ана суду его жена, занимавшаяся религиозным воспитанием детей в приходе и потому заслужившая особенно суровое наказание.
«На следствии Володя рассказал всё о приходе и всех прихожанах, — вспоминает Григорий Литинский. — Но не только. Целью КГБ, видимо, была если не вся религия в стране, то по крайней мере, определенные направления в ней — в первую очередь им был нужен компромат на отца Александра Меня и на экуменических христиан во главе с Сандром Ригой[250], ну и на наш приход, конечно, тоже, причем особенный интерес представляли знакомства с иностранными миссионерами». По воспоминаниям Андрея Бессмертного-Анзимирова, Никифоров назвал на следствии всех без исключения, чтобы продемонстрировать, что христианское движение в стране настолько мощно и разветвлено, что контролировать его невозможно. Он дал показания не только на своих прихожан, но и на отца Александра Меня и близких ему людей.
Начались обыски и многочасовые допросы отца Александра и наиболее активных прихожан Новой Деревни. Первый допрос отца Александра в КГБ состоялся 20 декабря 1983 года. В результате всех проведенных обысков сотрудники КГБ нашли совсем немного. Огромное количество литературы и множительной техники хранилось у других, никак не скомпрометированных людей, часто даже далеких от религии, но готовых помочь тем, кого преследуют власти. Отцу Александру пришлось приостановить деятельность некоторых малых групп, но он продолжал служить, проповедовать и приводить ко Христу множество людей даже в таких невероятных условиях.
Вышеописанные события примерно совпали по времени с назначением в 1983 году в новодеревенский храм нового настоятеля — отца Иоанна Клименко. Он оказался не менее лоялен КГБ, чем предыдущий настоятель отец Стефан Середний.
Вот как описывает нового настоятеля Александр Зорин: «Отец Иоанн Клименко своей неприязни к нам не скрывал. Отца Александра и его паству называл не иначе как „Али-Баба и сорок разбойников“. Перед проповедью батюшки он выходил из алтаря и глазами обшныривал каждого, кто стоял впереди. Искал магнитофон — криминальный материал для своих донесений наверх. Но мы приспосабливались: магнитофон прятали в сумку, а микрофончик за чью-нибудь спину.
Он был важный, неторопливый, передвигался по храму плавающей походкой. Тотчас, как заступил на приход, наладил правый хор, водрузив туда свою дородную жену, а сноху поставив регентшей. <…>
Приходская касса сельского храма небогатая. А он заставлял платить всем хористам по десятке за службу. Тогда это была непозволительно большая плата. Службу о. Иоанн вел не очень аккуратно. Бывало, что и сокращал против правила. Старухи его недолюбливали. И окрестили за его котоватый вальяжный вид котом. В конце концов он чем-то им крепко досадил. Они жаловались на него епископу, но реакции не последовало. Тогда чуть было не расправились самосудом, да вступился наш батюшка — спас бедолагу.
Было это на Светлой неделе. Я приехал раненько, поспел к проскомидии, чтобы одному из первых исповедаться у батюшки. А застал картину весьма удручающую. Храм был полон разъяренных женщин, которые не хотели, чтобы о. Иоанн служил обедню. Они возмущались, двигались плотной массой туда и сюда и были похожи на стаю стрижей в небе, дружно атакующую коршуна. А коршун мечется: то спрячется в алтарь, то опять выйдет с увещеванием, что еще сильнее разжигает атакующую сторону. И никуда бы коршуну не деться, того и гляди посыплются перышки, как вдруг из левого притвора появился отец Александр и густым умиротворяющим голосом запел: „Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!“ Смолкли крики. Сначала робко, потом дружнее подхватили рассерженные женщины живительный пасхальный тропарь, и вскоре служба пошла своим чередом».
Прихожан еврейского происхождения отец Иоанн откровенно недолюбливал. Одной из таких прихожанок была регент второго хора София Рукова. Она вспоминает: «Новый настоятель о. Иоанн, сменивший прежнего, во время чтения шестопсалмия дал мне знак следовать за ним. Приведя в „сторожку“ (так мы называли церковный домик), грозно спросил (а был вдвое выше меня): „До каких пор ты будешь стоять у меня поперек дороги?!“ (Дело, кстати, происходило в субботу вечером, накануне Прощеного воскресенья.) Я на миг потеряла дар речи, потом сказала: „О чем вы, отец Иоанн, как я могу стоять у вас поперек дороги? Вам не нравится, что я регентую на левом клиросе? Так вы вольны меня заменить. Но представьте себе, как на это посмотрит народ — ведь я здесь уже около 10 лет…“ А к тому времени и все певчие, и прихожане — как москвичи, так и местные, — очень благоволили ко мне. „Сколько тебе тут платят?!“ — снова грозно спросил он. „Ничего не платят. Я же работаю, и у меня вполне достаточная зарплата. Только на именины дарят 10–15 рублей да после отпевания дают иногда один рубль на такси до станции“ (это было правдой). Он замолчал, не зная, что еще сказать, но я добавила: „Я только прошу вас — если вы замените меня кем-то другим, то позвольте мне просто петь хотя бы в самом последнем ряду среди певчих“. Он ничего не сказал, и мы вернулись в храм, где как раз кончилось чтение шестопсалмия и о. Александр уже произносил ектению. На следующий день он просил у меня прощения, как и было положено. Я полагала, что инцидент исчерпан. Но… Прошло сколько-то дней. И одна из девушек правого хора, Ю., рассказала мне, что о. Иоанн посылал ее в Патриархию к епископу, чтобы тот благословил Ю. заменить меня на левом клиросе, как того требует настоятель о. Иоанн. Епископ спросил ее: „А кто та, кого вы должны заменить?“ — „Духовная дочь о. Александра“. — „Ну тогда и будет так, как скажет о. Александр“. Ю. обо всем рассказала моему отцу, он посмеялся в усы, и я осталась на своем месте».
