Публикации на Западе собственных книг и статей отца Александра вызывали особую ярость КГБ — все псевдонимы автора были к тому времени уже давно расшифрованы чекистами. По этой причине отдельные тома «Истории религии», вышедшие в Брюсселе, датированы более ранним годом издания по сравнению с фактической публикацией, что позволяло несколько отодвинуть в прошлое актуальность события. В частности, при издании в 1983 году последнего тома шеститомника «На пороге Нового Завета» под авторским псевдонимом Эммануил Светлов издательство «Жизнь с Богом» в качестве года издания указало 1972-й, в том числе и для того, чтобы избежать проблем, связанных с подписанием СССР конвенции об авторских правах. Выход этого издания вызвал шквал угроз со стороны следователей КГБ, которые предупредили автора о том, что следующая книга станет формальным поводом для тюремного заключения или как минимум прекращения служения. И всё же в следующем, 1984 году в брюссельском журнале «Логос» состоялась публикация статьи отца Александра «Введение в христианскую веру и жизнь (в помощь катехизатору)».
В некоторых случаях перед началом допроса отец Александр ехал к своему правящему епископу, митрополиту Крутицкому и Коломенскому Ювеналию, чтобы согласовать с ним очередной вариант так называемого «покаянного» письма. И каждый раз в Совете по делам религий ему говорили о том, что не видят раскаяния в предложенном им тексте, в то время как целью работы «органов» было именно выступление отца Александра в прессе с раскаянием. От него также требовали назвать активных прихожан, чтобы стало возможным «обезглавить» приход, скомпрометировав или арестовав одновременно батюшку и ключевых ведущих малых групп. Эта процедура повторялась снова и снова, с незначительными изменениями сценария, в течение многих месяцев. А в одной из московских квартир во время каждого допроса заветного телефонного звонка от Алика ждали Розочка и Маруся (Роза Марковна Гевенман и Мария Витальевна Тепнина), готовые, как и полвека назад, к возможному аресту дорогого им человека; они вместе молились за него и крепко обнимались, услышав наконец его голос в телефонной трубке. Когда однажды Сергей Бычков спросил отца Александра о том, чего же добиваются от него «органы», отец Александр ответил: «Они хотят меня дудкизировать»[258].
В другой раз, когда он вышел из КГБ после жесткого допроса, кто-то спросил его, было ли ему трудно. «Вы забываете, что я священник, — ответил отец Александр. — Я могу разговаривать с кем угодно, мне это никогда не трудно».
«Я никогда специально не старался, в отличие, скажем, от о. Дмитрия Дудко, чтобы меня посадили, — цитирует Михаил Завалов размышления отца Александра в свете возможного скорого ареста. — Но сейчас в их плане работы я стою на первом месте, поскольку всех священников-диссидентов уже пересажали, а им надо работать. Сейчас Мень — как пень. Так вот, друзья мои, если что-то со мной случится, я бы очень хотел, чтобы ваша жизнь продолжалась, как это было и при мне: чтобы вы продолжали встречаться, делать те же дела…»
«Если меня возьмут, не смущайтесь, — вспоминает Евгений Рашковский слова батюшки перед поездкой на допрос. — Господь вам найдет своих пастырей».
Ив Аман, атташе французского посольства в Москве по культуре в те годы, приводит написанный иносказательно ответ отца Александра на вопрос о его мнении по поводу возможности отъезда из страны в свете грядущего ареста: «Моя болезнь, развивающаяся угрожающе быстро, — лишь часть общей эпидемии. От этого не существует лекарств. Перебраться в незараженный район невозможно, да у меня и нет особого на то желания. Остается лишь верить, надеяться и продолжать работать».
По воспоминаниям Александра Зорина, последний допрос отца Александра вел Генрих Михайлов, автор атеистических брошюр. Основная масса сведений о приходе, которыми к тому времени располагали органы госбезопасности, была основана на показаниях Никифорова. Сведения эти касались структуры и деятельности прихода, в то время как двадцатистраничное письмо Маркуса более позднего времени добавляло масла в огонь, трактуя цели существования малых групп как прокатолические. И снова отцу Александру угрожали лишением сана и возбуждением дела. В качестве непосредственной улики на этот раз ему был предъявлен проект катехизации по «Символу веры», который, по словам отца Александра, представлял собой план его будущей, ненаписанной книги. «К 88-му году[259] они хотят очистить Церковь, — цитирует Александр Зорин пояснения отца Александра по итогам допроса. — Одного священника выслали, одного посадили, со мной пока не знают, что делать, но вроде бы гнут на покаяние. Письмо, которое я им написал, не удовлетворило, требуют другого варианта. В пятницу еду к митрополиту с новым письмом, вместе отредактируем, поправим, и я отнесу. Просили доставить лично. Митрополит настроен доброжелательно, обещал сделать всё от него зависящее. А что от него зависит?.. Всё решается на других уровнях, в иных сферах…»
Митрополит Ювеналий, в 1977 году назначенный митрополитом Крутицким и Коломенским, правящим архиереем Московской епархии (в границах Московской области, за исключением города Москвы), во многих случаях поддерживал отца Александра. Познакомившись с ним, отец Александр сказал брату: «Ты будешь смеяться, но митрополит оказался верующим». «Дело в том, что мы выросли в „катакомбной“ церкви, — поясняет Павел Мень, — и мы прекрасно знали, что в епископате одни идут на компромиссы, а другие идут совсем другим путем, и Александр достаточно хорошо понимал всю ситуацию».
