На вопрос об отношении к другим христианским вероисповеданиям отец Александр ответил следующее: «Отношение мое сложилось не сразу. Но путем долгих размышлений, контактов и исследований я пришел к убеждению, что Церковь по существу едина и разделили христиан главным образом их ограниченность, узость, грехи. Этот печальный факт стал одной из главных причин кризисов в христианстве. Только на пути братского единения и уважения к многообразным формам церковной жизни можем мы надеяться вновь обрести силу, мир и благословение Божие»[203]. При этом под экуменизмом отец Александр понимал возможность открытого контакта и диалога различных христианских вероисповеданий: православия, католичества и протестантизма, а никак не слияние их в одну мировую религию[204]. «Научи нас видеть братьев в тех, кто мыслит иначе, чем мы, в иноверцах и неверующих», — молил он Господа[205]. В своем «Письме об экуменизме» от писал: «Как быть, если видишь у инославных христиан нечто воистину достойное и прекрасное (горячую веру, живую молитву, чистоту жизни, общинность)? Ответ один: благодарить Бога за этих людей и молиться о том, чтобы и мы умножали в своей среде эти черты и дарования». В то же время отец Александр всегда говорил о том, что его подлинным идеалом является православие «с человеческим лицом», и когда кто-то сказал ему о своем раздражении по отношению к православию, батюшка ответил: «Но ведь православие — это мы с вами»[206].
Отец Александр неоднократно говорил о том, что идти за Христом возможно только вместе, потому что «духовное развитие человечества должно существовать не как частное дело только отдельных индивидуумов, а как нечто, соединяющее людей»[207]. В этом, по убеждению отца Александра, состоит главная цель существования Церкви: «Церковь является инструментом Христа, инструментом христианства. Она обязана проповедовать то, что Христос нам дает. Она должна продолжать Его жизнь на земле — проповедь, служение и воплощение — через таинства, то есть ее присутствие должно быть присутствием Христа в мире»[208].
Батюшка обращал особое внимание на грех осуждения других людей. «Отец Александр — единственный человек на моей памяти, который точно следовал заповеди „Не судите“ (Мф. 7: 1–2) и исполнял эти слова Христа, — вспоминает Андрей Еремин. — Я никогда не слышал от него ничего осудительного даже тогда, когда приходилось говорить о людях, причиняющих ему зло.
Я знаю человека, который буквально вел войну против батюшки, плел интриги, но когда я стал вслух осуждать его, то батюшка так посмотрел на меня, что я устыдился своих слов».
Как вспоминают многие прихожане Новой Деревни, отец Александр умел не видеть зла в человеке и принципиально отказывался анализировать своих друзей и знакомых. В результате многие его подводили, но такая позиция позволяла избегать самой возможности осуждения. Батюшка знал, что человек не способен подставить свои раны под исцеляющие лучи благодати, если он осуждает кого-либо.
«Осуждение, — говорил батюшка, — есть затор на пути к очищению сердца. И вот всегда надо помнить, что если дорогу перегородить, то не сможет пройти никакой транспорт; если постоянно осуждать, то твоя дорога в Царство Божие закрыта».
На вопрос Юлии Николаевны Рейтлингер о посмертной судьбе ее любимой собаки отец Александр ответил в письме так: «Нам это не открыто, но разум может подсказывать разные идеи. Кое-кто полагает, что у животных есть бессмертная коллективная душа (для всех живых существ или видов). Другие думают, что человек, любящий собаку, может наделить ее душу чертами бессмертия. Я думаю, что бессмертным (в каком-то плане) становится всё, что втягивает человек в свою духовную сферу, в том числе, м. б., и произведения искусства. Где-то, быть может, создаются миры вечной красоты и вечной жизни, которые сплетаются из ростков, поднявшихся на земле».
Отец Александр не занимался политической деятельностью, считая, что прямое вмешательство в политическую жизнь в стране уводит от главного дела, которому он посвятил себя, — служения Христу и катехизаторской работы. Он также не поддерживал участия Церкви в политической борьбе: «Церковь — это союз духовный, а политика — это нечто совсем иное»[209]. Поэтому те, кто искал в приходской жизни новодеревенского храма политики и диссидентства, не задерживались в приходе надолго.
Однако, не будучи диссидентом и не поддерживая диссидентские настроения в своем приходе, отец Александр духовно окормлял и поддерживал многих несогласных с существующим политическим режимом людей. Так, в конце 60-х он хранил у себя труды Солженицына, в связи с чем в его доме не раз проводились обыски. Более того, когда после смерти академика Сахарова[210] в декабре 1989 года Андрей Еремин оказался во время службы с отцом Александром вдвоем в алтаре и спросил его, не надо ли ему теперь стать на место Сахарова, чтобы «консолидировать демократически настроенных людей», то был поражен, услышав от него задумчивое: «Да, может быть, мне придется это сделать». Отец Александр считал, что внутренние политические проблемы в стране часто неотделимы от проблем нравственных. «Свобода совести, — говорил батюшка, — это проблема еще и нравственная, и мы всегда ее защищаем так же, как защищаем и демократические принципы».
