроение у нее изменилось, и она яростно топнула ногой. В том, что она высказала далее, проявился подлинный мотив, которым она была движима, и это побудило Рейберна более внимательно прислушаться к ее словам. – Не вмешаетесь вы, – воскликнула она, – вмешаюсь я! Если уж он собирается на ком-то жениться, он должен жениться на мне. Намерены вы увезти ее отсюда? Я в последний раз спрашиваю: увезете вы ее отсюда?
Тон, каким были сказаны эти последние фразы, убедил его.
– Хорошо, я пойду с вами к Джону Занту, – заявил он, – и сам во всем разберусь.
– Сначала пойду я, – сказала она, жестом удерживая его. – Иначе вас могут не впустить в дом. А вы идите следом через пять минут – и не стучитесь в парадную дверь, она не будет заперта.
У самого порога она резко обернулась.
– Мы кое о чем забыли, – проговорила она, возвращаясь. – А что, если мой хозяин откажется принять вас? Что, если он выйдет из себя? Он может взять такой неприятный тон, что вам придется уйти.
– Я тоже могу выйти из себя, – ответил Рейберн. – И если я сочту, что это в интересах миссис Зант, я откажусь покинуть его дом без нее.
– Нет, так не пойдет, сэр.
– Почему?
– Потому что пострадавшей-то буду я.
– Как это?
– А вот как. Если вы затеете ссору с моим хозяином, виноватой окажусь я: ведь я же проведу вас наверх. Кроме того, подумайте о леди. Дойди дело до драки между вами, двоими мужчинами, это может перепугать ее до потери сознания.
Хотя экономка сильно преувеличивала, Рейберн не мог не признать, что это последнее ее возражение не было совсем уж беспочвенным.
– И если на то пошло, – продолжала она, – у него больше прав в отношении нее, чем у вас. Он ей родственник, а вы – просто друг.
Рейберн не счел это соображение сколько-нибудь убедительным.
– Джон Зант не кровный ее родственник, – заметил он. – Если она предпочтет довериться мне, я оправдаю ее доверие, чего бы мне это ни стоило.
Экономка покачала головой.
– Это приведет лишь к новой ссоре, – ответила она. – С таким человеком, как мой хозяин, благоразумней действовать мирно. Мы должны перехитрить его.
– Я не люблю хитрить.
– В таком случае, сэр, счастливо вам оставаться. Предоставим миссис Зант выпутываться своими собственными силами.
Рейберн упрямо отвергал эту последнюю альтернативу.
– Тогда, может, вы хоть выслушаете то, что я хочу вам сказать? – спросила экономка.
– Вреда от этого, пожалуй, не будет, – согласился Рейберн. – Говорите.
Она поймала его на слове.
– Обратили ли вы внимание, когда были у нас в гостях, – начала она, – на расположение дверей в коридоре на втором этаже? Отлично. Одна дверь ведет в гостиную, другая – в библиотеку. Вы помните гостиную, сэр?
– Насколько я помню, это большая, хорошо освещенная комната, – ответил Рейберн. – И я заметил дверной проем в стене, занавешенный красивой портьерой.
– Для нашей цели этого достаточно, – резюмировала экономка. – За портьерой, если бы вы слегка отдернули ее, вы увидели бы библиотеку. Предположим, мой хозяин, не теряя привычной вежливости, попросит извинить его за то, что он не может вас принять, так как вы, мол, пришли в неудобное время. И предположим далее, что вы, со своей стороны, сохраняете вежливость и выходите через дверь гостиной в коридор. На нижней площадке лестницы буду поджидать вас я. Понимаете теперь?
– Боюсь, что не очень.
– Вы меня удивляете, сэр. Что помешает нам потихоньку вернуться и пройти в библиотеку через дверь в коридоре? И почему бы нам не воспользоваться другой дверью в библиотеке для того, чтобы узнать, что происходит в гостиной? Спрятавшись там за портьерой, вы увидите, не ведет ли он себя невежливо по отношению к миссис Зант, и услышите, если она позовет на помощь. И в том и в другом случае вы сможете обойтись с моим хозяином так бесцеремонно, как только сочтете нужным: ведь вы станете защищать женщину, которую он напугал. И можно ли будет в чем-то упрекнуть бедную экономку, если мистер Рейберн выполнит свой долг и придет на помощь беззащитной женщине? Таков мой план, сэр. Может, стоит его испробовать?
