ни возвещали высокое религиозное учение». Отец Александр подчеркивает огромную значимость их роли: «Пророки жили в эпоху духовного пробуждения человечества, которую Ясперс удачно назвал „осевым временем“. Именно тогда почти во всем мире возникали движения, окончательно определившие облик дохристианского религиозного сознания. Авторы Упанишад и Бхагавад-Гиты, Будда и Лао-цзы, орфики и пифагорейцы, Гераклит и Сократ, Платон и Аристотель, Конфуций и Заратустра — все эти учителя человечества были современниками пророков, и в известном смысле профетическое движение явилось составной частью общего стремления людей найти новое миросозерцание, обрести высший смысл жизни». Отец Александр так дополняет видение миссии библейских «вестников Царства Божия»: «У пророков нет ни сознания своей гениальности, ни чувства достигнутой победы; и это не потому, что они были лишены творческих сил, и не потому, что не испытали духовной борьбы, но потому, что знали, что их провозвестие исходит от самого Бога. <…> Пророки первыми увидели несущееся вперед время, им открылась динамика становления твари. Земные события не были для них лишь пеной или скоплением случайностей, но историей в самом высоком смысле этого слова. В ней они видели исполненную мук и разрывов драму свободы, борьбу Сущего за свое творение, изживание демонического богоборчества». С огромным вдохновением раскрывает отец Александр человеческую сущность пророков: «Поражает многогранность этих удивительных людей. Они — пламенные народные трибуны, заставляющие толпу замирать в молчании; они — смелые борцы, бросающие обвинение сильным мира сего; в то же время они предстают перед нами как лирические поэты, как натуры чуткие, легко ранимые и страдающие. С одной стороны, они любят поражать воображение масс странными жестами и словами, их легко принять за безумцев или пьяных, но с другой стороны — это мыслители с широким горизонтом, мастера слова, хорошо знакомые с литературой, верованиями, обычаями и политикой своего времени. <…> Речи пророков богаты эмоциональными интонациями: в них слышатся ирония и мольба, торжествующий гимн и сетование, риторический пафос и задушевность интимной беседы».
Отец Александр дает множество цитат из творений пророков. Цитируя эти творения, он предлагает читателю знакомство с ними в своем собственном переложении, сделанном на основе синодальной Библии, но в облегченном для понимания рядового читателя виде и в тесной связи с событиями жизни пророков, что позволяет нам проникнуть в смысл их писаний. В этих переложениях также реализовалась огромная творческая роль автора книги. Со свойственной ему силой проповедника и удивительным талантом рассказчика отец Александр раскрывает читателю библейское учение о Спасении и Искуплении, говорит о библейском Откровении и Богоявлениях, рассказывает о многовековой борьбе пророков за идеалы библейской этики против обрядоверия.
В период служения в тарасовском храме отцом Александром была также закончена работа над книгой «Небо на земле», позднее переименованной им в «Таинство, слово и образ». Эту книгу «…можно было бы назвать „Богослужебным катехизисом“ — так внимательно автор касается всех сторон церковной молитвы, ведет читателя по всему кругу двухтысячелетних молитв Церкви Христовой, льющихся от человечества к Небу. <…> Читателям его книги открывается возможность лучше понять вселенскую молитву Церкви и погрузиться в высокий мир ее символов и реальностей, ведущих нас от временного к вечности», — пишет в предисловии к изданию архиепископ Иоанн Шаховской. Сам отец Александр так поясняет цель написания этого труда: «Предлагаемая книга написана для „новоначальных“. Цель автора — помочь им полюбить храм, понять смысл Литургии, оценить красоту священнодействий и сделать церковную молитву частью своей жизни». Таким образом, «Таинство, слово и образ» знакомит читателя с обустройством храма, ходом богослужения, праздниками, церковными правилами и основами православной веры. В книге предельно четко и выразительно описаны церковные таинства и их истоки, сакральное значение церковных обрядов. Каждый термин, приводимый автором, пояснен особым и вдохновляющим образом. Вот, например, как отец Александр объясняет значение названия «благовест»: «Большой смысл заключен в названии „благовест“, ибо колокольный звон — своего рода музыкальная проповедь, вынесенная за порог церкви; он возвещает о вере, о жизни, пронизанной ее светом, он будит уснувшую совесть. Недаром у Гете перекличка пасхальных колоколов заставила Фауста отбросить кубок с ядом…» Невозможно остаться равнодушным, прочитав такое глубокое и образное толкование церковных понятий. Действительно, каждый, кто, познакомившись с молитвами «Символ веры» и «Отче наш», стремится расширить свой кругозор и узнать чуть больше о православном богослужении, откроет в этой книге источник удивительных знаний.
Одновременно с церковным служением и написанием книг в период с 1964 по 1968 год отец Александр заочно учился в Московской Духовной академии и по окончании ее защитил кандидатскую диссертацию по теме «Элементы монотеизма в дохристианских религиях и философии». Выбранная им тема диссертации полностью созвучна идеям и выводам, изложенным отцом Александром в его многотомной истории религий.
