Несомненный интерес представляют стихи, написанные старшеклассником Александром Менем. Сохранившиеся тетради с его стихами дают читателю возможность не только почувствовать растущий уровень поэтического мастерства автора, но и мощное поступательное движение юного поэта к главной цели его жизни — Христу. Символично, что рукописные тетради стихов юного Алика Меня заканчиваются стихотворением о Христе — так же, как лекцией о Христе и христианстве заканчивается последний цикл лекций, который прочитал протоиерей Александр Мень накануне своей мученической кончины.
Поражает всеохватность программы саморазвития, которую Александр Мень с неукоснительной последовательностью выполнял в юношеские годы, начиная с двенадцатилетнего возраста. Вот как он описывает ее:
«1947–48
Читаю: Брэма и прочую зоологию, Дарвина, Достоевского (без успеха), Конфуция (в переложении Буланже, толстовца) и массу толстовских брошюр, к которым подхожу резко полемично. Ренан „Жизнь Иисуса“, но раньше прочел критику на него арх. Варлаама Ряшенцева, впоследствии епископа-исповедника (1908, книга у меня до сих пор).
Очерки о природе. Пьеса о Франциске Ассизском (читаю его древнее житие). Изучаю историю Древнего Востока З. Рагозиной (дореволюционную). Тогда же под влиянием Бориса Александровича Васильева начинаю работать над „Библейской историей“, поскольку прочитанная у м. Марии огромная книга Лопухина (3 тома, конец века) устарела. Семинар Н. Ю. Фиолетовой по раннехристианской литературе у Б. А. Васильева. Семинар по Чехову у Л. Е. Случевской, первой жены мужа Елены Александровны Огневой[57], — не понравился. Читаю о католических святых (Бернадетта, Доминик), узнаю о св. Терезе. Книга о преподобном Сергии Радонежском всегда сопровождает.
Принимаю решение стать священником. Знакомлюсь с инспектором Московской Духовной Академии Анатолием Васильевичем Ведерниковым, который посоветовал учиться дальше [кончить школу]. Занимаюсь живописью.
1949
Изучаю богословие по курсу П. Светлова[58], протоиерея. Книга очень насыщенная идеями, литературой, критикой, полемикой. Дала много. Обильный антисемитский материал книги пропустил мимо ушей. Изучаю жизнь Отцов Церкви по Фаррару[59]. Читаю Григория Богослова и Иоанна Златоуста.
1950
Собираю биографическую библиотеку Павленкова[60]. Это мой университет. Особенно ценны книги о философах. Увлекаюсь Спинозой и Декартом, прихожу к выводу, что рациональное не всегда плохо. Всякий грех иррационален в корнях. Спинозу начал читать с „Богословско-политического трактата“, который поколебал во мне теорию авторства Моисея (взял ее из Толковой Библии, т. 1). В философию ввел меня в 50-м году Лопатин[61] (его книга философских и критических очерков).
…Первое посещение Киева. Владимирский собор впечатлил, но чем-то и разочаровал (пестрота?), думал, он лучше (по репродукциям росписей).
Тогда же изучал „Золотую ветвь“ Фрэзера[62], которая много помогла в „Магизме“[63].
1951–52
Потом в Воронежском заповеднике изучал „Этику“ Спинозы и письма. Потом пошли Лейбниц и Платон. Платон был менее созвучен. К этому времени уже был сделан первый набросок синтетического труда (о науке и вере, о Библии, Ветхий и Новый Завет, Евангельская история, Церковь). Читаю „Добротолюбие“. Большое погружение, но уже ощущение двойственности (что-то соответствует, а что-то оторвано от нашей жизни). Посещаю костел, баптистов, синагогу. Понравилось только в костеле.
Первая (неудачная) попытка читать Якоба Беме[64]. Экхарт[65]. Первое чтение Блока и символистов. Купил Соловьева, начал изучать. Пока отдельные тома. Множество книг по истории Церкви и ветхозаветная история Ренана[66] и Киттеля[67]. Пишу заново Библейскую историю (уже исследую с большим материалом). Постоянно изучаю антропологию и происхождение человека. Фаррар — „Жизнь Христа“. Гладков[68] — „Толкование Евангелия“.
1953
Отцы, Отцы, Отцы. Подвижники и классические. Перевожу (увы, наугад, с русского подстрочника) стихи Григория Богослова. Иногда интуитивно угадываю размер (как выяснил потом). Последние стихи[69].
Ценил Гарнака[70], хотя и не разделял его взглядов. Прочел его „Историю догматов“. По-настоящему оценил Достоевского. Прочел всего, залпом. Но „достоевщины“ как психологической атмосферы был всегда чужд (больше всего ценил главы о Зосиме). Впечатлялся Нестеровым, хотя потом понял, что не то. Знал досконально Музей изобразительных искусств, очень часто там бывал.