– Мне он не нравится, – резко ответил Рейберн.
Экономка снова открыла дверь и стала прощаться.
Если бы интерес Рейберна к миссис Зант не выходил за рамки обычного участия, он с легким сердцем позволил бы экономке уйти. Но он остановил ее и после безуспешных протестов и возражений в конце концов уступил.
– Так обещаете вы действовать по моим указаниям? – спросила она.
Он принял ее условие. Она улыбнулась, довольно кивнула и ушла. Верный своему обещанию, Рейберн посмотрел на часы и ровно через пять минут последовал за ней.
XII
Экономка поджидала его у приоткрытой парадной двери.
– Они оба в гостиной, – шепотом сообщила она, поднимаясь впереди него по лестнице. – Старайтесь не топать, и вы свалитесь ему как снег на голову.
Посредине гостиной стоял продолговатый стол. В пространстве между дальним его краем и окном ходила взад и вперед миссис Зант. У противоположного края стола сидел Зант. Застигнутый врасплох, он не сумел сдержаться и выказал свой истинный характер. Вскочив на ноги, он разразился проклятиями по поводу непрошеного вторжения.
Рейберн не обратил внимания на его выходку и грубую речь: он как завороженный смотрел на миссис Зант и думал только о ней. Она по-прежнему медленно, словно во сне, ходила взад и вперед, никак не реагируя на слова сочувствия, с которыми он к ней обратился, и даже как будто не замечая его присутствия в комнате.
Воцарилось молчание, которое нарушил Джон Зант. Он успел взять себя в руки: как видно, у него была причина не разрывать пока дружеских отношений с Рейберном.
– Извините, я погорячился, – сказал он.
Все внимание Рейберна было сосредоточено на миссис Зант, и он пропустил извинение ее деверя мимо ушей.
– Когда это случилось? – спросил он.
– Каких-нибудь четверть часа назад. По счастью, я был дома. Не говоря мне ни слова, не замечая меня, она поднялась наверх, двигаясь как во сне.
Рейберн вдруг показал на миссис Зант.
– Поглядите на нее! – воскликнул он. – С ней что-то происходит!
В ее движениях угадывалась теперь полная безмятежность. Стоя у дальнего конца стола, вся залитая солнечным светом, падавшим в комнату из окна, она смотрела прямо перед собой пустым, невидящим взглядом. Приоткрывшийся рот, голова, слегка склонившаяся к плечу, вся ее поза наводили на мысль о том, что она прислушивается к чему-то или чего-то ожидает. Она стояла перед двоими мужчинами, не замечая их присутствия, живое существо, замкнутое в неподвижности, подобной неподвижности смерти.
У Джона Занта было наготове собственное мнение на этот счет.
– Нервный припадок, – пояснил он. – Как видно, что-то вроде каталепсии.
– Вы послали за врачом?
– Врач ей не нужен.
– Простите, но медицинская помощь, по-моему, совершенно необходима.
– Позвольте напомнить вам, – ответил Зант, – что решать тут мне: я родственник этой леди. Я ценю честь, которую вы мне оказали своим визитом, но время для него выбрано неудачно. Извините, но я вынужден просить вас удалиться.
Рейберн не забыл совета экономки и своего обещания ей. Однако выражение лица Джона Занта чуть было не вывело его из себя. Сдержавшись, он в нерешительности перевел взгляд на миссис Зант.
Если он останется в комнате и спровоцирует тем самым ссору, единственной альтернативой для него будет увести ее силой. Опасаясь дурных последствий, которыми грозило бы ей, находящейся в трансе, внезапное и резкое пробуждение, он заставил себя примириться с унижением и вышел.
Внизу, на первой площадке лестницы, его уже ждала экономка. Как только со стуком закрылась дверь гостиной, она подала ему знак следовать за ней и направилась обратно наверх. Поколебавшись, он подчинился. Они вошли из коридора в библиотеку и встали за портьерой, занавешивавшей дверной проем. Слегка отодвинув ее край, можно было, не вызывая никакого подозрения, наблюдать за тем, что происходило в гостиной.
