вопросов о том, насколько совместимо нынешнее положение вещей с церковной практикой.
Действительно, с момента реформы 61-го года священнослужители по-прежнему оставались в положении наемных работников, привлекаемых приходскими советами для совершения религиозных служб. Советские власти имели право отвода членов приходских советов и назначения проверенных ими людей. «Главным человеком» в приходе оставался староста. Введение в 1962 году специальных регистрационных книг делало обязательным внесение в них паспортных данных тех прихожан, которые заказывали в церквях совершение любых треб, что давало властям контроль над верующими и тем самым подвергало людей риску столкнуться на работе с нежелательными для них последствиями посещения церкви.
Отец Глеб не согласился с текстом, предложенным отцом Александром. «Нет, это для них слишком непробойно, — сказал он. — Их надо долбить! Долбить так, чтобы до них дошло». Но примерно в это время состоялся октябрьский пленум ЦК 1964 года, на котором Хрущев был освобожден от всех занимаемых им должностей, а на должность первого секретаря ЦК КПСС был назначен Брежнев. Анатолий Васильевич Ведерников обсудил сложившуюся ситуацию с отцом Всеволодом Шпиллером[147] и предложил прекратить подготовку письма, ставшего, по его мнению, несвоевременным. В новых условиях, считал Ведерников, необходимо дождаться стабилизации политической ситуации в стране и затем прояснить позицию властей по отношению к решениям Архиерейского собора 1961 года. Того же мнения придерживался и владыка Ермоген.
Тогда отцы Глеб Якунин и Николай Эшлиман решили написать письмо самостоятельно. Но они оба были очень заняты служением и работой на приходах, и работа над письмом могла продолжаться довольно долго, если бы не произошло «роковое стечение обстоятельств и пересечение судеб», как называл отец Александр новый поворот событий. К составлению письма в этот момент подключился Феликс Карелин[148], который в прошлом был связан с КГБ, но, будучи внедрен в качестве осведомителя в студенческий литературно-богоискательский кружок, обратился в христианство, покаялся перед членами кружка и в дальнейшем отказался сотрудничать с органами, за что отбыл срок в заключении. Карелина разыскал и привел в приход к отцу Александру Глеб Якунин.
Феликс, как рассказывал о нем отец Александр, был удивительным человеком — крайне темпераментным, страстным, умеющим много часов говорить «как по книжке». Имея схематический строй ума, он мог бы принести много пользы и для Церкви, и для дела, если бы не его безудержная натура.
По мнению отца Александра, роль Феликса оказалась роковой. Поскольку и Глеб Якунин, и Николай Эшлиман по обстоятельствам своей жизни, общей занятости и непривычке составлять подобные документы оказались не готовы к написанию подробного обращения, они попросили об этом Феликса[149]. Участие отца Глеба Якунина в подготовке письма ограничилось высказыванием ряда общих идей. Основная часть литературной работы была сделана Карелиным, хотя каждая формулировка обсуждалась и принималась ими втроем. Однако заслуга Эшлимана и Якунина заключалась, прежде всего, в том, что они поставили свои подписи и отказались снять их, несмотря на оказываемое на них впоследствии давление. Подпись Феликса, как бывшего заключенного, решено было не ставить, чтобы не давать формального повода для отказа в рассмотрении документа.
Когда отцы Глеб и Николай принесли письмо владыке Таллинскому Алексию[150], который был управделами Патриархии, то, по их свидетельству, глаза его потеплели. У них появилась надежда, что письмо произведет благоприятное впечатление, хотя они и подозревали, что будут репрессии. Отец Александр был против того, чтобы они отправляли это письмо, и не исключал, что Эшлимана и Якунина запретят в служении немедленно по прочтении документа. В день подачи письма отец Александр встретил Карелина, который торжественно произнес: «Началось!» Отец Александр рассказывал, что он был мрачен, и высказал Карелину сожаление по поводу того, что такие священники выпадают «из наших рядов», на что Карелин ответил, как Каиафа[151]: «Что стоят два человека в сравнении с великим делом!»
Таким образом, 25 ноября 1965 года отцы Эшлиман и Якунин обратились к патриарху Алексию (Симанскому) с «Открытым письмом», копии которого были разосланы всем епископам внутри страны. Вскоре после этого было также отправлено заявление на имя председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорного[152], которое, по мнению отца Александра, было более удачным. В этих письмах авторы подробно говорили о неблагополучии во внутрицерковной жизни и в отношениях между Церковью и гражданской властью. Было приведено множество фактов нарушения законности в отношении Церкви. Письмо патриарху отмечало заслуги Русской церкви перед русской государственностью и культурой, а также упоминало о насильственном закрытии храмов в 1959–1964 годах. Акцент во втором письме был сделан на попустительстве Патриархии, епископата и духовенства закрытию храмов и на требовании немедленно созвать Поместный собор и отменить постановление Архиерейского собора 1961 года о реформе приходского управления.
