Когда архимандрит Пимен, любивший Эшлимана и ценивший его истовое служение, стал епископом Костромским, он рукоположил его в диаконы. Позже Эшлиман был переведен в Москву и в 1961 году рукоположен во иереи Пименом, ставшим к тому времени митрополитом.
В священстве Эшлиман преобразился, стал гораздо глубже. Его служение, по мнению отца Александра, было просто потрясающим. Сочетание сильного голоса и глубокого молитвенного настроя, пробудившегося в нем после рукоположения, дало мощный эффект. Отец Николай был человеком, всегда склонным к мистическому видению мира, в то время как отец Александр относился к этому снисходительно, любя его, но часто повторяя, что от мистики до мистификации всего один шаг.
Отец Николай стал прекрасным проповедником, и народ его очень полюбил. Он служил в Куркине, где у него был большой приход, а потом был переведен в Москву. «Я сам присутствовал на его службах и видел, как народ его любит — потому что он был барин в хорошем смысле слова, — рассказывал отец Александр. — Прихожане как-то чувствовали в нем „господина“ — это сразу психологически ощущалось. Он действительно был господин, и он естественно принимал такое к себе отношение. Понимаете, у нас, интеллигентов, психология другая. Вот мы с ним приходим в кафе (это было, когда стали вводить самообслуживание), и я говорю: „Ну, пойдем с подносами“. А он: „Нет уж, я этого не могу“, — и зовет девушку: „Девушка, идите сюда!“ Вся публика стоит в очереди с подносами, а он договаривается с девушкой, чтобы она пришла и обслужила. Не потому, что ему лень было встать, а это было для него органично — я не могу даже сказать, что это было хоть сколько-нибудь дурно. Некий шарм был органически присущ этому человеку».
В то время они общались постоянно. По словам отца Александра, не было никого, с кем бы он был так тесно связан тогда. Как это иногда случается у близких людей, их связь стала почти телепатической. Иногда они сравнивали, какие проповеди говорили в один и тот же день, и оказывалось, что говорили они одно и то же. Создалось исключительное единство, несмотря на то, что, в сущности, они были очень разными людьми. Отец Николай был обращенным, а отец Александр был с детства церковным человеком. Эшлиман был аристократом, а отец Александр никогда им не был. Между ними было множество других существенных различий, но они действительно стали очень близки. Начало 60-х стало периодом их близкой дружбы, единства, совместной работы, совместных встреч и обсуждений всех приходских и церковных дел. Отец Александр всегда настаивал на том, что решение церковных и приходских вопросов входит в обязанности священника в Церкви.
Отец Глеб Якунин был человеком совершенно другого склада. Он прошел через увлечения йогой, оккультизмом и антропософией, пока судьба не свела его с Александром Менем, под влиянием которого он обратился в христианскую веру еще в период их совместной жизни в Сибири. Глеб был рукоположен во священника Русской Православной церкви в августе 1962 года. «Но это человек темпераментный и страстный, которого всегда в основном интересовала борьба, — говорил о нем отец Александр. — Больше ничего — борьба, и борьба, и борьба! И если когда-то можно было противника сокрушить — для него не было большей радости. Хотя вообще человек он милый и чистой по-своему души».
«На все нападки, гонения и клевету отец Глеб всегда отвечал с воодушевлением воина, — пишет биограф Глеба Якунина Елена Волкова. — Глаза загорались, в голове зрел план защиты или нападения. Он говорил, что воевать за свободу и возрождение России — это его призвание. „Я же из рода военных! Битва так битва“. Военными были его дед и отец. Павел Иванович[123] был штабс-капитаном в царской армии, а затем музыкантом в кавалерийской бригаде Буденного. Его сын не махал шашкой и не стрелял — оружием отца Глеба было слово и только слово. Глеб с детства был антисоветчиком и не понимал, почему его отец не присоединился, например, к армии Деникина. Когда умер Сталин, Клавдия Якунина плакала, а ее сын смеялся от радости»[124].