Очень важным для Церкви отец Александр считал появление как можно большего числа хороших православных священников. В середине 1970-х годов он считал, например, что отец Дмитрий Дудко открыто проповедует монархизм, что являет собой не религию, а политику, но с другим знаком. «А России нужны просто хорошие честные священники-труженики. Чтобы они могли просветить народ. Без идей-фикс. Просто учащие людей православию, приводящие их ко Христу. И ничего более», — приводит слова отца Александра Андрей Бессмертный-Анзимиров.
Однако отец Александр имел четкую позицию в отношении современной ему политики властей, а также правителей прошлого. В частности, сталинский «культ личности», по мнению отца Александра, стал возможен только в условиях духовного вакуума в стране: «Об исторических религиях можно иметь разные суждения и оценивать их по-разному, но в отношении культа Сталина двух мнений быть не должно, если мы не хотим снова вернуться в кровавый хаос. Пусть даже остаются теперь люди, которые напоминают нам, как бойцы шли в атаку с именем Сталина; очевидно, что они имели в виду вовсе не реального Иосифа Джугашвили, а политический фантом, суррогат извечной идеи божества»[211].
Говоря об истории Церкви в России, отец Александр отмечал, что и в более далеком прошлом Россия являла собой трагический пример подчинения Церкви государству: «Русская Православная Церковь с XVIII века находится под пятой самодержавного государства, которое делает все для того, чтобы эту Церковь растлить, унизить, сделать своим ручным псом, отравить ее. Главой Церкви объявляется император. Екатерина II пишет, что отныне она является главой Церкви. Священники становятся платными чиновниками государства, тайна исповеди разрушается: священники обязаны доносить о том, что им говорят на исповеди, если это касается государства. Дети духовенства не допускаются ни в какие учебные заведения, кроме семинарий. Разрушается вера, потому что она насаждается насильно»[212].
«Он не был политиком, — пишет Владимир Илюшенко, — но смотрел гораздо дальше политиков и видел то, что им было недоступно. Он очень точно оценивал социальную ситуацию. Его анализ был кратким, исчерпывающим и безошибочным. Все его предсказания сбывались. Христианский взгляд на мир позволял ему рассматривать земную жизнь как мистерию, как грандиозную битву Добра и Зла. Он как никто осознавал глубокое извращение человеческой природы, вытекающее из попрания духовного начала.
По своим убеждениям отец Александр безусловно был демократом, однако он не мыслил себе демократии без опоры на духовно-нравственный идеал. Именно поэтому он чрезвычайно высоко оценивал деятельность Андрея Дмитриевича Сахарова. Однажды он сказал: „Для меня Сахаров — знамение надежды. Наш мир и страна спасутся потому, что праведники есть. Они и спасают нашу страну и всю нашу Землю от гибели“»[213].
По мнению отца Александра, государство и Церковь должны существовать отдельно, однако Церковь должна иметь право голоса в моральной оценке конкретных действий правительства: «…Есть ли противоядие, способное предотвратить рецидивы „культа“? Думается, оно связано с честным и последовательным принятием принципа секулярного государства, которое служит интересам граждан независимо от их вероисповедания».
Отец Александр был непреложно уверен в том, что эпоха христианства только начинается в современном мире и что в христианской вере есть много новых, еще не открытых нами возможностей: «Христианство похоже не на печку теплую, а на какой-нибудь ядерный реактор, внутри которого происходят непостижимые для человека реакции, которые стимулируют огромные процессы, зависящие от этого ядра. Значит, такая цель — найти в себе истинное христианство; я подчеркиваю: найти в себе»[214]. Он верил в поступательный процесс эволюции веры человека: «…Для меня религиозное мировоззрение иначе не мыслится, как в плане эволюции»[215].
В этом отношении взгляды отца Александра очень близки к теории христианского эволюционизма Тейяра де Шардена, в котором, по собственному признанию, отец Александр нашел «родственную душу»: «Сосредоточивая свое внимание на будущем человека и Вселенной, Тейяр отнюдь не был отвлеченным мыслителем. Его подлинно христианский оптимизм заражен неистощимой созидательной энергией. Его доверие к бытию, доверие к Богу вдохновляет и вселяет надежду. Всё прекрасное, творческое, пронизанное любовью, что осуществляется на Земле, есть для Тейяра „знамение времени“, предвестие грядущего преображения. Он пророк прогресса, но не ложного, чисто внешнего, а устремленного к Царству Божию. Он видит эволюцию и развитие человечества глазами веры»