[260] о том, что сегодня в газете статья об отце, — вспоминает Наталья Трауберг. — А я еще утром, идя по Тверской, увидела на стенде эту мерзейшую статью в газете „Труд“. Я стала копаться в сумочке и нашла записку, написанную отцом Александром зеленым карандашом еще лет десять назад. Там написано: „Не бойся, червь Иаков, малодушный Израиль. Я Господь Бог твой, держу тебя за правую руку и говорю, не бойся, Я помогаю тебе“ (Ис. 41: 14). А на другой стороне: „И до старости вашей Я тот же буду, и до седины вашей Я буду водить вас и укреплять вас“. Я вынула эту записку и послала Жене, потому что она написана прямо к этому случаю»[261].
«Я играл концерт в одном закрытом институте и был поражен, увидев на стенде „Происки империализма“ рядом с карикатурами на толстых буржуев и империалистов в котелках и с бомбами в руках статью „Крест на совести“. Она была увеличена фотоспособом метр на метр!» — вспоминает Олег Степурко.
«Обычно такие публикации были прелюдией к аресту, — рассказывает Владимир Илюшенко. — Прочтя статью, я дал отцу телеграмму и поехал в Семхоз. Хотелось как-то подбодрить его. Вопреки ожиданиям, он не был не только подавлен, но даже сколько-нибудь расстроен. Он был, как всегда, бодр, деятелен и абсолютно спокоен. Настроение у него было хорошим (у меня — гораздо хуже). Тогда я еще раз убедился, насколько он полагается на волю Божию, насколько он свободен от суда земного. Он даже не хотел говорить об этой статье, отделался двумя словами и заговорил о другом».
Таким образом, в самом начале смены общественных парадигм на заре «Перестройки» в СССР официозная газета «Труд», выходившая тиражом 17 миллионов экземпляров, громогласно выступила с обвинениями отца Александра в организации религиозных кружков, нелегальном распространении магнитофонных записей лекций и участии в организации подготовки подпольных священников. Предполагалось, очевидно, что эта публикация станет последним аккордом перед арестом опального священника, но случилось так, что она стала последним открытым выступлением КГБ против батюшки (сомнений в том, какая организация стоит за именем Н. Домбковского, ни у кого из прихожан Новой Деревни не возникло), поскольку атмосфера в стране в это время уже начинала стремительно меняться. Несмотря на то, что допросы отца Александра длились вплоть до начала сентября 1986 года, ареста не последовало. «Однажды прямо с Лубянки он пришел ко мне, однако не усталый, не измученный, а полный кипящей энергии, бодрый и даже довольный тем, как он провел „беседу“, — продолжает Владимир Илюшенко. — Он не уклонялся от разговоров с ними. Он пользовался случаем, чтобы даже этих людей наставить на путь добра, и они это чувствовали. Они читали его книги. По некоторым беглым деталям я понял, что он вызывал у них не просто уважение, но даже некий пиетет. Им как бы хотелось оправдаться перед ним». В конце концов чекисты вынуждены были принять предложенную батюшкой версию «покаяния», которое в виде письма в редакцию было опубликовано 21 сентября 1986 года в той же газете «Труд»:
«Сознаю, что, сам того не желая, допустил нарушения законодательства о культах. Так, некоторые мои незавершенные рукописи и магнитозаписи вышли из-под моего контроля и получили хождение. Мое общение с прихожанами храма, вопреки моим намерениям, привело к прискорбным для меня фактам. Некоторые из моих прихожан оказались виновными в противообщественных поступках или на грани нарушения закона. Считаю, что несу за них определенную моральную ответственность. Кроме того, публикация моих богословских работ в западном католическом издательстве „Жизнь с богом“ была использована западной прессой для причисления меня к „оппозиционерам“. В настоящее время я более строго взвешиваю мои действия».
Как всегда, батюшка «принял огонь на себя», взвалив на свои плечи то, в чем Комитет госбезопасности обвинял его прихожан. Ни малейших пагубных последствий для паствы отца Александра и его дальнейшей деятельности это письмо не имело.
Из рассказа Валентины Кузнецовой: «В то время, когда в газете „Труд“ появилась мерзопакостная и стопроцентно лживая статейка под названием „Крест на совести“ и отца Александра через день таскали в КГБ, так что мы с ужасом ждали его ареста, вдруг наступило молчание… Как его понять? Затишье перед бурей?
И вот однажды отец Александр мне говорит:
— Знаете, кажется, что-то изменилось, ветер подул в другую сторону. Со мной N поздоровался.
А было это так: отец Александр приехал по делам в Патриархию, открыл одну дверь, увидел, что там какое-то собрание, и дверь закрыл. Но вдруг из дверей выскакивает этот самый N и сердечно с ним здоровается.
— А вы с ним знакомы? — спрашиваю я.
— А как же! Мы с ним друзьями были.
— И он перестал с вами здороваться?
— Ну, как перестал… Просто, когда я шел, он начинал с кем-то увлеченно разговаривать, или за окном его что-то заинтересовало… Что-то меняется! А что не здоровался… Понимаете, он сибарит, собственный комфорт ему всего дороже.
