Тогда весь курс написал заявление в деканат о нежелании признать „неуд.“ за экзамен А. Меня, который отличался блестящими знаниями по всем предметам. Посоветовал нам это сделать профессор Василий Николаевич Скалон, замечательный человек (его тоже потом выжили): „Немедленно пишите заявление на переаттестацию, они обязаны принять“. Переэкзаменовку разрешили. И снова собралась комиссия: обком, партком, декан, преподаватели. Студентов на сей раз не пустили. Но там была наша лаборантка.
Мень подходит к столу, спрашивает — как отвечать: беседовать или брать билет? — „Берите билет“. Первый вопрос, второй, третий… Все ответы — блестящие. Посыпались вопросы, в том числе провокационные».
«Он знал первоисточники, изучив, в отличие от них, не только Маркса, Энгельса и Ленина, но и Гегеля, Мальтуса, Вейсмана и многих других, — уточняет Валентина Бибикова. — Члены комиссии выглядели полными дураками».
«И при этом Свиридов, декан ф-та, ему попенял: — „Да, Мень, Вы обладаете незаурядными знаниями, но Вы применяете свои умственные способности не по назначению“, — заканчивает Владимир Латышев. — Завалить, поставить „неуд.“ не удалось. Отвечал-то отлично, м. б., боялись повторной реакции студентов. Все-таки это было хрущевское время. Но кафедру после такого позорного провала разогнали».
«…Сдал госэкзамен, а к диплому не допустили, — рассказывал впоследствии Александр Мень. — Две группы нашего курса решили в мою защиту объявить забастовку. Насилу уговорил их этого не делать. Ректор мне доверительно прошептал: „У нас есть верующие, но ты — уж ни в какие ворота не лезет!“ И правда, не терялся. На лекциях „Кролиководство“, „Организация труда“ вовсю писал основную свою книгу „Как и чему учит Библия“. Этот труд — первоатом всего последующего 6-томного цикла „В поисках Пути, Истины и Жизни“. Основные идеи уже были здесь заложены.
Книгу „Как и чему учит Библия“ я сам иллюстрировал картинками из мировой живописи. Некоторые иллюстрации вошли в печатные книги, некоторые — даже в диафильмы. В 50-х годах в эмбрионе был явлен весь свод».
«Вообще, „прижать“ его на чем-либо было трудно, — вспоминает Валентина Бибикова. — Учился Алик хорошо, прогуливал меньше других, религиозную пропаганду среди студентов не вел, открытых учеников-последователей не имел. А „прижать“ не терпелось. Удалось только на пятом курсе…
На четвертом курсе на Иркутскую пушно-меховую базу приехала группа студенток-товароведок. Конечно, ехали те, у кого в Москве была любовь с охотоведами. Приехала к Алику и Наташа. Вскоре они обвенчались. Наташа стала верной, преданной, умной женой на всю его оставшуюся жизнь, готовая в трудную минуту подставить свое плечо. Это была удивительно красивая пара. Они любили друг друга всю жизнь, любили нежно, оберегая друг друга, как в первый год жизни.
На пятом курсе у нас была большая шестимесячная практика. Алика Меня послали в Тюмень, а там места для практики не оказалось, и он уехал в Дубненское охотничье хозяйство в Подмосковье, где охотоведом работал уже окончивший институт Габузов. Конечно же, Алик не все дни проводил в хозяйстве — хотелось побыть с Наташей. Тем не менее практику он прошел, хороший отчет был написан. Но у кормящей в это время ребенка Наташи пропало молоко, и Алик опоздал в институт на три дня. Потребовали объяснение. Я, к примеру, опоздала на две недели из того же хозяйства — никто и не заметил.
Как-то вызвал меня декан и спросил, почему Меня второй день нет на занятиях. Я тут же лихо соврала, что Алик болен: температура 38°, озноб — кошмар! Свиридов улыбнулся: оказывается, Алик улетел на два дня в Москву по каким-то церковным делам. И надо же такому случиться, в самолете с ним летела проректор института и видела его.
И вот тогда-то и была вытащена на свет его объяснительная записка об опоздании с практики. Появилась резолюция декана: „Учитывая низкую учебную дисциплину на 5-м курсе охотоведческого отделения, в которой немалую роль играют студенты, подобные Меню, считаю необходимым поставить вопрос об отчислении его из числа студентов ИСХИ…“ И ректор начертал: „Считаю невозможным дальнейшее пребывание т. Меня в числе студентов института…“ Алика исключили. Мы скандалили, доказывали, что делать этого нельзя, что он — талантливый биолог, и уже напрямую говорили, что если его исключат, он уйдет служить в церковь, а сдаст госэкзамены — пойдет работать охотоведом. Мы говорили, что партийные руководители, борясь с влиянием церкви, должны уводить от нее, а не толкать его туда. Всё впустую. Нас не слушали. Теперь, умудренные долгой жизнью, мы понимаем, что декан и ректор отнюдь не были „кровожадны“. Скорее всего, не было у них желания любыми средствами сжить со света юношу-пятикурсника. Им приказали — они нашли способ. Время было такое — ослушаться было нельзя».
Продолжает Т. Н. Гагина-Скалон:
«…Прошло всего несколько дней, и декан Свиридов с довольной усмешкой заявил А. Меню, что им уже подписан приказ о его отчислении за пропуск занятий по неуважительным причинам.