Изучал Флоренского. Глубоко потрясен им. Лодыженский — „Сверхсознание“[71]. Знакомлюсь с йогой и теософской литературой. Еще живут стихи.
В школьные годы и в начале института основательно изучил толстовство и теософию. Они вызвали резко отрицательную реакцию».
Из месяца в месяц, из года в год он исследовал, открывал, обдумывал и постигал, перерабатывая целые пласты религиозно-философских трудов, за каждым из которых стоит наисложнейшее мировоззрение. Именно в эти годы он находился в поисках Пути, Истины и Жизни (так назовет он впоследствии и свою шеститомную работу по истории религии). В этот период Александр выкристаллизовал свое кредо, в основе которого лежит воспринятая им с раннего детства картина взаимоотношений человека с Богом. Формулируя впоследствии это кредо, он скажет, что воспринимает христианство «не столько как религию, которая существовала в течение двадцати столетий минувшего, а как Путь в грядущее».
В эти же годы он пришел к важному выводу об устройстве собственной жизни.
«Я мальчишкой еще, слава Богу, догадался, что жить надо просто и крупно, — сказал он однажды Владимиру Леви. — Не усложнять, не мельчить жизнь, не дробить — ее и так на куски дьявол дерет…»
Таким был путь духовного развития Александра Меня в школьные годы.
Глава 12Период учебы в пушно-меховом институте
«После окончания школы в 1953 году поступил в Московский пушно-меховой институт. Выбор был продиктован любовью к биологии, но уже задолго до того было принято решение о церковном служении. Поступил сначала на заочный, но со 2-го семестра перевели на очный. Учился с увлечением, обстановка была очень хорошей. Большинство товарищей — энтузиасты дела. (Дружбы не потеряли и сейчас, почти 30 лет спустя.) Студенты знали о моей вере и относились прекрасно», — писал отец Александр в начале 1980-х годов.
Почему выбор Александра пал на Пушно-меховой институт? Родители и Вера Яковлевна настаивали на том, что светское образование ему необходимо. Его горячей любовью с детства были биология и животный мир. Поступить на биологический факультет МГУ человеку без комсомольского значка и с «пятым пунктом» в паспорте было невозможно — в последние годы сталинского правления государственный антисемитизм достиг небывалого ранее уровня. В то же время о «пушмехе» Александр много знал и раньше — с ним были связаны друзья по ВООПу, раньше в этом вузе работал Петр Петрович Смолин, а к моменту окончания Александром школы там преподавала мама его близкого друга Виктора Андреева, окончившего школу годом раньше и уже учившегося в этом институте. Виктор с восторгом рассказывал Александру о программе вуза и атмосфере дружбы, царившей в нем. Учеба в «пушмехе» освобождала от армии, поскольку в нем училось много так называемых нацкадров — студентов из самых отдаленных уголков страны. Кроме того, по воспоминаниям Виктора Андреева, в «пушмехе» была всего одна идеологическая лекция в неделю, то есть жесткая советская пропаганда в нем почти отсутствовала. В итоге Александр поступил на охотоведческий факультет этого института.
Преподавательский состав в «пушмехе» был сильным. Традиции дружбы подкреплялись совместными поездками в заповедники на практику, а иногда и охотой. По воспоминаниям Александра Меня, курс был интернациональным — пять якутов, четыре калмыка, украинцы, русские и единственный еврей.
Институт располагался в подмосковной Балашихе, и зачастую там поселялись как студенты, так и преподаватели. На охотоведческом факультете было немало выходцев из тайги и заповедников, их характеры напоминали героев Джека Лондона, а надежность в дружбе ценилась особенно высоко.
Первые два года учебы в институте были особенно счастливыми для Александра. Природа вокруг здания института, организованного в бывшем имении, построенном по проекту Бажова, а к началу 1950-х реконструированном под служебные корпуса института и общежитие, была чудесной. Учебные корпуса окружал большой старинный парк, хотя и поврежденный новыми постройками. За парком начиналось поле, за которым виднелся лес. На поле из леса часто выходили лоси, отстрел которых в те годы был запрещен, что помогло значительному росту их численности. Рядом с институтом располагался зверосовхоз, а в охотничьем хозяйстве «Серпуховское» институт разводил пятнистых оленей. Учебные практики часто проводились в учебно-охотничьем хозяйстве в Калужской области, где находилась первая в СССР лосиная ферма и под руководством преподавателей института велись исследования по одомашниванию лосей.
Мест в общежитиях студентам-москвичам не давали, и первые два года учебы Александр с кем-нибудь из знакомых студентов снимал комнату на двоих в ближайшей деревне. Как это всегда бывало, его комнатка стремительно заполнялась книгами. Свой день в деревенской комнате он начинал с чтения утреннего правила — здесь было тихо и уединенно. Одновременно с углублением в биологию и зоологию Александр продолжал религиозно-философское самообразование.