И всё же гэбэшник решил продолжить. «Мы пришлем специалиста осмотреть вашу библиотеку», — сказал он и опечатал помещение, сказав, что приедет на другой день. И отец Александр решился: пошел к одному административному лицу деревни Алабино, с которым был в большой дружбе, и рассказал ему о том, что произошло. Тот ответил: «Они были у нас, допрашивали, мы сказали о вас самое хорошее, что никакой антисоветчины у вас нет и не было, и вообще они не имеют права оставлять дом опечатанным — они должны были закончить обыск».
На следующий день отец Александр решил поехать в местное отделение КГБ. Поскольку того представителя, который опечатал дом, в отделении не оказалось, отец Александр оставил ему записку, указав в ней, что не дождался его, а тем временем из отпуска вернулась его семья и он просит больше его не беспокоить. Но оказалось, что во время отсутствия отца Александра тот гэбэшник приезжал в Алабино и обнаружил, что дом закрыт на замки; их предусмотрительно повесил отец Александр, узнав, что гэбэшники не имели права оставлять дом опечатанным.
Вскоре отец Александр получил повестку в прокуратуру. Было решено устроить грандиозный процесс, для ведения которого привлекли генерального прокурора Руденко[139]. Для начала в районной газете «Ленинское знамя» была опубликована статья «Фальшивый крест»[140], в которой Лев Лебедев был изображен в карикатурном виде. Далее в статье было написано следующее: «Отец Александр (в миру А. В. Мень) и отец Николай (в миру Н. Н. Эшлиман) сажали Лебедева в церковную легковую машину (№ ВП39–01) и, прихватив с собой „святой“ сорокаградусной и совсем не святых девиц, катались по дорогам Подмосковья». Заодно, как указывал автор статьи, священники ограбили музей, украв из него свитки Торы, и пели «Шумел камыш». «Девицами», таким образом, была названа жена Эшлимана.
На допросе отец Александр указал, что из музея он ничего не брал. На следующем допросе была приведена экспертная оценка стоимости книг, привезенных Лебедевым отцу Александру, и было доказано, что их суммарная ценность составляет 10 или 15 рублей, что было несерьезной суммой. Для масштабного процесса с привлечением генерального прокурора материала оказалось недостаточно.
Но одновременно с этой историей случилось еще одно происшествие. В алабинском храме появился заведующий охраной памятников Лясунов и указал отцу Александру на ряд сломанных белокаменных колонн. В колоннах действительно были выбоины: во время войны, когда шли бои, в них попадали осколки, и в процессе ремонта храма было решено заделать эти выбоины известкой и штукатуркой. Таких колонн, высотой 15 метров, в храме было много — ими по всему периметру была окружена колокольня. Лясунов потребовал извлечь из колонн известку и штукатурку и заделать выбоины белым камнем. Выполнить его требование, причем в назначенный короткий срок, было совершенно невозможно. Но когда отец Александр увидел выразительное лицо Лясунова, то ему стало понятно, что он имеет дело с обычным взяточником. Лясунов обозначил размер «взноса» в три рубля, и отец Александр вручил ему эту сумму.
Чувствуя свою полную безнаказанность, Лясунов объехал восемь или десять церквей, успешно повторяя эту операцию. Но один из священников, с которого Лясунов потребовал более существенную сумму (аппетиты его всё возрастали), заметил номера переданных ему купюр и сообщил о прецеденте в милицию. В результате Лясунов был взят с поличным и начался процесс. По мнению адвоката, всех священников следовало посадить как взяткодателей. Так несколько неблагоприятных для отца Александра обстоятельств наложились одно на другое. Лясунову, набравшему, как выяснилось, колоссальную сумму, впоследствии дали восемь лет.
«Наступает отпуск, и я чувствую, что надо посмотреть мир, пока тебе не дадут смотреть через маленькое окошко, — рассказывал отец Александр. — И мы с женой отправились по Волге на пароходе. Я был уже спокоен, потому что „У врат молчания“ было закончено, и я уже обдумывал, как мы начнем греков[141] и, самое главное, — где мы их начнем. И тут — приезжаю я, по-моему, в Астрахань или еще в какой-то город — телеграмма от Сережи[142], моего сослужителя: „Приезжал Трушин[143] (это уполномоченный по делам Церкви), срочно выезжай“. В общем, пока я ехал по Волге, я в каждом городе находил отчаянные телеграммы: „Приезжай срочно“. Оставив Наташу и мешок с книгами, которые я брал с собой, я в Саратове сел на самолет и прилетаю сюда».
В Алабине отец Александр обнаружил полный разгром. Уполномоченный по делам религии уже приезжал, чтобы встретиться с «уголовником и злодеем Менем», но выяснил, что Мень в отпуске. «Никаких отпусков не полагается!» — решил Трушин. В ГБ он работал с 45-го года и имел высокое звание. «Человек не из приятных, — рассказывал о нем отец Александр, — хотя, впрочем, я с ним, как говорится, чай не пил. „Что с вами делать?“ Я говорю: „Ничего“. — Он говорит: „Вот, написано: ‘Шумел камыш’ и прочее“. — „Знаете, — говорю, — я столько не пью, в чужих домах тем более. ‘Шумел камыш’ я даже текста не знаю“».