В конце 50-х годов начались самые бурные, самые активные антирелигиозные выступления. Если первое постановление Хрущева, направленное против религии и Церкви, увидело свет еще в 1954 году и было посвящено анализу «крупных недостатков в научно-атеистической пропаганде и мерам по ее улучшению», то с 1958 года давление на Церковь осуществлялось не только политически, но и посредством финансового гнета. Так, в октябре 1958 года Совет министров СССР выпустил два постановления — «О свечном налоге» и «О монастырях» — с целью подорвать материальное положение Церкви и сократить число действующих монастырей. С этого момента религиозным объединениям запрещалось продавать свечи по более высоким ценам, чем они приобретались в свечных мастерских, использовать наемную рабочую силу или добровольный и безвозмездный труд паломников. Кроме того, были введены высокие налоги на здания и монастырские угодья. Начало этой хрущевской атаки совпало с рукоположением отца Александра. В это время начались закрытия храмов, пресса была полна враждебных выпадов, и появились первые ответы на эти выпады в самиздате. Так, отец Сергий Желудков[125] написал блестящее открытое письмо отрекшемуся священнику Дарманскому[126], в котором последовательно разбил все навеянные советской пропагандой сомнительные аргументы отреченца. «Вчитываясь в Вашу статью, — писал отец Сергий, — я сделал открытие: да ведь Вы и не были в христианской религии. Вы верили, что Христос — не человек и что человек не свободен, что Ветхий Завет не отменен, что Библия — учебник естествознания, что небо — шатер, что диавол — с хвостом и т. д. <…> Это была религия страха и невежества. Понятно, она стала разваливаться от посещений лектория»[127].
С отцом Сергием Желудковым отец Александр познакомился в 61-м году. Однажды вечером он сидел в домике при церкви, в сторожке, и вдруг постучался человек: небольшого роста, в шляпе, с короткой седой бородой, с очень знакомым, как показалось отцу Александру, лицом. Он приподнял свою шляпу и коротко сказал: «Здрасте, я — Желудков». И они сразу почувствовали душевную близость. «И я вам скажу по своему опыту (за многие годы общения с десятками, сотнями, а может быть и больше, людей), — вспоминал отец Александр, — этот человек своим общением давал удивительно много! Разговор с ним обогащал! Это была совершенно неповторимая личность. Потому что он пробуждал в собеседнике то, что в том еще дремало. Мне он всегда напоминал Сократа; не только своей, так сказать, внешностью, но его способностью стимулировать мысль другого человека, его способностью быть открытым к другому. Это редчайший дар… — как доброта, веселая ирония, смелость суждений»[128].
С тех пор отец Александр начал систематически видеться с отцом Сергием. Желудков прошел сложный, зигзагообразный жизненный путь. Будучи старше отца Александра на четверть века, кем он только не был. Работал бухгалтером, занимался архитектурой под руководством известного московского зодчего Жолтовского, работал вольнонаемным при лагере, наблюдал лагерную жизнь; считал, в частности, что Солженицын отразил только черные стороны лагерной жизни, и рассказывал отцу Александру о многих светлых сторонах жизни в лагере.
После окончания Ленинградской семинарии Желудков начал служить. При этом он постоянно стремился найти современную форму выражения для христианского благовестия. Но в это время никакой эксперимент не проходил безнаказанно. Отца Сергия постоянно снимали с одного места и бросали на другое — то настоятель, то уполномоченный. Это был вечный странник! Его служение навсегда закончилось тогда, когда он решил сделать достоянием общественности чудо исцеления женщины на могиле Ксении Блаженной в Петербурге, и это стало известно уполномоченному.
Отец Александр считал его оригинальным мыслителем, блестящим стилистом, неутомимым искателем истины, вносившим в Церковь дух пытливого вопрошания, экспериментаторства, творческих поисков. По воспоминаниям многих прихожан Новой Деревни, в отце Сергии была какая-то наивная детская чистота, и отец Александр, будучи значительно младше отца Сергия, относился к нему с отцовской нежностью.
Отец Сергий решил экспериментально создать некую модель «христианства для всех». Для этого он вел переписку с несколькими корреспондентами на различные социальные, философские, нравственные, богословские и литургические темы, а затем готовил брошюры из фрагментов этой переписки. Впоследствии на основании всей проблематики, поднятой в этой переписке, отец Сергий создал одну из своих первых книг, которая называлась «Почему и я христианин». Ему казалось, что можно найти совершенно рациональные, простые, понятные каждому слова, для того чтобы выразить общую евангельскую истину. «И это была трудная, может быть, в каком-то смысле безнадежная задача, — считал отец Александр. — Но она была благородная, и я понимал нравственную глубину, сердечную глубину его устремлений. Его отзывчивость душевным движениям людей была огромна».
Тем временем разгромы продолжались. Бывший диакон Всехсвятской церкви в Москве А. Чертков, отрекшись от христианства, стал активно выступать против Церкви в журнале «Наука и религия». В 1962 году он опубликовал статью «Святой рождественский обман»[129] с критикой статьи Александра Меня «Тайна волхвов», опубликованной в том же году в «Журнале Московской Патриархии»[130]. В статье Черткова библейские пророки названы «пигмеями духа», а Александр Мень — «православным фальсификатором».
«Я подсчитывал, — вспоминал отец Александр. — В эти годы антирелигиозная пропаганда дошла до того, что в день выходило по шесть-семь десятков названий книг, каждая из которых имела миллионный тираж. В день! Прямо стрельба из „катюш“, из минометов… Храмы закрывались при самых безобразных обстоятельст