Я жила в Литве, поэтому прихожанкой его не стала, но очень подружилась и, приезжая, каждый раз с ним виделась. Он был веселый, скромный, простой и чрезвычайно ортодоксальный: никакого „специального“ впечатления на меня он не произвел. И я могу засвидетельствовать: милый, смиренный, разумный и исключительно традиционный церковный человек. Целиком обращенный к Богу. Прямо как в Библии. А как он был погружен в Ветхий Завет! Невероятно любил пророков. Он, конечно, сугубо антиохийский богослов: весь в иудейской традиции приходящих к Христу.
В 1966 году мы с отцом Александром уже сидели и обсуждали план нашего самиздата. Но людей из прихода, участвующих в этой „живой жизни“, было совсем немного, спасибо, если десять человек. Каждый приходил каким-нибудь своим, неожиданным путем. Новые люди появлялись промыслительно, все по-разному. Это распространялось само собой, „как огонь бежит“»[144].
После творчески обустроенного дома в алабинском «аббатстве» вся семья отца Александра была вынуждена перебраться в переоборудованную мансарду родительского дома Натальи в Семхозе[145], поскольку в Тарасовке не было жилья для священника. Небольшой финский щитовой домик поставили в виде второго этажа над основным домом в Семхозе и за месяц до переезда постарались привести его в жилое состояние. Жилье было спартанским. В центре — полутемная комната с выступом-«аппендиксом», двери из которой вели в кухню и в две маленькие спальни для супругов и детей. Готовили на электрической плитке, воду носили в ведрах, постоянно топили печь, поскольку дом продувался из всех щелей.
Но жизнь продолжалась. Наталья умело обустроила мужу кабинет в выступе проходной комнаты — в нем поместились письменный стол и рабочее кресло, а рядом — стул для посетителей. Под скошенным потолком прибили полки для книг и отделили закуток плотной темной портьерой.
В тарасовском храме места для приема посетителей не было. Для ночевок отца Александра после Всенощной староста храма снимала угол у своей знакомой, и ему приходилось ночевать в одной комнате с хозяйкой. К счастью, при этом доме был сад, где летом отец Александр имел возможность принимать свою паству.
Поездки на электричках стали для батюшки нормой жизни. Дорога в одну сторону занимала около часа, и это время отец Александр использовал для общения с прихожанами и для работы над книгами и письмами многочисленным адресатам.
Зарплата второго священника в тарасовском приходе была втрое ниже зарплаты настоятеля в Алабине. После вычета налогов на семью из четырех человек получалось критически мало. Некоторое время отцу Александру приходилось продавать книги из своей библиотеки. Но постепенно жалованье увеличилось и быт наладился.
Еще через несколько лет Наталья смогла провести в пристройку водопровод и канализацию, газ и центральное отопление. С изнурительным печным отоплением было покончено. Над сараем, примыкавшим к дому с северной стороны, устроили веранду. В этом летнем кабинете отец Александр любил работать в теплые месяцы года. Впоследствии веранда была перестроена в теплую жилую комнату — рабочий кабинет отца Александра, где разместилась его разраставшаяся библиотека.
С родителями Натальи жили дружно. Вечерами спускались к ним смотреть телевизор — почти единственный вид отдыха, который разрешал себе отец Александр.
«Все замечали, что у них в доме сплошные клички: Билина, Мамуха, Папуха, — вспоминает Владимир Юликов, зять отца Александра, ставший впоследствии издателем христианской литературы. — Но это очень мило было, потому что действительно Наташа носилась по дому, как муха жужжала… Я уже к этому времени разные семьи видел — видел, как живут музыканты, я жил в коммунальной квартире, — родственников, знакомых. Эта семья сразу поразила совершенно полным отсутствием каких-то перегородок, которые создают в семье раздражение, склоки, скандалы, трудности. И вот это их совершенное общение и легкость и явные взгляды, которые он на нее бросал всегда — влюбленные, такие ласковые, такие ужасно ласковые…
Столько забот. Крыша, которая течет. Это делала Наташа. Она всё время конструировала, непрерывная переделка была. То вот здесь были только терраски, здесь жил отец Александр Борисов. А позже надо было Надежду Яковлевну туда поселить. Мандельштам. Она жила на другой терраске, а значит, опять конструировалось. Придумали сарай снести и перестроить терраску. Сделали большой ему кабинет — это Наташа всё придумывала».
«Александр обладал даром моментально улавливать душевное состояние членов своей семьи и гасить „волны“, порой неизбежные в быту. Он делал это самым уместным для каждой конкретной ситуации образом — мягко или твердо, но всегда исключительно деликатно», — дополняет этот рассказ Павел Мень.
Летом участок превращался в благоухающий сад с цветником, огородом, ягодником и фруктовыми деревьями — о нем очень заботилась мама Натальи, Ангелина Петровна, которую внуки прозвали Билиной. В беседке, стоявшей посреди сада, на пишущей машинке было напечатано немало страниц из произведений отца Александра.
