Всё приготовил Володя сам: опросил и составил от всех список вопросов для обсуждения, уговорил о. Александра выделить время, твердой рукой всех собрал. <…> Я многих из будущего общения увидел первый раз и впервые оказался среди тех, кто искал веры или даже уже веровал, и это почему-то меня очень напрягало. Я вроде уже давно искал веры сознательно, но, будучи современным человеком, боялся поверить по-настоящему. Мне упорно казалось, что, если я поверю, да еще в компании, обратной дороги уже не будет, как будто это болезнь, и я этого боялся. Когда я разговаривал с Володей о вере тет-а-тет, это было комфортно, а тут — вместе со всеми. <…>
Я очень внимательно слушал. На этой встрече отец Александр не выкладывался, как бывало на службе или на лекциях во время „Перестройки“, всё было очень тихо и приватно. Многое из того, что он говорил, я видел и чувствовал так же, но, возможно, не мог это выразить в словах, а кое-что было ново и неожиданно. Но самое главное, у меня было чувство, что всё, что он говорил, — это было мое. И, подражая Лихачеву, я мог бы воскликнуть перед всеми „Он мой, он мой!“, но постеснялся. Ни в одном его слове я не находил изъяна. Он говорил о вере и о ее внутреннем источнике, но апеллировал и к современному научному взгляду на мир, там был и отсыл к моей любимой фантастике, он говорил об Иисусе, но не забывал и о других, чьи руки тоже были обращены к небу. <…> Ну и широта, конечно, экуменизм в действии: православный священник рекомендует католического автора. И, конечно, было Присутствие, вплоть до мурашек по коже. Что это такое было, <я> тогда четко не осознавал, а свою реакцию относил на восторженный настрой и на талант лектора. Я впервые наблюдал с некоторой оторопью это его замечательное умение, почувствовав аудиторию, отвечать на безмолвный вопрос почти каждого, причем мне казалось, что в этот момент он всегда глядел на того, кому отвечал. <…>
Я увидел основную, остро созвучную мне особенность его проповеди: он не просто делился своим духовным опытом, он делился своим осмыслением этого религиозного опыта.
И еще я впервые встретил человека, у которого вера не была похожа на заболевание, и я перестал бояться. Даже у Лихачева вера была не такая спокойная, надежная и позволяющая опереться.
И, наконец, он своим существованием за один раз примирил меня с моей верой в Бога, с православием, с необходимостью участвовать в церковной службе.
Так я повстречался с главным апостолом из той пары, которую сам Бог как бы послал проповедовать в мое селение. То, что о. Александр главный в этой паре, это поначалу я усвоил от Лихачева, но потом, после прочтения книг отца Александра „Истоки религии“, „Сын Человеческий“ и других, он прочно занял первое место не только впереди Лихачева, но и впереди всех. <…>
Основной целью общения было совместное чтение Евангелия, обсуждение по кругу и молитва. <…> Сразу возник некий порядок, обычай, обыкновение: комната, где собирались, сначала была пустынна. На столе свеча, Евангелие, какая-нибудь икона, чаша доброго вина. Комната как бы тоже готовилась к нашей встрече. Когда рассаживались, то некоторое время настраивались в молчании, потом начинали читать по очереди псалмы, отрывки из Библии и молитвы. Все мы, собравшиеся, были в состоянии религиозного поиска, но глубина этого поиска была очень разной.
Для многих поначалу было трудно принять, что это молитва. Для них Володя представлял это как психологическую настройку на дальнейший разговор о вечном. Потом кем-то читался евангельский отрывок. Отрывок выбирался заранее. Все всю неделю готовились, но ведущий особенно. И далее ведущий, поначалу это был сам Володя, говорил об историческом контексте, о смысле отрывка, о событии, с которым он связан, и самое главное — о том, что Бог говорит ему этим отрывком. А потом и все, по очереди, говорили о том, как этот отрывок отзывается в душе. После слова каждого (из участников общения) была пауза для тишины и молитвы. Когда каждый говорил, было заведено не прерывать человека, не задавать вопросов, а попытаться его услышать. И это было трудно, это воспитывало в нас что-то очень важное.
Лихачев очень любил литанию смирения, и временами каждый ведущий приносил свою литанию смирения, ведь все мы очень разные, и от разного мы хотим избавиться в себе. Было что-то постоянное в наших встречах (чтение Евангелия и обсуждение), но было и что-то меняющееся (молитва до и после, причем после — с чашей доброго вина), но всегда содержательное, исполненное смысла. В обсуждении Евангелия мы следовали методу Марцинковского[187]. Конечно, кто хотел, мог просто молчать, но о каждом говорившем или промолчавшем все вместе коротко молились так, как хотелось ведущему.