Еще несколько эпизодов, связанных с отцом Иоанном Клименко, описывает Владимир Ерохин: «В то время настоятелем у нас в Новой Деревне был отец Иоанн (Пер Жан, как называл его на французский манер о. Александр Мень). На Пасху Пер Жан, обведя затихший полутемный храм десницей, произнес такую проповедь: „Есть два греха: пьянство и прелюбодеяние. Все согрешили, и ни один не покаялся“. Однажды Шишкарев попал к нему на исповедь. Отец Иван не очень внимательно слушал, его мучила какая-то мысль. Наконец он перебил: „А зачем ты сюда ходишь?“ — „Как зачем? — опешил Володя. — Я православный христианин, хожу в церковь…“ — „Но ты же русский человек!“— простонал Пер Жан. „Во Христе мы все евреи“, — напомнил Шишкарев. Настоятель глубоко задумался и сказал (как раз звучала Херувимская): „Как говорил товарищ Сталин, ты ни Богу свечка, ни черту кочерга“»[251].
Свое отношение к отцу Александру Меню отец Иоанн Клименко красноречиво описал впоследствии на одном из допросов (авторский стиль, орфография и пунктуация приведены в полном соответствии с протоколом):
«Священник А. Мень был обычным, рядовым сереньким и средненьким служителем Церкви. Музыкальных данных не имел, слуха не имел, голос сильный, громкий, но неприятный. Его речами и беседами бывали очень довольны москвичи и приезжающие иногородние. Местные люди (г. Пушкино и Новая Деревня) не обращали на него внимания. Священник А. Мень был более внимателен к прихожанам, приезжающим из Москвы и других городов. А если смотреть с точки зрения национальности, то его внимание было сосредоточено на прихожанах еврейской национальности и на тех прихожанах, у которых один из родителей еврей. <…> Образование священника А. Мень выглядит так, что не поверишь, что он окончил 10 классов, а если и окончил, то был плохим учеником. Его богословское образование очень и очень слабое. Что может получить заочник Семинарии и тем более заочник Академии, посещавший учебное заведение 10–14 дней в учебном году, а дома нет книг, кроме конспектов? Заочное обучение существует для того, чтобы священники без образования получили что-либо. О. А. Мень был священник, учащийся заочно. Кому-то представляется возможность верить в то, что книжицы, подписанные А. Мень, принадлежали ему, а я их читал. Все они богословски очень слабы и незначительны и не принадлежат ему».
Примечательно то, что сам отец Александр крайне бережно и деликатно относился к своему коллеге и не только спасал его от гнева местных прихожанок, как это описал Александр Зорин, но и берег его самолюбие, регулярно направляя всех членов своей семьи к нему на исповедь и советуясь с ним по личным и хозяйственным вопросам, что также сообщает в своем отзыве отец Иоанн.
С подачи Владимира Никифорова в начале 1984 года был арестован прихожанин новодеревенского храма искусствовед Сергей Маркус. Кроме того, Сандр Рига, не имевший отношения к приходу отца Александра, но хорошо с ним знакомый, был помещен по сфабрикованному диагнозу на «бессрочное лечение в специальную лечебницу закрытого типа» в Благовещенске, то есть в психбольницу.
Во время обыска при аресте Сергея Маркуса в январе 1984 года у него были изъяты книги религиозного содержания, кассеты с религиозными песнопениями, иконы и машинопись книги А. Солженицына «В круге первом». Немалую роль сыграла неосторожность, с которой Сергей взаимодействовал с иностранными христианскими организациями, готовыми помогать православным в СССР[252]. Основными свидетелями по делу Маркуса стали люди, у которых была найдена полученная от него религиозная литература и которые при этом оказались готовы публично подтвердить, что Маркус высказывался «антисоветски», говорил об отсутствии в СССР свободы вероисповедания, одобрял деятельность «Солидарности» в Польше[253] и т. п.
В процессе следствия Сергея Маркуса запугивали, пытаясь принудить к даче показаний против его духовного отца Александра Меня и многих друзей. Маркус не признал себя виновным, а в последнем слове на суде зачитал тексты своих писем, перехваченных из тюрьмы чекистами, в доказательство того, что в них нет ничего, кроме правды. В итоге решением суда Сергей Маркус был приговорен к трем годам лагерей общего режима по статье 190 («Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй») и отбывал заключение в Туве, а религиозную литературу, упомянутую в приговоре, было постановлено сжечь. Таким образом, на протяжении следствия Сергей Маркус вел себя достаточно последовательно. Метаморфоза произошла позднее. При отбывании срока он раскаялся и в 1986 году публично выступил с призывом «отказаться от религиозного диссидентства и участвовать в „Перестройке“ на условиях диалога Церкви и государства». Как вспоминает Александр Зорин, «С. М. незадолго до своего освобождения из лагеря переслал через кого-то батюшке письмо. Большое, на 20 страницах, датированное 8 ноября… А на очередном допросе отцу А. предложили с письмом — ксерокопией — ознакомиться: „Оно адресовано вам“. Оно адресовано нам, прихожанам Новой Деревни, и потому батюшка дал мне его прочитать.