<…> Избави тебя Бог увидеть, во что превратился родной тебе народ». Но вектор пути Аси Дуровой был уже определен, а ее надежду на возвращение в Россию разделяла в те годы вся русская эмиграция.
В 1937 году Анастасия принесла окончательные монашеские обеты в Апостольской общине святого Франциска Ксаверия, став монахиней в миру. Она преподавала в школе для детей рабочих, работала сестрой милосердия в больнице для бездомных, изучала русский язык и культуру в Институте восточных языков и принимала участие в католическом экуменическом движении. В 1939 году Ася закончила курсы медицинских сестер при школе Союза французских женщин и стала одним из организаторов диспансера в Курбевуа под Парижем, в котором служила во время Второй мировой войны и после нее. В 1959 году Ася впервые приехала в Россию в составе туристической группы. Взволнованная до слез увиденным в первые дни своей поездки, она записывает: «Россия, бедная Россия, ты променяла свою прошлую бедность на еще более суровую нищету! Ты потеряла радость». Тогда же Ася встречается с Борисом Пастернаком, к которому у нее было поручение из посольства в связи с публикацией во Франции «Доктора Живаго». Разговор с ним потряс Асю. «Мне безразлично, — сказал ей Пастернак, — сошлют меня или посадят; свободы у меня никогда не смогут отнять. Не заботьтесь о моей безопасности: я всё предал в руки Господа. Политический режим в СССР основан на лжи. Здесь больше не живут. Здесь существуют!»
В следующие поездки Ася приезжала в Россию как переводчик и встречалась с Андреем Синявским[267], которому рассказала о ситуации с изданием его статей во Франции, и с семьей Бориса Пастернака. «С ее помощью, — рассказывает об Асе Дуровой внук Б. Л. Пастернака Петр, — в Оксфорд к Лидии Леонидовне[268] после копирования были переправлены дневники Ольги Михайловны Фрейденберг[269] (папа боялся, что они могут попасть в КГБ). Почти каждый свой приезд Ася появлялась у нас, все были ей рады. Она снабжала родителей „писалками“ (табличками, на которых можно было одним движением стирать написанный палочкой текст)». В этот период Ася Дурова постепенно сформулировала для себя свою миссию служения России как служение делу правды и свободы вероисповедания вопреки лживой коммунистической идеологии. В 1964 году она приехала в Москву уже в качестве начальника бюро по внешним связям французского посольства. На эту должность требовался человек, который бы свободно владел русским и французским языками, знал все правила этикета и умел бы вести приемы, поскольку действующий французский посол был вдовцом. Анастасия Борисовна была именно таким человеком.
В 1966 году Евгений Барабанов познакомил Асю с отцом Александром Менем. «Отцу Александру тридцать с небольшим, он невысок и черноволос, с правильными чертами лица и коротко подстриженной, ухоженной бородой, — записывает Ася в своем дневнике. — Его живые черные глаза искрятся умом». Они говорили о трагическом положении Церкви, об антиканонических положениях Собора 1961 года, о растущем интересе молодежи к религии и строгом запрете на ввоз в страну религиозной и философской литературы. Ася передала тогда отцу Александру для его прихожан все свои книги, а затем продолжила это делать, получая религиозную литературу из Франции с дипломатической почтой.
Прочитав сочинения отца Александра, ходившие в самиздате, Ася немедленно оценила их уровень и силу воздействия на людей, жаждущих духовного обновления. Связавшись с основателем издательства «Жизнь с Богом» в Брюсселе Ириной Посновой[270], Ася отправила ей машинописную версию книги «Сын Человеческий», и в 1968 году книга была издана под псевдонимом А. Боголюбов. Это было только начало многолетнего сотрудничества, в результате которого в издательстве «Жизнь с Богом» впоследствии были изданы все основные работы отца Александра. В то же время его духовные дети — Евгений Барабанов, Михаил Аксенов-Меерсон и другие — начали благодаря Асе тесно взаимодействовать с «Вестником РХД» и его главным редактором Никитой Струве.
Тем временем Ася Дурова тайно отправляла на Запад множество трудов, которые по цензурным соображениям не могли быть опубликованы их авторами в СССР.
Александр Солженицын знал, что у отца Александра Меня есть связь с Западом, и просил его о помощи в передаче туда своих материалов. «Он готовно и очень уверенно сказал: „Да, конечно, пока мой канал не засорился“. И он — взял. И — выполнил», — вспоминал Солженицын свой разговор с отцом Александром.
Отец Александр вел тогда неофициальные семинары в молодежной среде, а главным организатором в приходе в те годы был Евгений Барабанов. Через двоих посредников, включая Евгения Барабанова, материалы передавались от Солженицына во французское посольства человеку, которого Солженицын не знал и которого условно называли «Вася» (много позже Солженицын узнал, что «Вася» — это она, и притом монахиня). Эта цепочка действовала безотказно три года, начиная с передачи машинописи «Августа четырнадцатого» в издательство «ИМКА-пресс» в 1971 году, и ни разу не была выслежена КГБ.