Впрочем, отец Иоанн Клименко имел свою точку зрения на взаимоотношения епископа и второго священника вверенного ему храма: «Митрополит Ювеналий объяснял свои взаимоотношения с о. А. Менем чуткими по той причине, что за А. Мень внимательно смотрят за границей. И если у митрополита будут плохие отношения с о. А. Мень, это будет значить, что у нас гонения на духовенство. Во избежание такого недоразумения Митрополиту пришлось быть в хороших отношениях с А. Мень. Все Митрополиты и Епископы, члены Св. Синода и другие (кроме ректора Московской духовной академии, там Мень уделялось много внимания), смотрели на о. А. Мень как на обычного бездарного священника и никто не имел к нему никаких претензий. О. А. Мень был для них недоразумением. Все знали, что его студенческие способности и священнические и проповеднические — во всем он был незначительным сельским священником, на которого не обращали внимания» (авторский стиль, орфография и пунктуация приведены в полном соответствии со свидетельскими показаниями отца Иоанна Клименко).
Весной 1986 года КГБ предпринял очередную акцию по отношению к отцу Александру и новодеревенскому приходу в рамках «социальной профилактики». В конце марта 1986 года в ЦК КПСС был направлен отчет Пятого управления КГБ, «курировавшего» религиозную жизнь граждан СССР, в котором было сказано следующее: «По нашим материалам корреспондентом газеты „Труд“ Н. Домбковским подготовлена статья „Крест на совести“, которая готовится к печати».
Указанная статья вышла в двух номерах газеты «Труд» за 10–11 апреля 1986 года. Священник Александр Мень представлен в ней кратко: «Организовал религиозный кружок. Нелегально распространял магнитофонные записи лекций сомнительного содержания». В публикации идет речь о тайной встрече в московской квартире на «Речном вокзале» американского священника и члена редколлегии «Вестника РХД» отца Иоанна Мейендорфа с отцом Александром Менем, Глебом Якуниным и несколькими их последователями, на которой якобы обсуждалась идея рукоположения в США выходцев из СССР иерархами американской православной церкви и последующего создания ими у себя на родине тайных приходов. «Чтобы упростить задачу подготовки подпольных священников, решить проблему „кадров“, — пишет Домбковский, — участники встречи предложили открыть в СССР заочный сектор Свято-Владимирской духовной академии, находящейся в Нью-Йорке. Ну а если кто-нибудь попытается помешать реализовать эти планы, „борцы“ готовы предоставить мировой общественности „полную информацию о гонениях за веру“». Между делом автор останавливается более подробно на описании участников встречи: «Александра Вольфовича Меня голыми руками не возьмешь. Лукав отец Александр!» И хотя первоначально прямая речь отца Александра в статье приведена достаточно корректно: «Никто меня никогда не преследовал. Служил и служу — уже двадцать семь лет на одном и том же месте, в Подмосковье», его ответ на провокационный вопрос, поднятый Домбковским: «Вас на Западе хорошо знают — вот сколько книг вы там издали», передан уже явно утрированно: «Сам не знаю, как они там оказываются! Я так, для себя заметочки делаю, ну, друзьям даю почитать. Вот кто-то и передал на Запад. Лично я — ни-ни. Я вообще, сколько помнится, ни с одним иностранцем не встречался. Ну, разве только кто зайдет на службу — так ведь храм для всех открыт. Мое дело — проповедовать смирение и божьи заповеди…» И далее автор статьи весьма одиозно трактует деятельность и мотивацию батюшки: «Этот материал уже готовился к печати, когда Александр Мень направил в Совет по делам религий при Совете Министров СССР официальное письмо, протестуя против использования его имени в антисоветской пропаганде. На это у него хватило духу, а вот о прочих своих деяниях он не написал ни слова. Видно, память подвела. Много чего не помнит Александр Вольфович. И незаконных религиозных утренников, и лично им озвученных слайд-фильмов религиозно-пропагандистского характера, которые нелегально распространял среди верующих, и встречи на „Речном вокзале“. Такую забывчивость, впрочем, несложно объяснить — всю жизнь стремился батюшка устроиться получше, и вспоминать неприятное ему ни к чему. <…> Кривая дорожка все дальше уводила Меня от нормального жизненного пути, приведя в конце концов в ряды „оппозиционеров“».
«Помню, как в апреле 86-го года я сидела на вечере В. Непомнящего и получила записку от Жени Березиной