ворю. Вдруг батюшка говорит: „Какое счастье, что ты приехала! Я так мучился, так беспокоился, ведь ты там чуть не замерзла! Как я мог из-за своей прихоти послать тебя на такое мученье! Я не могу себе этого простить“.
Я говорю: „Батюшка, да что вы об таких пустяках расстраиваетесь. Ничего со мной не было, ничего я не мерзла. Я вот рада, что баночку вам достали“. А он всё свое, что он не может себе этого простить, так каялся, точно он и вправду что-то плохое сделал. А я потом думала: как же он почувствовал душой, как я там замерзала, и какое приносит покаяние за свой невольный грех; ведь он же не знал вперед, что так получится.
Последнее мое свиданье с батюшкой было зимой 42-го года. Совсем уже незадолго до его смерти. Я уже это понимала. Стою на коленях у его кровати и невольно плачу, не могу удержаться. Он рукой приподнимает мне голову и говорит: „Запомни, что я тебе говорю: как бы тебе тяжело ни было, что бы ни случилось, никогда не отчаивайся и не ропщи на Бога“.
Я думаю, что он мне говорит про тогдашний голод: положенье было очень тяжелое. На моих руках семья — старые да малые, но я тогда держалась бодро и возражаю ему: „Да мне совсем не тяжело, это всё не важно, вот вас только очень жалко, что вы так болеете“. А он опять настойчиво повторяет мне свое завещанье, как бы вкладывая в мою голову. Больше мы не виделись».
Тем временем болезнь о. Серафима усиливалась. Большую часть времени он уже не вставал с постели. За ним постоянно ухаживала дивеевская монахиня, в миру Ксения Ивановна, в доме которой он жил. По воспоминаниям очевидцев, делала она это с такой исключительной мягкостью, терпением, предупредительностью и какой-то особенной сосредоточенной деловитостью, которая свойственна только людям, прошедшим большую школу духовной жизни.
Вера Яковлевна рассказывает о таком замечательном эпизоде, относящемся ко времени болезни батюшки:
«Однажды в день святителя Спиридона батюшка попросил Параскеву, сестру Ксении Ивановны, принести ему с базара свежей рыбы. К. И. предупредила батюшку, что достать свежую рыбу сейчас почти невозможно, на что батюшка уверенно ответил: „Не беспокойся, мать, тебе святитель Спиридон пошлет“.
Когда Параскева пришла на базар, она увидела небольшую группу женщин, окруживших старика-торговца. Старик принес для продажи немного свежей рыбы. Заметив Параскеву, он отдал ей свою рыбу и скрылся в толпе, к удивлению и негодованию окружавших его женщин.
Вернувшись домой, Параскева рассказала об этом удивительном происшествии батюшке. Батюшка попросил ее описать наружность старика, отдавшего ей рыбу. Когда она это сделала, они убедились в том, что это был не кто иной, как святитель Спиридон».
Зима подходила к концу. Первые весенние зори загорались над Лаврой преподобного Сергия, над полями и дорогами, по которым он ходил, молился и благословлял людей, — смиренный инок и собеседник ангелов.
«Батюшка радовался за нас, — вспоминает Вера Яковлевна, — что мы имеем возможность встретить раннюю весну в Загорске. Он говорил мне о том, что это время года необыкновенно прекрасно в этих местах. Какая-то особенная благодать разлита в воздухе, напоминая об ином, высшем мире и умиротворяя все чувства, как песня жаворонка в минуты душевной тревоги. Приближались и дни „духовной весны“ — Великого поста».
За несколько дней до смерти отец Серафим самостоятельно вел вечернее богослужение — встречу Великого поста.
«Слабым, но чистым голосом батюшка сам начал пение ирмоса Великого канона „Помощник и покровитель бысть мне во спасение“, — продолжает Вера Яковлевна. — Необычайной силой звучали эти слова в устах умирающего. Это был не только итог земного пути, эти слова, которыми Церковь начинает ежегодно Великий пост, открывая всем верным дверь покаяния, открывали перед ним в этот час врата жизни вечной».
«Жизнь его близилась к концу, — пишет Елена Семеновна. — Когда я пришла к нему в следующий раз, он был очень слаб и почти не вставал с постели. „Господь ведет меня и куда-нибудь выведет. Может быть, к смерти“, — тихим голосом сказал батюшка.
Незадолго до смерти он сказал мне: „Жизнь у вас будет хорошая, но чтобы никогда не было ни тени ропота“. Однажды ночью я вижу о. Серафима во сне, очень ярко. Он предложил мне прочесть Евангелие от Луки. Я достала это Евангелие.
Он сказал: „Нет, не это. Надо взять Евангелие на славянском языке“. Когда проснулась, я рассказала Алику свой сон и тут же решила идти в Загорск. Меня встретила М. А. На мой вопрос: „Как здоровье батюшки?“ — она ответила: „Теперь ему хорошо, теперь ему совсем хорошо“.
Я поняла ее и заплакала. Она в утешение дала мне письмо Володи, но я не хотела даже смотреть на него. Но вот я почувствовала, что батюшка не позволяет мне плакать о нем. Из соседней комнаты раздавалось чтение Евангелия. „Сейчас и вы будете читать“, — сказал мне кто-то.