«Похороны Федора Викторовича (тестя отца Александра. — М. К.). И Ангелина Петровна встает и говорит (уже поминки, уже мы вернулись с кладбища): „…вы знаете, вот мы живем с моим зятем, с моей дочерью и с Федором Викторовичем столько лет…“ — продолжает вспоминать Владимир Юликов. — И как-то она коротко обозначила — вот сколько мы знаем семей, где так часто ссоры между детьми и родителями, когда они вынуждены жить вместе. А здесь, сказала она, вот поверьте, за все эти годы ни разу никто из нас даже не повысил голос. Я сижу за столом. Я-то это знаю. Мне не нужно было кивать головой или поддакивать. Я просто запомнил ее слова, потому что они подтвердили то, что я видел за эти годы. А значит, и до того было так же. Вот в такую семью потрясающую я попал.
Ну как ведь жили? Огород. Федор Викторович с Ангелиной Петровной всегда накрутят помидоров, огурцов, эти банки, картошка своя, огурцы, помидоры, всё свое — полный погреб. Это же чудесно вкусно все было. В общем, вкалывали. И у них было очень уютно, вкусно, хорошо дома, и это всё делала вот эта семья. Простая русская еда. Студень был на Пасху всегда. Прекрасные были варенья, всякие соленья. Всё это было великолепно. Они привезли из Украины эти рецепты. Я там увидел впервые, что в огурцы надо положить листы черной смородины, еще что-то, какую-то там чепуху они накладывали. Такие огурцы, как у Ангелины Петровны… Это изумительно. Остановиться абсолютно невозможно. А уж ее сок, который она делала, березовый сок — и, оказывается, туда нужно положить несколько изюминок и чего-то еще, какой-нибудь кардамон, я не знаю, и это закупоривалось и ставилось в погреб до Нового года — шикарный напиток, газированный, оказывается, да еще как газированный, вкусноты необыкновенной! Итак, я попал в дом, где тепло, уютно; а через несколько лет провели отопление… Я же был молодой — поел, выпил — вот тебе и тепло. Но помню, что первое время в морозы было довольно-таки прохладно у них… В кабинете у отца была жуть какая-то зимой, как холодно. Ну просто колотун, а он сидел там и работал. На машинке. Иногда даже накинув на себя плед какой-то… Народ ехал непрерывно. Гостей иногда было трудно принимать из-за холода. А он терпел. Да он кипел там, работал! Работал практически непрерывно. Он мне давал эти книги. Все до единой книги у меня были с его автографом. Дело не в автографе. Я их все получил из его рук»[146].
«Если б спросили: как чувствует себя душа, попавшая в рай? — я ответил бы: точно так, как в доме отца Александра, — пишет Владимир Леви. — Ничего особенного, просто хорошо. Как никогда и нигде. Свободно. Светло. Тепло. Ничего лишнего. Всё заряжено чистотой. Высота местонахождения не замечается. Волшебная гармония, надышанная хозяином, исходила из каждого уголка и предмета».
Тем временем отец Николай Эшлиман и отец Глеб Якунин продолжали думать об обращении, направленном против реформы 61-го года и существующего в Церкви положения вещей. Через некоторое время после ранее описанного разговора отца Александра и отца Николая Эшлимана в Петровском состоялась встреча у отца Александра в Семхозе: приехали отец Николай и отец Глеб, А. Э. Краснов-Левитин и отец Дмитрий Дудко. Причем Анатолий Эммануилович сразу привез десятистраничный проект письма к патриарху, в котором было написано о том, что все постановления Архиерейского собора 1961 года незаконны. Необходимо отстаивать эту позицию, заявил он, вопреки любому возможному противодействию. Однако отец Александр и отец Дмитрий образовали «правую фракцию»: действовать без епископа они считали невозможным. Позиция отца Николая и отца Глеба осталась неопределенной. И тогда отец Александр предложил обсудить вопрос соборно.
Для этого обсуждения на даче у Эшлимана собрались десять человек. Всем было предложено высказать свое мнение. Закончилось же это собрание тем, что решили пригласить кого-нибудь из людей старшего поколения — в частности Анатолия Васильевича Ведерникова. Некоторые не соглашались с его кандидатурой; в итоге решили пригласить и его, и владыку Ермогена.
По итогам расширенного собора было решено подготовить проект послания церковным иерархам и светским властям. Анатолий Васильевич даже предлагал, чтобы текст этого послания был зачитан лично патриарху в Елоховском соборе во время службы, что одобил и владыка Ермоген. Отец Александр написал трехстраничный текст, обозначив в нем главное. Смысл предложенного им послания состоял в том, что реформа 1961 года противоречит не только церковной практике, но и государственным законам. В частности, отец Александр указывал на возникшее противоречие в статусе священника, который, в соответствии с существовавшим порядком вещей, мог быть избран членом местного совета, но не был допущен к членству в церковном совете. Предложенный отцом Александром текст обращения содержал множество риторических