Отец Александр неоднократно помогал Солженицыну, который в то время был мало известен. Его книги еще не были опубликованы, но КГБ активно разыскивал его машинописные труды. Не раз объектом обысков со стороны КГБ на предмет обнаружения работ Солженицына оказывался дом отца Александра. Но помощь автору — в том числе в работе над его историческим трудом — продолжал оказывать и сам отец Александр, и несколько его ближайших помощников. Так, отец Александр помог Солженицыну отправить его тексты за границу. Когда был опубликован первый труд Солженицына на Западе, батюшка прочел и написал ему сдержанный критический отзыв. Сам он был в то время, по словам Солженицына, «по горло в опасности». «Его труд я воспринимал как миссию, имевшую провиденциальный смысл, — говорил о нем отец Александр. — Именно такой человек, который бил в одну цель, мог всё это осуществить. <…> Он был высшей точкой той волны, которая пришла в послесталинский период».
Во второй половине 60-х отец Александр впервые принял участие в киносъемке. Известный режиссер Михаил Калик[164] решил снять фильм о любви. Этот фильм вышел на экран в 1968 году под названием «Любить». Четыре киноновеллы о любви объединены были в лирическую киноповесть кадрами хроники конца 60-х годов. В промежутках между сценами фильма режиссер этой хроники Инесса Туманян[165] берет интервью у людей на улицах и в домах и задает вопрос о том, что они думают о любви. Были засняты молодые люди на танцплощадке, журналисты, профессора, студенты, рабочие у станка. И в рамках этого фильма Калик решил снять монолог священника.
«Бригада-„ух“ явилась ко мне в церковь, — вспоминает отец Александр, — (это было как раз в то время, когда мы встречались с „Костей“), и говорят: „Так и так, мы снимаем; но мы сделаем исключение: мы всех снимаем скрытой камерой, а Вы будете видеть камеру, магнитофон и будете говорить“. „Конечно, — сказал я, — с удовольствием вам скажу всё, что нужно, но, разумеется, не надейтесь, что эти кадры пройдут“».
Операторская группа прибыла к отцу Александру через несколько дней, опутала проводами весь огромный храм в Тарасовке, и в течение сорока пяти минут он рассказывал и отвечал на вопросы режиссера хроники. Таким образом, размышления батюшки о любви складываются в фильме в своеобразный философский монолог. «Спрашивали меня не только о любви, — рассказывал отец Александр. — Я сказал: „Никаких вопросов заранее, всё сразу, с ходу, чтобы не было ничего надуманного, придуманного мною, а прямо так“. В частности, они меня спрашивали: „Почему сейчас упадок нравов?“ Я говорю: „А вы считаете, что раньше было лучше? Я до революции не жил, поэтому не знаю. Но если вы считаете, что раньше было лучше, то я вам отвечу: если это так, то, с моей точки зрения, это духовный упадок“ — и дальше объяснил, в чем он заключается. Они уже, конечно, про любовь забыли и спрашивали обо всем на свете. Я это знал и воспользовался — и не зря, потому что все это было отснято и много раз пускалось на студии Горького крупным планом».
Вот как вспоминает о работе с отцом Александром режиссер хроники Инесса Туманян: «Так что же тянуло к Меню? Там все было от того мира, который я не принимала (и который казался ханжеским, обедненным и убогим, при всех возвышенных словах!), — и все было естественно.
Увидели красивого молодого мужчину. Внутренний голос: „Господи, зачем в рясе, зачем тратит на это жизнь?!“ Сначала сожаление, потом любопытство: „А почему он сюда попал?“ Сначала безапелляционное осуждение — эк ведь обманули человека эти попы! А потом: „Ну-ну. Умен, образован…“ Кстати, скоро поняли: образован — не нам чета! Что удивительно — современен. Что удивительно — оперирует научными категориями (вот тебе и религиозное мракобесие)! И бесконечное человеческое обаяние — ума, манеры говорить, улыбаться, общаться, слушать, возражать. Он всё время с тобой в контакте, к тебе пристроен — и все время сам по себе… Появляется ощущение равенства: мы оба из одного мира (а не то что он — из „потустороннего“). <…> Как ни провоцировали его на „сложные“ и „щекотливые“ темы, а попросту говоря, на антисоветчину — что-то скажет? как выйдет из положения? — ни разу не удалось. Выходил из положения блестяще, и говорил при этом правду! Полное удивление!
„Я буду сниматься, готов разговаривать, но давайте договоримся: вы не будете использовать это в антирелигиозном контексте“. Договариваемся честно — и покажем материал и фильм. <…>
Манера говорить — светская, интеллигентная, интонация удивительно… культурная, что ли, — не уныло-проповедническая, как мы себе представляли проповеди… И дальше это поражало всё больше — словно на лекции сидишь.