В момент, когда Рейберн снова увидел деверя миссис Зант, тот приближался к оцепеневшей женщине.
В следующую минуту, когда его отделяла от нее пара шагов, она пошевелилась. По ее неподвижной фигуре пробежала дрожь. Она подняла голову. На мгновение она вдруг сжалась, как от внезапного прикосновения. Похоже, она узнала это прикосновение и снова замерла, успокоясь.
Джон Зант следил за переменами в ее состоянии. Ему показалось, что к ней начинает возвращаться сознание. Он попробовал заговорить с нею:
– Любовь моя, ангел мой, иди сюда – к сердцу, которое тебя обожает!
Он приблизился к ней еще на шаг и вступил в полосу света, потоком лившегося на нее из окна.
– Очнись! – сказал он.
Она осталась все в том же положении, по-прежнему бесчувственная ко всему происходящему в комнате.
– Очнись! – повторил он. – Дорогая моя, приди ко мне!
В тот миг, когда он попытался обнять ее, – в тот миг, когда Рейберн бросился в гостиную, – руки Джона Занта, протянутые вперед, внезапно оцепенели. С криком ужаса он попытался отдернуть их, но тщетно: как будто некая незримая сила держала его мертвой хваткой, и он лишь корчился в пустом пространстве, ярко освещенном солнечными лучами.
– Что со мной? – кричал несчастный. – Кто держит меня? О, какой холод идет в меня, могильный холод! – Лицо Занта исказила судорога, глаза у него закатились, и он с грохотом рухнул ничком на пол.
Вбежавшая в комнату экономка опустилась на колени перед распростертым телом своего хозяина. Одной рукой она ослабила узел его галстука, другой указала Рейберну в сторону края стола.
Миссис Зант по-прежнему стояла на том же месте, но с ней происходила новая перемена. Мало-помалу ее остекленевшие глаза вновь обретали живое и естественное выражение – потом они медленно закрылись. Она откачнулась от стола и отчаянно взмахнула руками, словно ища опору в воздухе. Рейберн успел подхватить ее, прежде чем она упала, поднял на руки и вынес из комнаты.
Найдя в прихожей служанку, он послал ее за экипажем. Четверть часа спустя миссис Зант была в безопасности в гостинице на его попечении.
XIII
В тот же вечер миссис Зант принесли записку от экономки.
«Врачи говорят, что надежды мало. Паралич распространяется вверх к его лицу. Если смерть пощадит его, он останется жить беспомощным калекой. Я буду ухаживать за ним до конца. Что до вас – забудьте о нем».
Миссис Зант дала записку Рейберну.
– Прочтите и порвите ее, – сказала она. – Это написано в неведении ужасной правды.
Он сделал, как она просила, и молча посмотрел на нее, ожидая дальнейших объяснений. Она отвернулась и, сделав усилие над собой, медленно и неохотно проронила несколько слов.
– Не рука смертного, – сказала она, – удержала руки Джона Занта. Со мною был дух-хранитель. Он защитил меня, как обещал. Я это знаю. И не хочу знать ничего больше.
Проговорив это, она встала, чтобы идти. Понимая, что ей нужно отдохнуть у себя, он проводил ее до двери своего номера.
Оставшись один, он задумался о том, какая перспектива ждет его в будущем. Кем должен считать он женщину, которая только что была у него? Несчастным созданием, сломленным болезнью, жертвой собственных галлюцинаций на нервной почве? Или же избранным объектом сверхъестественного откровения – откровения, не имевшего себе подобия среди всего, что ему приходилось слышать или читать в книгах на эту тему? Только после того, как он отверг вывод, который обязывал бы его смотреть на нее с состраданием, и склонился к более благородному убеждению, побуждавшему его разделить ее веру и отвести ей особое место среди всех прочих женщин, до его сознания впервые дошло, сколь высоко его мнение о ней.
XIV
На следующий день они уехали из Сент-Саллинз.
Когда их путешествие подошло к концу, Люси крепко ухватилась за руку миссис Зант. Глаза ребенка наполнились слезами.
– Мы должны с ней проститься? – грустно спросила она отца.
Он, похоже, затруднился с ответом и только сказал:
– Спроси у нее, дорогая.
Но результат оправдал его нерешительность. Люси так и просияла от счастья.