Позже я узнала, что у N была кличка Флюгерок…»
По воспоминаниям Андрея Еремина, семья Горбачевых с большим уважением относилась к академику Д. С. Лихачеву[262], который однажды передал жене Горбачева Раисе Максимовне шеститомную «Историю религии» с указанным на ней именем автора: «Э. Светлов». Книги Раисе Максимовне очень понравились. Через некоторое время после публикации в газете «Труд» Д. С. Лихачев раскрыл Раисе Горбачевой настоящее имя автора впечатлившего ее шеститомника, добавив, что в настоящее время отцу Александру Меню грозит арест[263]. Допросы батюшки в КГБ с тех пор не возобновлялись.
«Четыре с лишним года в начале 1980-х оказались такими трудными, словно нас, как тех цыплят, придавили утюгом. Отец держался, — пишет Наталья Трауберг об отце Александре. — Мы писали друг другу короткие записки. Одной из темнейших зим я обозначила номера стихов „Сторож, сколько ночи? Сторож, сколько ночи?“, и отец ответил тоже одними номерами: „Приближается утро, но еще ночь“[264]».
Марианна Вехова в этот период спрашивала отца Александра о том, как погасить в себе неприязнь и желание отомстить тем, от кого невозможно уйти, как не попасться в ловушки обиды. Он ответил, что надо думать не об обидчике, а об Иисусе Христе. Чаще смотреть на облака, на звезды, устанавливать в себе такую тишину, как там, в вышине. А на обстоятельства смотреть как бы издали и сверху, словно вы умерли и просматриваете свою жизнь из другого мира…
«Как-то утром мы с ним прикалывали к стене карту Святой Земли, — рассказывает Владимир Ерохин. — Отец был утомлен — вчера таскали на допрос. Согнулась железная кнопка. Я выкинул ее в корзину со словами: „Если кнопка согнулась, ее уже не разогнуть“. — „Ибо кнопка подобна человеку“, — добавил отец Александр. Согнуть его было невозможно — только убить».
Впоследствии, отвечая на вопрос о «неприятностях» с КГБ, отец Александр так сформулировал свое отношение к этой теме: «Да, у меня были и трудности, и неприятности. И не мало. Но говорить об этом я не хочу. Когда меня об этом спрашивают, я всегда отвечаю, что мои духовные наставники десятки лет сидели в тюрьмах и лагерях. В сравнении с этим угрожающие письма, обыски, допросы, выпады в прессе — не такое уж тяжелое испытание. И вообще, в те годы многим доставалось. Я не был исключением — только и всего. На компромиссы мне идти не приходилось. Но за это я благодарю только Бога…» В разговоре с Ириной Макаровой-Вышеславской он уточнил: «В конце концов, неприятности в КГБ — это норма жизни для порядочного человека в России. Даже стыдно прожить без этого».
Глава 2Мосты над бездной
Уже начиная с 1960-х годов в окружении отца Александра стали появляться люди, которые фактически становились мостом между православным миром в советской России и христианским Западом и участие которых в жизни отца Александра и новодеревенского прихода имело большое значение.
Ранее мы упоминали об Асе Дуровой, с помощью которой попали на Запад первые копии машинописных книг отца Александра и которую друзья называли «ангелом самиздата». Расскажем немного подробнее об этом удивительном человеке.
Ася Дурова родилась в 1908 году в Луге под Петербургом и происходила из типичной для России начала XX века образованной и демократичной дворянской семьи. Род Дуровых стал известен в России в ХIХ веке благодаря «кавалерист-девице», героине Отечественной войны 1812 года Надежде Дуровой, а в ХХ веке — благодаря представителям династии знаменитых дрессировщиков Дуровых. Отец Аси, Борис Дуров, был офицером, и вся семья была вынуждена кочевать вслед за ним, переезжая из Киева в Брест-Литовск, Нижний Новгород, затем, накануне революции 1917 года, — на Кавказ, в Новороссийск, и, наконец, — в эмиграцию во Францию. Примечательно, что после переезда в Париж отец Аси стал одним из учредителей, а затем и директором русской гимназии, в которой впоследствии работал будущий митрополит Сурожский Антоний.
Вот как Анастасия Дурова рассказывает о первой встрече с Богом, которая произошла у нее в возрасте четырех лет: «…Я поняла, что это Он, Бог, бесконечно личностный и бесконечно реальный, и что я составляю с Ним единое целое. <… > Это тесное общение с тех пор никогда не прерывалось»[265]. Во Франции Ася стала первой русской православной ученицей колледжа Пресвятой Девы Марии, основанного Мадлен Даниелу[266]. Ася с детства любила православное богослужение, и, по ее воспоминаниям, в колледже никто не принуждал к католичеству. Но ей «хотелось как можно чаще приступать к причастию», а это было возможно только в католической Церкви, где с начала XX века существовала практика частого причащения. Поэтому в колледже она «не без горечи» приняла решение перейти в католичество, что вызвало долгий период отчуждения между Асей и ее семьей. Несмотря на переход в католичество, Ася на всю жизнь сохранила глубокое знание православной и литургической культуры и любовь к православной Церкви. В 22-летнем возрасте она дала обет безбрачия. «Я чувствовала, что Господь хочет, чтобы я отдала Ему свою жизнь ради России, — вспоминает Ася. — Если Россия когда-нибудь откроет свои границы, я смогу вернуться туда». Бабушка Аси, оставшаяся в Петербурге и впоследствии погибшая во время блокады, писала ей во Францию: «Не мечтай о России: ее попрали люди и покинул Бог.