И курить нам разрешал, и выпил с нами сухого вина…
А как мы снимали! Наша нехитрая техника — и „забытая камера“. Он знал, что снимаем, не знал — когда. И вдруг — камера не заработала. „Что такое, ребята? Мы на работе, в чем дело?“ „Погоди, черт с ней, с камерой, дай послушать!“ Вот это первое было: нас взяло!»[166]
Впоследствии отец Александр был приглашен на студию Горького и посмотрел, что получилось. Фрагменты съемки в Тарасовке были врезаны в фильм, всё было сделано корректно. «Нашей картиной остался доволен, — продолжает Инесса Туманян свой рассказ об отце Александре. — И с контекстом все в порядке. „Пропустят?“ — улыбается. Бодро ответили: „Будет только так“. Куда там… Министр Романов[167] орал: „Все не́люди у вас в картине — один человек настоящий, и тот священник! Убрать!“».
До широкого экрана этот фильм так и не дошел, но его пускали узким экраном. В частности, он был показан в нескольких академических институтах. На некоторых актеров, принимавших участие в съемках, и на многих людей, узнавших отца Александра позже, этот фильм и последующие встречи с батюшкой произвели неизгладимое впечатление, что привело к полной перемене всей их жизни.
«Впервые я увидел отца Александра Меня на экране, — вспоминает Николай Каретников. — В 65-м году режиссер Инна Туманян, с которой я тогда дружил, снимала для фильма М. Калика документальные эпизоды. Она сказала, что у нее есть замечательный материал, который я должен обязательно увидеть. Мне показали две заснятые ею проповеди совсем еще молодого отца Александра. Первую проповедь „О любви и браке“ отец Александр произносил перед храмом в Тарасовке, а не в Новой Деревне, куда его перевели позже, вторую — „О добре и зле“ — в храме. Проповеди потрясли меня, каждое слово на вес золота, и я сразу попросил Инну меня к нему отвести. С первой встречи я отдал ему свое сердце, и наши отношения, отношения пастыря и пасомого продолжались до дня его трагической гибели. Для меня в знакомстве с отцом Александром был Божий промысел».
«От всего фильма в памяти осталось только это — легкость, блеск, точность, духовная высота, непередаваемый юмор отца Александра (я только потом узнал, что это был он). Все остальные сюжеты померкли», — рассказывает Владимир Илюшенко, который впоследствии также стал духовным сыном отца Александра.
Фильм Калика «Любить» показали и в НИИ азотной промышленности, где работал Павел Мень. Он вспоминал: «У нас была группа демократически настроенных людей, которые приглашали на концерты в институт тех, кто был в немилости у властей. Например, у нас бывали Высоцкий, Ростропович и Калик (я держался тихо, общался с нашими культуртрегерами, но не входил в приглашающую группу). После показа был написан донос в райком партии членом парткома НИИ Петуховой, что фильм идеологически не выдержан, поскольку „самым умным в фильме оказался священник“. Фильм запретили. Органами КГБ были изъяты все копии, кроме одной, спрятанной режиссером фильма Инной Туманян».
Через некоторое время после запрещения показов фильма «Любить» режиссер Элем Климов пригласил отца Александра для участия в съемках цветного широкоэкранного фильма «Спорт, спорт, спорт», авторы которого показали историю развития спорта и его связь с политикой и культурой. На этот раз в процессе съемки батюшка стоял во весь рост на фоне храма и говорил о спорте. По отзывам, отец Александр получился в этом фильме еще более удачно, чем в фильме Калика. Но, как выяснилось через некоторое время, запись фрагмента фильма с участием Александра Меня оказалась размагниченной.
Жизнь отца Александра уже в этот период была до предела насыщенной.
Для того чтобы избежать большого наплыва людей, он выбрал один день для регулярного приема гостей, и теперь по средам к нему домой приходили по двадцать пять — тридцать человек. Полноценного кабинета у батюшки тогда не было, и он принимал гостей в «аппендиксе», чувствуя, что возможностей для глубокого общения с людьми при таком формате встреч остается всё меньше. Как всегда, люди к нему приходили самые разные — те, которые остро нуждались в его духовной поддержке, и те, кто относился к разряду «праздных совопросников», как называл их отец Александр. Иногда приходили и совсем посторонние люди, которых приводили знакомые… Через пару лет отец Александр прекратил «клубный» формат встреч со всеми желающими. Однако впоследствии он получил за эти «среды» своего рода возмездие: один эмигрант написал статью «Отец Александр Мень», где описал «журфиксы», и это, несомненно, привлекло к батюшке пристальное внимание «компетентных» органов.
Тем временем Эшлиман и Якунин вместе со своим ближайшим окружением начали порицать Русскую Православную церковь все больше. Патриарха они называли только по фамилии — Симанский и считали его незаконным на том основании, что митрополит Сергий был незаконным патриархом. Отец Александр был убежден, что незаконность одного патриарха не влияет на законность другого. Он говорил о том, что не существует общепризнанных канонов, устанавливающих порядок избрания патриарха, а значит, никто не может претендовать на законность или на каноничность. Однако Эшлиман и Якунин отказывались признать патриарха и предпочитали с тех пор Грузинскую церковь. При этом, по воспоминаниям отца Александра, они постоянно вели воспламеняющие друг друга разговоры «за сухим или мокрым» и постепенно приходили в состояние крайнего возбуждения: «Вот поднимется, вот начнется». В такой среде быстро развиваются апокалиптические веяния. Отец Александр ожидал, что у его друзей вот-вот может произойти душевный срыв. Для того чтобы отвлечь Эшлиман