А потом был еще круг с чашей доброго вина, но это уже выглядело либо как тост, либо как молитвенное возглашение, кто как хотел. Чаша передавалась по кругу, и каждый перед тем, как отпить, говорил. Это было намного насыщеннее, чем тосты на Новый год. Иногда этих кругов было несколько, разных по теме: поздравительный, благодарственный, просительный. Потом, в заключение, взявшись за руки, мы что-нибудь хором пели или читали. <…>
Володя очень много с нами возился, чтобы приготовиться и к большим праздничным событиям: Пасха, Рождество, Масленица, начало Великого Поста, Великий Четверг. В некоторых случаях готовились долго, с большим удовольствием, разрабатывали сюжет, делали стенгазету с фотографиями и заметками, изготавливали слайд-фильм с озвучкой и временами делали театрализованную постановку на библейские темы. Всё делали по-разному. Например, с его подачи для празднования Великого Четверга создали подробный сценарий праздничного застолья, который насытили до предела чтениями из Библии и Евангелия, связанными с Тайной Вечерей. Нам это так понравилось (сценарий Великого Четверга), что мы повторяем это каждый год. А когда появились дети, то их тоже ко всему этому привлекали. Всех уносила атмосфера праздника».
Лихачев создал и поддерживал традицию приезжать в майские праздники домой к отцу Александру всем «общением». Поводом была помощь по хозяйству (например, вскопать небольшой участок под картошку в огороде), а днем, когда отец Александр приезжал после службы, он непременно звал всех к столу и начинались беседа и совместная молитва, погружавшие участников в общую атмосферу счастья.
«И, наконец, фантастика и Царство Божие — Володя вполне готов был это обсуждать, — продолжает Александр Андрюшин. — Мы с ним очень любили фантастику. Фантастику любил и отец Александр. Мне очень грело сердце то, что мои духовные отцы любили то же, что и я. В фантастике был для нас важнейший момент: поиск преображенного мира, почти Царства Божьего. Люди придумывали миры, в которых были бы решены проблемы нашего мира. Мы часто спорили, что можно из придуманного использовать в Царстве Божьем, а что нет. Редко соглашались между собой. И, конечно, мы обсуждали задачи, стоящие перед христианством, и альтернативные пути его развития. <…>
К каждому празднику Пасхи или к Рождеству делали слайд-фильмы для внутреннего пользования. Потом, когда у всех появились дети, такие тематические христианские фильмы делали для них. Володе в Ветхом Завете очень нравился отрывок о сотворении мира. Он с большим воодушевлением мог говорить, как с научной точки зрения можно прочесть эти слова. Соответственно, и слайд-фильм был сделан на эту тему.
Несколько раз в год к нам приезжал отец Александр, проводил беседу и отвечал на вопросы. Нам даже удавалось это записывать: потом это было расшифровано и издано как домашние беседы.
Каждое лето мы снимали дачи вблизи Новой Деревни, где служил отец Александр Мень, и вся жизнь перемещалась туда. <…> Временами мы жили так близко к храму, что отец Александр заходил к нам чуть ли не после каждой службы. Такое, конечно, было только зимой, потому что летом в Новой Деревне было много мест, куда он заходил, и нам он доставался нечасто…
Эти десять лет, когда рядом с нами были отец Александр и Володя, видятся как череда непрерывных чудес. У меня сложилось тогда убеждение, что святые наибольшее число чудес совершают при жизни. Это так легко: подойти, пожаловаться, попросить — и всё свершится. Мы очень опирались на них во всем. Это почти невозможно передать. <…>
…Володю Лихачева я прежде всего ценю как учителя веры. Следуя апостолу Павлу, я могу сказать, что он родил меня во Христе. Для меня он не учитель физики, хотя и учил ей. Другие учителя физики дали мне намного больше и намного понятнее. <…> А вот то, как он учил религиозной жизни, было понятно и доходчиво. Он примирял меня с традицией, которая меня напрягала: в том, что была не на русском языке, что богослужение было слишком длинным и пышным и каким-то уж очень нечетким. А он всё принимал. Он много и проникновенно молился — и, глядя на это, я тоже стал молиться и временами даже на церковнославянском. Он еженедельно был в храме — и я, глядя на это, постепенно там прижился. Он вчитывался, и вдумывался, и вживался в Писание — и я теперь просто не могу жить без такого же погружения в Слово Божие.
<…> Мимо текла жизнь страны, застой с Брежневым, завинчивание гаек с Андроповым, неожиданная и чудная „Перестройка“ с Горбачевым. А у нас этапами было совсем другое: написание о. Александром очередной книги, празднование 9 мая в его доме в Семхозе, его посещение нашего общения, его лекции, которые с 1988 года наполнили всю Москву. Отец Александр Володей, а потом и нами, воспринимался как святой. Вера отца Александра, его понимание Евангелия, его жизнь открывали и прокладывали пути и для нашей веры, понимания жизни».
Это свидетельство о жизни и духе «общения» многое открывает в понимании замысла отца Александра. Сплочение верующих происходило посредством совместной молитвы и той взаимопомощи, без которой мертва любая вера…
Глава 10Новые условия жизни в приходе. Литературно-богословские труды на рубеже 1970–1980-х годов
После смерти отца Григория Крыжановского в 1977 году отец Стефан начал вступать в права настоятеля. Когда ввиду приближающейся Олимпиады 1980 года власти порекомендовали ему благоустроить церковь, стоящую на излюбленной туристами дороге в Загорск, он активно взялся за ремонт и реконструкцию храма. Была проведена большая работа, в результате которой к алтарю были пристроены ризница и кладовая, а к церкви — придел без алтаря. Вход в храм был расширен и обшит тесом. Отец Александр не навязывал своего участия настоятелю, предложив лишь украсить крыльцо храма «кокошником», что и было выполнено.