Нежными ласкающими движениями, чуть шурша шероховатой тканью, обведя каждый изгиб. Вниз, по ребрам, дрожащим под полупрозрачной кожей. Пальцы замерли на пупке, прошлись вокруг, и плавно потекли вниз.
Девчонка, мечущаяся в колдовском тумане, вдруг выгнулась навстречу. Развела в сторону узкие и бледные изнутри бедра. Блеснул коричневый налитой гребешок, омытый текущей смазкой. Пальцы замерли рядом, чуть проведя вверх-вниз. Лиза едва не застонала, опьяненная магией Кармиллы, желая оказаться там, ощутить огонь, разбегающийся от рук аристократки-вампира. Магия словно разливалась по воздуху, действуя на всех без исключения.
Строгая прическа герцогини качнулась, опустилась вниз. Лиза тихонько выдохнула, видя, как меняется прекрасный строгий профиль. Когда блеснувшие в свете ламп клыки мягко вошли в плоть, рассекая вену, ей уже не хотелось этих ласк. И отрезвела, внезапно вспомнив, зачем она здесь.
Кровь потекла лениво и неохотно. Темно-пурпурная, вспенивающаяся, медно пахнущая. Девчонка продолжала охать, еще не осознавая происходящего, а Лиза… Она поняла.
Поняла, когда на свет, блеснув старым узорчатым золотом, появились часы. Большие, на массивной, длинной цепочке. Кармилле не нужна взятая жизнь и кровь. Это часы. Они не пойдут снова просто так.
Жизнь отдавалась по собственному желанию. Пусть и обманом. Да она сама только что мечтала оказаться на этом столе. Магия и сила Кармиллы теперь казались чудовищными…
Девчонка стонала, не ощущая, как жизнь выходит из нее вместе с остро пахнущей темной струей. А Кармилла… Та пила. Пила жадно и неутомимо, всасывая кровь с липким страшным звуком. И, вдруг, выпрямилась, неуловимо оказавшись у ее головы. И сбила на пол дымящуюся чашу с курениями.
Лиза прижала ладошку ко рту, сдерживая крик ужаса. Увидела страх в глазах приходящей в себя девчонки. И увидела лишь смазанное движение руки Кармиллы. Когда та, с ужасным хрустом, вспорола грудь. Девчонка закричала, не отпускаемая пока в смерть. А алая перчатка, сжав часы, по локоть погрузилась в нее. Устремилась к сердцу, разрывая все преграды на пути.
А девчонка все кричала. Громко, отчаянно. Понимая, что умирает, но не желая сдаваться. Она барахталась, пытаясь освободиться, и, видя собственные внутренности, срывалась на беспомощный визг.
Кармилла рывком, обрывающим жизнь, освободила руку. Часы, на глазах налившись алым, застучали дробью, неожиданно громко отдаваясь в голове Лизы.
Тук-тук-тук…
Кармилла заводила часы своей жизни, наполняя их жизнями других. Как сейчас, подарив себе… сколько? Год, месяц, неделю? Сколько она забрала у смуглой поломаной марионетки на столе?
Вот так, значит… часы… В них все дело…
Лиза кивнула собственным мыслям и, борясь с тошнотой, скользнула в дверной проем. И не видела движения тонкого носа, по-лисьи жадно втянувшего еле уловимый запах, вдруг примешавшийся к остальным. Глаза Кармиллы вспыхнули алым… И если бы не часы, еще не успокоившиеся, то…
Ифрит сбежал вниз по лестнице. Прикрыл дверь в термы, защелкнул щеколду. Интересно, кто она? Та, что позвала его сюда в полночь. Загадочная незнакомка. Или?
Мысли вдруг вернулись к пассажирке, той, в очках, хорошенькой, но всем недовольной. Как ее… а, да, Арина. Точно. А ведь он ее потом даже не видел ни разу. Как будто спряталась и не показывалась.
Хотя нет, видел же, следующим утром. Только странно как-то вышло. Вот только стояла у стойки ресепшена, а потом раз… и пропала. Ну и… Ну и все. Не в номер же к ней подниматься? А то, что сбежала, едва его увидев? Это же женщины. У них в головах такое творится, ой-ой-ой.
А тут… мало ли?
Тут загадка, романтика какая-то. Вдруг она и есть? Эта Арина.
Федор остановился у темнеющей арки входа. Термы они и есть термы. Древние, еще римские. Тут не в костюме положено ходить. Разве что вон, взять передник в шкафчике. Хотя, будь там римлянка, он бы и голышом отправился. Сейчас тут и в баню голышом не зайди, крик, визг и все такое. Покачал головой. Намотал первое попавшееся под руку белое полотенце из шкафчика, как фартук, на бедра, завязал его концы сзади и вошел внутрь.
Термы… Вообще-то он никогда не любил их. Живой огонь может любить воду только в одном ее виде. Ее дочерей, молниями проносящихся в лазурной глади, с развевающимися волосами, переливом самоцветов чешуи хвоста. И он любил такую, когда-то… Но предпочитал не вспоминать, как всякое, что причиняло боль.
Сейчас вода окружала со всех сторон. Парила из глубоких, выложенных древним мрамором бассейнов, стекала из фонтанчиков по стенам и тонкой пленкой покрывала пол. Но он шел вперед, к силуэту, который успел заметить за тонким пологом в дальнем конце.
Ему давно уже было скучно. И одиноко. Единственная женщина из Своих не видела в нем никого, кроме демона. А лишившись крыльев ради другого — зачем ей нужно было существо огня? Даже если в нем не было ничего Темного?