А в 1968 году отец Александр, не веря своим глазам, впервые держал в руках изданную брюссельским издательством «Жизнь с Богом» книгу «Сын Человеческий», над которой он работал, начиная с юности. Первый тираж был издан под псевдонимом «Андрей Боголюбов», придуманным издателями. Впоследствии книга прошла через пять авторских редакций. Батюшка работал над ней в течение всей своей жизни…
«Получив его первую рукопись, мы не были уверены, что она предназначалась для нас, — рассказывает о переписке с отцом Александром основательница издательства „Жизнь с Богом“ Ирина Поснова, — и запросили его о его намерениях. При этом сообщили ему, что наше издательство — католическое, совмещающее, по примеру Владимира Соловьева, верность Риму с верностью традициям Восточной Церкви и с братским сотрудничеством с православными. Последовал ответ: „Мы знаем, что вы — католики, но это нас нисколько не смущает, а наоборот, радует, ибо пришло время освободиться от конфессиональных перегородок, препятствующих исполнению воли Христовой об единстве христиан“».
Но главным делом его жизни оставались евангелизация сограждан и работа в церкви. В воспоминаниях его близких и прихожан замечательно описаны отдельные эпизоды жизни батюшки того периода.
Вспоминает отец Михаил Аксенов-Меерсон: «О. Александр был апостолом Павловского типа: он становился „всем для всех, чтобы спасти некоторых“ (1 Кор 9: 22), и поворачивался к собеседнику той стороной, которая последнего интересовала, точнее, которую тот мог воспринять. Его уникальная отзывчивость многих вводила в заблуждение: церковных диссидентов, которые ожидали, что он пойдет с ними обличать иерархию; правозащитников, тянувшихся к нему со своими петициями; самиздатчиков, вроде меня, пытавшихся втянуть его в самиздатскую полемику; сионистски настроенных христиан, которые надеялись, что он возглавит иудео-христианскую общину в Израиле, и т. д. Всех благодушно поддерживая (оказалось, что одно время Солженицын хранил у него в саду вариант своей рукописи „Архипелага Гулага“, которую о. Александр, шутя, называл „Сардинницей“), он оставался непоколебимым в своем собственном пасторате, и сдвинуть его было невозможно.
Я занимался религиозным самиздатом более семи лет, и это начинало грозить арестом. После нескольких неудачных попыток добиться посвящения в сан в Советском Союзе я решил эмигрировать, и о. Александр, который был вообще против эмиграции, посоветовал мне ехать в Израиль и создавать там христианскую общину».
«Алик был необычайно красивым и очень живым человеком, — пишет Зинаида Миркина. — Но, пожалуй, главное впечатление было от его взгляда, от глубины глаз. Была в них та спокойная истинность, та незыблемость внутренняя, которую не смогли спугнуть и поколебать необычайная внешняя подвижность, свобода и быстрота реакции. Взгляд его вносил с собой простор, где вольно и глубоко дышалось. <…>
Мне казалось, что Церковь давно отошла от Духа и прилепилась к букве. Я считала, что Церковь и есть тот самый упроститель, исказивший безмерную истину, чтобы втиснуть ее в прокрустово ложе наших представлений. И встретить такого священнослужителя было для меня чудом. Примерно это я сказала отцу Александру и услышала в ответ: „Ну что вы, Зина, вы просто не знаете Церкви. Церковь сохранила предание, Церковь сохранила нам все духовные сокровища“. Видя перед собой такого священника, я готова была сейчас же поверить в это, отбросив всё мое знание как несущественное».
«Отец Александр разрушил наше отчужденное отношение к людям, занимающим официальные места в Церкви, — вспоминает Григорий Померанц. — Я почувствовал, что человек, будучи священнослужителем, может быть при этом естественным, живым, подлинным, чутким. Это не только мое впечатление, это впечатление моих родных и знакомых. Очень комично это выразил отец моей супруги, пригласивший отца Александра к обеду, а после обеда, когда отец Александр ушел, он сказал: „Если это поп, то мне надо креститься“».
«В облике этого священника было что-то от библейского пророка, — вспоминает Юрий Глазов. — Густая волнистая черная шевелюра. Большая окладистая борода. Красивое лицо и умные, улыбающиеся, исключительно добрые глаза. Вера в Христа была в нем глубоко укоренена, и всё его существование произрастало из этой духовной глубины. Мне нравилась его семья — милые, прелестные дети, тихая, спокойная жена Наташа с доброй и всегда несколько загадочной улыбкой. Мне нравилось, как в минуты, когда она начинала слегка жаловаться на жизнь, он быстро обнимал ее за плечи, даже пощипывал за бок и приговаривал: „Ну, что ты, мамулка!“ В этом его заигрывании с женой, каком-то очень целомудренном, проступало большое знание жизни».
«По натуре брат был очень мягким человеком, — рассказывает Павел Мень. — Для маленького сына Миши он написал десять заповедей и проиллюстрировал каждую, только седьмую („Не прелюбодействуй“) оставил без картинки. Он всё старался разъяснить в игре. Для него юмор — ключ к пониманию вещей. Он никогда не был скучным человеком — ни в жизни, ни в проповеди. Сложное, трудное легче объяснить и понять через веселое, через простое и доступное. Люди приходили к нему со своими бедами, ужасными ситуациями. И он всегда мог найти путь к облегчению душевного состояния. У некоторых людей могло сложиться впечатление, что Александр с детства был аскетом. Это не так. Всему свое время. Он участвовал в играх, забавах. Любил праздники. Но если хотел повернуть мысли честной компании к вопросам вечности, ему это всегда удавалось. Он никогда не осуждал, так сказать, низменные вкусы — выпить, закусить. Человеку необходимо расслабиться. Размеренность, умение переключаться, не замыкаться на одном — это ему было дано».