Я вошла в комнату, где лежал батюшка, покрытый пеленой. Лицо было тоже покрыто. Мне предложили читать Евангелие. Передо мной была 1-я глава Евангелия от Луки. Я вспомнила свой сон, и меня охватил трепет. Я прочла первые 10 глав. Потом подошла Ксения Ивановна и приоткрыла лицо усопшего. „Как мощи“, — сказала К. И. Она сказала, что похороны будут ночью. Я хотела прийти, но К. И. сказала, что не надо. „Я ведь вас утешила, как могла, и лицо его показала вам“. Я решила послушаться, хотя мне было очень горько. И хорошо я сделала, что не пошла. На похоронах оказалась женщина-провокатор, которая сообщила обо всех присутствующих. И почти всех потом арестовали.
Когда я вернулась домой и сказала Алику о смерти о. Серафима, он ответил: „Я так и знал. Он умер, ушел в Царство Небесное, и это совсем не страшно“. В течение нескольких дней Алик отказывался от всяких игр».
Отца Серафима похоронили в его «катакомбах», под тем местом, где находился алтарь, — так, как это делали в Церкви первых веков. С тех пор при посещении Загорска Елена Семеновна и Вера Яковлевна с детьми всегда спускались к могиле отца Серафима, чтобы помолиться на ней.
«Батюшка подумал перед смертью обо всех своих духовных детях, никого не забыл, — вспоминает Вера Яковлевна. — Каждому он дал в благословение образ Божией Матери. Мне, Леночке и Алику — „Всех скорбящих Радость“, а Павлику — „Нечаянную Радость“. Свое духовное руководство он передал о. Петру, о. Иераксу и о. Владимиру, распределив между ними сам своих духовных детей. Нас он поручил о. Петру».
Внутренняя связь с батюшкой продолжалась.
Глава 7Отец Петр Шипков
«После смерти о. Серафима нашим духовником стал о. Петр (Шипков). Это был бодрый, жизнерадостный человек 52-х лет, — вспоминает Елена Семеновна. — Он работал бухгалтером, а в свободное время служил и совершал требы на дому. Духовная настроенность светилась в его лице, и я сразу почувствовала к нему расположение и полное доверие».
«…Редкая цельность души, „простота сердца и ума“… вместе с горячей ревностью о Боге и славе Его составляли его сущность, — писала об отце Петре Вера Яковлевна. — Он нашел свое место в Церкви и твердо верил в свое призвание. Церковь с ее человеческой (а не мистической) стороны он понимал как единую семью, в которой никто не может быть одинок. Идеалом Церкви для него было общество людей, единых по духу, которые могут с чистой душой сказать: „Христос посреди нас!“».
Отец Петр (1881–1959) начал окормлять семью Меней в той же глубоко близкой ему традиции духовного наставничества, воспринятой им от патриарха Тихона и отца Серафима (Битюкова). Александр Мень вспоминал, что отец Петр Шипков был человеком неиссякаемой жизнерадостности и какого-то необыкновенного духовного света. Годы тяжких испытаний не наложили на него печати горечи и ожесточения. Ему суждено было надолго пережить отца Серафима и после ссылки окончить свои дни настоятелем собора в городе Боровске.
Вот как рассказывает об отце Петре Нина Владимировна Трапани:
«Сын замоскворецкого купца, он сам некоторое время занимался торговлей. Но душа его горела и стремилась к Богу. Был он женат и, кажется, по любви, но жена оставила его. С той поры о. Петр отрешился окончательно от всех житейских попечений и обратил мысленные очи к небу, куда переключились вся любовь и всё устремление его души. <…> О. Петр принял священный сан в 1921 году от святейшего Патриарха Тихона, и началось его служение Богу и людям. Одно время он был даже секретарем святейшего и был глубоко предан ему как при жизни, так и после смерти. О. Петр часто заходил на Сербское подворье к о. Серафиму, пользуясь его руководством <…>
Вскоре начались аресты, в основном среди „тихоновского“ духовенства. Был арестован и выслан на Соловки и о. Петр. В то время в Соловецких лагерях был весь цвет Русской Православной Церкви. Множество священнослужителей, целый сонм епископов: еп. Иларион (Троицкий), еп. Мануил, еп. Платон (Руднев), который еще недавно служил священником на Сербском подворье (в заключении он исполнял должность капитана парохода, курсировавшего по Белому морю), и многие другие. В 1928 году к о. Петру присоединились священнослужители Сербского подворья о. Алексей Козлов и диакон Виктор Щеглов.
К голосу соловецкого епископата прислушивалась вся страна. На Соловки поступали все сведения о перипетиях церковной жизни, и верующие люди с нетерпением ждали отзыва соловецких узников. Так, на опубликование знаменитого воззвания митрополита Сергия от 29.07.1927 соловецкие иерархи ответили посланием, в котором очень сдержанно, но твердо указывали заместителю на его неканонические действия.
В соловецком лагере о. Петр заведовал каптеркой, в помещении которой духовенство собиралось для обсуждения церковных дел. Там писались и подписывались знаменитые соловецкие воззвания. В то время на Соловках еще совершались богослужения. Подъем духа был велик. Какой же молитвенный столб поднимался оттуда к небесам, огненный столб!»
По окончании срока ссылки отец Петр вернулся в Москву и поселился в Загорске. Он устроился работать на игрушечную фабрику в должности бухгалтера. Богослужения он совершал дома и сразу же вошел в сношения с отцом Серафимом. Отец Серафим стал духовником для него, так же как и для отца Иеракса.