Трушин пребывал в полном замешательстве в отношении дальнейших действий с отцом Александром. Никакого состава преступления в упомянутых историях, кроме мелкой взятки чиновнику из общества охраны памятников, он не видел, и отец Александр твердо стоял на том, что публикация в «Ленинском знамени» — это выдумка чистой воды, а взятка Лясунову была единственным возможным ответом на невыполнимые требования. Но в 64-м году каждый номер «Науки и религии» выходил с рубрикой «Факты обличают», направленной против священников и религии, и журналисты каждой местной газеты готовы были на всё, лишь бы получить новый факт для низкопробной антирелигиозной статьи. «Что с вами делать?» — повторял Трушин уже который раз. «Ну, не служите пока…» — наконец определился он.
Отец Александр еще не пропустил ни одной службы, когда был созван съезд уполномоченных по делам религии. Материалы съезда отцу Александру остались неизвестны, но вскоре его вызвал секретарь епархии и посоветовал ему «погулять месяц-другой», пока ему найдут новое место: «Не беспокойтесь, всё будет в порядке — Трушин хороший человек». Когда отец Александр напомнил секретарю епархии о предстоящем скоро празднике Успения, то секретарь посоветовал попросить уполномоченного разрешить ему служить на праздник. И действительно, Трушин разрешил отцу Александру послужить на Успение, но рекомендовал искать затем другой приход. Таким образом, «в верхах» решили отказаться от процесса, но перевести отца Александра из Алабина.
Поскольку секретарь епархии сказал отцу Александру, что освобождается место в Покровской церкви неподалеку от станции Тарасовка, отец Александр сразу после Успения поехал туда. Выбирать ему не приходилось, и вскоре он заключил договор. Новая церковь показалась отцу Александру грандиозной.
А в Алабине тем временем продолжался разгром: старосту сняли с должности, всех священников перевели, в результате чего началось постепенное запустение прихода. «Аббатство» было разрушено. Так в 1964 году закончился алабинский период служения отца Александра. Впоследствии у него никогда уже не было таких благоприятных условий.
В хронологии основных вех жизненного пути, записанной им, этому эпизоду соответствует следующая запись:
«1964
Летом заканчиваю „У врат молчания“. Последние строки написал после обыска 3 июля 1964: из-за Льва Лебедева едва не попал под суд, но чудом Божиим избежал его. Отделался фельетоном в „Ленинском знамени“, все было неосновательно. Переведен в Тарасовку на Успение в 1964 году (еще до падения Хрущева)».
Глава 4Начало служения в Тарасовке. Письмо священников-диссидентов
В сентябре 1964 года отец Александр был назначен вторым священником в краснокаменную с голубыми куполами церковь Покрова Божией Матери в поселке Черкизово неподалеку от станции Тарасовка Ярославской железной дороги.
Переход из Алабина в Тарасовку стал несомненным испытанием для отца Александра. По воспоминаниям Зои Маслениковой, рассказывая впоследствии о событиях того времени, он сказал: «Я только сейчас вспомнил, как это тяжело было, какой катастрофой и падением казалось. Но память правильно работает. Это нормально, что я не помнил до сего дня об этих переживаниях…»
В Тарасовке, кроме настоятеля, отца Николая Морозова, полагались по штату еще три священника, одним из которых и стал отец Александр. Отец Николай был уже очень немолодым человеком с тяжелым характером. Отцу Александру он поручал исполнение всех треб и большей части рутинной работы, постоянно придираясь к нему. Через полгода после начала служения отца Александра в Тарасовке отец Николай был переведен в другой храм, и настоятелем назначили отца Серафима Голубцова, который оказался душевнобольным человеком, не переносившим растущей популярности отца Александра среди прихожан.
Посреди всей этой «невнятной публики, — вспоминает Людмила Улицкая, — появляется совершенно определенное лицо красивой еврейской породы, образованный, остроумный, веселый, и ко всему — православный священник! И он — знает! И знание его такого свойства, что подходит деревенским старушкам (он служит в ту пору в подмосковной Тарасовке), но также оно годится для Сергея Аверинцева, Мстислава Ростроповича и Александра Солженицына — в разные годы они приезжали к нему побеседовать о важном. И, конечно, его знание годится и нам, молодым людям, рассматривающим христианство как одну из концепций. В чем-то привлекательную, в чем-то неприемлемую».
«На свое счастье, летом 1965 года я познакомилась с отцом Александром Менем, — рассказывает Наталья Трауберг. — Мои родители жили тогда в Москве, я часто приезжала, да и переводила для московских издательств. Тем же летом я увидела Шуру Борисова, Женю Барабанова и Мишу Меерсона. Миша и Женя были очень активны, и они предъявили мне религиозное возрождение в чистом виде, поскольку они были людьми, активно возрождавшими… Оказалось, что эти мальчики всё время что-то печатают и перепечатывают, всё время что-то распространяется, читается… А я тогда много переводила Честертона, я дала им свои переводы, и они мигом разлетелись и стали распространяться.