И тут же Свиридов направил бумагу от института в военкомат, что в связи с отчислением А. Меня институт просит призвать его в солдаты. Александру Меню пришла повестка из военкомата. Что делать? Военную подготовку он прошел, стал офицером запаса. „Иди сейчас прямо к начальнику военкомата округа, — посоветовал ему Василий Николаевич. — Возьми все нужные документы. Расскажи всю историю. Он назвал ему фамилию генерала. — Я думаю, все дело устроится по справедливости“.
Действительно, генерал удивился действиям институтского начальства. Заверил его, что он свободен и призыву не подлежит, разве что в военное время как офицер.
Александр появился радостный и веселый. Но как-то уже перед отъездом он зашел к нам. Я помню его разговор перед уходом.
— Василий Николаевич, я очень вам всем признателен, но я опасаюсь навести на вас большие неприятности. Я часто прихожу к вам в дом. Вероятно, это не остается незамеченным. Я бы не хотел, чтобы у вас были неприятности из-за меня. Я теперь на подозрении. Думаю, что скоро уеду.
Он распрощался, поблагодарил за приятный прием его, советы и помощь.
„Какой талантливый парень! — часто восхищался им Василий Николаевич. — Далеко пойдет. Если он не женится, то займет высокое положение в Русской Православной церкви. Ему только двадцать два, а какая широта ума, какая эрудиция!“».
Александр Мень был отчислен из института в соответствии с приказом за подписью и. о. директора ИСХИ Шерлаимова и декана зоологического факультета Свиридова.
«Книг со мной в Иркутске было много, — рассказывал впоследствии отец Александр. — Мировую философию в основном проштудировал там, в тайге, на практике. <…>
Провожая меня на вокзал, ребята тащили тринадцать чемоданов книг. Это была процессия гномов. Я мог оттуда же, из Иркутска, загреметь в армию. Пришел в военкомат. Объяснил, что женат, что уже родилась дочь… Усталый военком, фронтовик, посмотрел на меня понимающе и — отпустил домой к семье. А ведь должен был вручить повестку „с вещами“».
«Провожала Алика в Москву большая толпа, — заканчивает свой рассказ Валентина Бибикова. — На квартире набралось, наверное, два десятка неподъемных чемоданов с книгами. Их торжественно приволокли на вокзал. Отвлекая проводницу, рассовали по полкам купе, обняли, расцеловали, похлопали по спине Алика, и он уехал. А мы вдруг почувствовали, что жизнь не такая уж радужная, что стали мы взрослыми и расправляются с нами уже по-взрослому».
Глава 14Рукоположение
События, описанные в предыдущей главе, происходили на фоне серьезных перемен в жизни страны после смерти Сталина и последовавшего в 1956 году ХХ съезда партии, приоткрывшего правду о культе личности и методах сталинского правления.
Постепенно из тюрем и лагерей стали выпускать невинно осужденных и в том числе заключенных, пострадавших за веру. В то же самое время начинался период «хрущевских гонений» на Церковь, проходивших под знаком «научного атеизма» и подкрепленных соответствующими правительственными постановлениями 1954 года об усилении научно-атеистической пропаганды среди населения.
В те годы вернулись из заключения и ссылок дорогие для семьи Меней люди, с которыми были связаны долгие годы совместных молитв в «катакомбной» церкви.
Мария Витальевна Тепнина весь срок заключения провела в Кемеровском женском лагере, после которого была отправлена в ссылку в Красноярский край и была освобождена по амнистии в 1954 году. Вот как она вспоминает о встрече с Александром Менем в Москве после своего возвращения из ссылки: «…Мы встретились, как будто бы вчера виделись… „Марусенька!“ — „Алик!“ Ну и… очень трудно сказать, радость была, конечно, всепоглощающая».
Всем своим существом она разделяла тревоги и радости судьбы Александра, став его духовной дочерью и пережив его на два с половиной года.
Александр вернулся из Иркутска в Москву со справкой о том, что он прослушал пятилетний курс Иркутского сельскохозяйственного института и отчислен в мае 1958 года. До этого момента он знал, что по окончании института по закону должен три года отработать по специальности зоологом. После работы по гражданской специальности он планировал поступить в Загорскую духовную семинарию. В обстоятельствах, сложившихся весной 1958 года, он увидел Божью волю и понял, что настало время осуществить свое призвание.
«Помню, брат был серьезно обеспокоен, когда его изгнали из института, — вспоминает Павел Мень. — Решался вопрос о его рукоположении. Он приехал из Иркутска, понимая, какие трудности его ждут. Однако он все решал гармонично. И на этот раз тоже. Впрочем, в одном откровенном разговоре, когда мы были вдвоем, брат признался, что ему очень тяжело дается этот выбор. Нашего отца его намерение принять сан не радовало. Вместе с тем самые близкие и ценные люди, которых Александр знал в Иркутске, были православные, отсидевшие за веру».
«Лет 25 назад я первый раз побывал в Киево-Печерской лавре, и меня поразила надпись у входа в пещеры, — писал отец Александр художнице Ю. Н. Рейтлингер в 1975 году. — Там говорилось о молитвенниках-подвижниках. „Не забывай их, — писал неведомый автор надписи, — и они тебя не забудут“. Это многому меня научило. И в один из труднейших, катастрофических моментов моей жизни 17 лет назад я это пережил с необычайной силой. И их иконы для меня действительно некий знак присутствия святых. Как это происходит, я не берусь, да и не хочу объяснять. Сам по себе внутренний факт важнее всех объяснений».