В сущности, «Открытое письмо» было крайне дерзким шагом, поскольку никто и никогда не осмеливался говорить так с патриархом, со Священным синодом и с высшими государственными чиновниками. Местами письмо было написано в поучающем тоне и больше напоминало обличительный документ, чем письмо священников патриарху. При этом конструктивных предложений в письме не содержалось.
Как рассказывал отец Александр, реакция патриарха была противоречивой. Сначала он сказал: «Вот, все-таки нашлись порядочные люди!» — после чего добавил: «Они хотят поссорить меня с властями». При этом ни патриарх, ни архиереи не пригласили Эшлимана и Якунина для разговора, чтобы познакомиться с ними. Тем временем документ читали в верхах, печатали за границей и передавали по Би-би-си[153], и авторы письма с удовольствием озвучивали его всем своим друзьям и знакомым. Отец Александр часто оказывался в общей компании с Эшлиманом и Якуниным, слушал, упражняясь в терпении, это бесконечное чтение и уже знал письмо наизусть.
В среде духовенства письмо Эшлимана и Якунина вызвало широкий отклик. К ним приезжали священники из самых разных концов страны, собирали для них деньги и были крайне вдохновлены их действием. Отношение изменилось лишь потом, когда выяснилась их диссидентская позиция, заключавшаяся в непризнании действующих церковных властей.
Энтузиазм множества священников, прочитавших письмо, был связан с тем, что они видели в нем отражение собственных надежд, связанных, в том числе, и со сменой руководителя страны, проводившего жесткую антицерковную политику. «Ожидали: вот-вот „что-то начнется“, — писал отец Александр, — но никто не шел дальше словесной и материальной поддержки священников, не решаясь подвергать опасности свое служение или семью. Ничего не „началось“, да ничего и не могло начаться: переговоры с государственными органами должны вести Патриарх и епископы, а не рядовое духовенство. Между тем Патриарх, Синод и епископат в условиях тех лет и не помышляли о возможности каких бы то ни было переговоров»[154].
Наступил решительный момент. Отец Александр считал, что Эшлиману и Якунину очень важно сделать всё, чтобы сохранить себя на приходах, и не поддерживал диссидентский настрой своих друзей. По его мнению, они совершили акт своей гражданской и церковной честности, но должны были продолжать служить Церкви. Однако авторы «Открытого письма» прочно заняли диссидентскую позицию. «Тут причины были разные, — рассказывал отец Александр. — Феликс Карелин был просто экстремист, его несло. Фантастический человек. А Глеб — человек искренний и горячий. Что касается Николая Николаевича, то он — человек безапелляционный, и, заняв какую-то позицию, он всегда говорил: „Вот так, так и так“, — авторитарный был человек и признать какую-то свою ошибку он не мог (в тот момент его это страшно подвело)». «Мы выполняли императив нашей совести, — говорил спустя много лет в эфире радио „Свобода“ Глеб Якунин. — И мы на тот момент писали в надежде, что если мы уж не перевернем всю ситуацию, чтобы Церковь могла действительно освободиться от ига государства и возродиться, то, по крайней мере, сделать попытку этого».
Через некоторое время Якунина и Эшлимана вызвал митрополит Пимен[155] и предложил им написать объяснительную записку и дать в ней ответы на три вопроса: не изменили ли они своих взглядов; что они собираются делать дальше и не собираются ли они извиниться перед епископатом за нанесенное оскорбление. Отец Александр считал, что в этой ситуации уместно было бы написать вежливое письмо, пояснив, что авторы никого не собирались оскорблять и написали свое письмо как с церковных, так и с гражданских позиций, указав при этом на то, что письмо — это скорее вопрошание, нежели обличение. Но Якунин и Эшлиман отказались писать такое объяснение. Они, напротив, пошли к Феликсу Карелину, который, по мнению отца Александра, вдохновил их на резкий ответ в том ключе, что их взгляды не переменились и в «Открытом письме» мысль выражена точно.
На следующий день после этого, 13 мая 1966 года, митрополит Пимен временно запретил их в священнослужении. Якунин и Эшлиман ответили обличением Патриархии, протестуя против незаконного запрета. Тогда их запретили в служении постановлением Синода. Причем члены Синода, подписавшие постановление, ни разу не видели авторов письма и плохо их себе представляли.