Женщины, они такие разные и такие одинаковые. Смотрят на недоступное или даже уже ненужное, не замечая само собой просящегося в руки.
Он усмехнулся. Его судьба уже давно одна и та же. Быть одному. Лишь изредка получая что-то, едва отдающее любовью. Огню большего не надо, его всего лишь надо подкармливать. Дай много нужной пищи, и сама не заметишь, как сгоришь, детка.
Ох, да, он точно знал, о чем говорит. Темные пальцы отдернули полог. Темные глаза уставились на фигуру, сидящую у последнего из бассейнов, не самого большого, но глубокого, прятавшегося дальше под скалой. Его темные губы тотчас растянулись в улыбке-оскале. Вот, значит, как…
— Я думал, меня здесь кто-то ждет.
— Я тебя жду… — водная дева развернулась, неприкрытая ничем, кроме водопада волос. Тяжело качнулась идеальная грудь. Такая же, как была у ее сестры, у его любимой…
— Это хорошо заметно, — темные пальцы стиснули ткань, мгновенно обуглившуюся. Белое пламя взметнулось в его глазах, пробившись через стекла очков. — Уходи…
— Стой! — русалка замерла, глядя на пламя, лениво растекающееся по его руке. — Стой!!!
Огонь потянулся к прозрачно-белой коже. Но он усмирил его, внезапно заинтересовавшись. Раньше и она, и ее сестра все пытались убить его. Из-за третьей, потерянной много лет назад ими. Погибшей из-за него и его пламени.
— Что?
Ундина блеснула глазами. Прозрачно-кристальные слезы паволокой растеклись по ним, сверкнули каплями росы и поманили серебряным дождем водопадов. Коварная магия воды растворяла его без остатка. Стоило только чуть расслабиться, чуть отпустить внимание.
Огонь протестующее зашипел, загоняемый внутрь. Старый верный друг не верил обнаженной нимфе, сидящей на влажном холодном мраморе. Не верил ее отражению, скользящему в водяном зеркале, растекшемся по полу. Он помнил ее ярость, желавшую утопить живого друга в пучине, растворить пламя в холоде бездны, испарить рвущийся костер белогривыми волнами.
— Хватит ссор… — русалка улыбнулась, маняще, зовуще, — нас ведь так мало осталось. Изначальных, древних и… и своих. Я соскучилась по настоящей ласке. Ты же знаешь, что только огонь может дать мне нужное, обжигая и даря наслаждение…
Огонь бился внутри него, стучался, желая выбраться. Нельзя было слушать, нельзя смотреть, нельзя… Поздно. Ифрит ведь знал и помнил каждой клеточкой тела незабываемое и невозможное наслаждение, даримое дочерьми воды такому, как он.
Только холод плавно текущей воды и бурлящие водовороты ее же страсти могли удовлетворить его спустя века, прошедшие с обычными женщинами. Только плавная гладь ее кожи могла остудить раскаленную страсть, бушевавшую пожаром от одиночества.
И огонь отступил, сдавшись. Остался только мужчина, сам того не замечая уже присевший рядом с прекрасной, идеальной, казавшейся высеченной из камня женщиной, которая манила его водоворотами своих глаз.
Одно движение тонкой руки, и мужчина уже сидел рядом, пока еще не опустив ног в мерно покачивающуюся воду. Пальцы пробежали по его мощной груди, коснувшись белого узора бусин-раковин. Застыли на выпуклом сильном животе, подрагивающем в такт ритму желания. Скользнули вниз, острыми коготками щекоча и царапая бронзу темной кожи, играя с черной густой дорожкой, убегающей вниз.
Русалка сидела рядом, превратившаяся вдруг в обычную женщину, обхватившую его длинными идеальными ногами. Лишь чуть касаясь мужского тела длинными полупрозрачными хвостами-фалдами, оставшимися от мощного хвоста. И даже их касание заставляло его шумно и жадно дышать, глядя на движения недавней противницы.
Губы легко коснулись плеча, достали шею, застыли у щеки. Федор недовольно заворчал, как огонь, попавший под ливень. Русалка тонко улыбнулась, продолжая игру. Вечную, как их жизнь.
Губы сменились грудью, легко трогающей лицо, дразнящей и задорно подпрыгивающей перед темными глазами. Он попытался поймать ее собственными пальцами, ундина только рассмеялась и шлепнула по ним ладонью. Выгнулась навстречу, даря твердый острый сосок его губам и языку.
Ифрит заворчал сильнее, на глазах становясь горячее, выпуская изо рта облачка пара. Русалка, ощущая огонь на своей груди, ответила стоном, низким и хриплым. Ноги сжали его сильнее, и он вздрогнул, чувствуя уже и ее желание.
Русалки холодны. Кроме двух мест. Того, что сейчас смеялось у его уха и того, что влажно скользило по темному мужскому бедру. Скользило вперед и назад, терлось, прижимаясь все сильнее. Оставляя блестящий и сладко пахнущий след.
Он вновь обхватил ее руками, оставив на бледной коже красные следы легких ожогов, и уже не скрывая пламени, от которого обычная женщина уже пылала бы в его объятиях. Но с ним ведь была русалка. И эта боль, тут же гасимая магией воды, лишь делала желание сильнее.
Раскаленные пальцы нырнули между гладких половинок, появившихся на месте начала хвоста. Пробежали вниз, по ровной и совершенно безволосой коже, коснулись густо-мокрого и подрагивающего в ожидании такого необходимого огня.
Страсть ифрита способна остановить лишь страсть русалки. Пламя против воды, напор против нежности.