«Все подробности об этой легендарной „Васе“ мы стали узнавать только уже на Западе, а весной 1975-го в Париже познакомились и с нею самой, — вспоминал А. И. Солженицын. — Католичка, монахиня, — это оказалось верно, но — я воображал ее хрупким ангелом — вошла в наш гостиничный номер этакая русская провинциальная добрая толстуха, без сомнения превосходная хозяйка (легче всего представить ее, как она угощает соленьями-печеньями многочисленных гостей), с русским выговором не только полностью сохраненным, как уже мало сбереглось в эмиграции, но — аппетитнейшим, но сочным, как уже и в Советском Союзе подавили, не умеют говорить так».
Бойкая и смелая, быстро-расчетливая и вместе с тем сердечная, Ася свободно освоилась в советских реалиях, сочетая твердость и приветливость в общении с советской администрацией и рабочими, — и оказалась настолько к месту, что и последующие послы с удовольствием продолжали с ней работать. Будучи вынужденной общаться с сотрудниками КГБ, периодически навещавшими ее и пытавшимися ее завербовать, посулив материальные блага (к которым Ася была совершенно равнодушна), она все же нашла способ сохранить с ними приемлемые отношения и снять подозрения. Одновременно Ася всё больше знакомилась с диссидентами и людьми высокой культуры, включая Синявского и Даниэля, Марию Юдину и Надежду Мандельштам, священников Александра Меня и Дмитрия Дудко, у многих бывала дома и даже крестила детей Евгения Барабанова.
«То, что была Ася Дурова — особенное сочетание хозяйственности, находчивости, сметки, смелости и обезоруживающей доброты-простоты, позволило ей годами вести напряженный, может быть, главный, нелегальный канал из России на Запад, даже не имея дипломатического иммунитета, — такое вести, на что не отваживались защищенные (но служебно-карьерные) дипломаты, — продолжает А. И. Солженицын. — Она обычно и посылала — не через дипломатов, а так, с разными случайными людьми, то — со знакомыми по старой парижской жизни, по колледжам, чаще и не говоря, что повезут криминал. „Второстепенное всегда берут легче…“ „Какое-то чутье“, с кем можно, с кем нельзя, — никогда не подводило. Так, через несколько звеньев, были подключены к ней и мы — с осени 1968-го, с первой передачи пленки Дмитрия Панина[271]. В феврале 1971-го она согласилась взять „Август“ в виде рукописи — а ведь никакого плана не было, никакой решенной возможности. Но ехал в Париж случайный французский полицейский — и хозяйственная Ася, вечно и занятая цветами, пирогами, тортами, чем же другим? — попросила его о такой любезности: отвезти большую коробку конфет для больной монахини. Галантный полицейский и взял безо всякого сомнения, повез без всякого душевного стеснения. Так выехал „Август“».
Много лет спустя Ася Дурова иначе рассказала эту историю Андрею Еремину. Некоторые сотрудники КГБ, охранявшие посольство, симпатизировали ей как женщине, поскольку доброй и приятной в общении она была со всеми без исключения. И вот один такой сотрудник однажды зашел в ее комнату и тихо сказал Асе, что отправляется в командировку в Париж (тоже в качестве охранника) и мог бы передать от нее небольшую посылку во Францию для ее родственников. Ася сердечно поблагодарила его и сказала, что хотела бы передать своим родственникам коробку московского шоколада, намного превосходящего по качеству французский. Она купила в магазине и принесла в посольство коробку конфет, вложила в нее рукопись Солженицына на папиросной бумаге и отдала коробку сотруднику КГБ. Он и доставил «Август» во Францию. Действительно, трудно представить себе в Москве того времени французского полицейского с дипломатическим иммунитетом…[272]
«А в мае 1971-го еще с какой-то случайной пассажиркой (но знавшей, что везет серьезное) Ася отослала и главный мой груз, всё мое освобождение — набор пленок „Сейф“, — завершает свой рассказ А. И. Солженицын. — На аэродроме в Орли ту пассажирку встретил Никита Струве с семьей, они пошли в кафе на семейное чаепитие и поставили на полу рядом сумки, чтобы потом „перепутать“ их, взять чужую. (Дети нервничали: какая-то дама поблизости очень уж пристально следила за всеми ними.)
Да что!.. — Ася же придумала и осуществила совсем невероятное: в сентябре 1970-го встречу в Варшаве — Жени Барабанова (советская „делегация декоративного искусства“) и Никиты Струве (парижский турист). Варшавской встречей этой был преобразован „Вестник РСХД“ на большой объем и широкую программу, включающую авторов из Союза. (По сути, включение такое уже и шло, и встреча не особенно была нужна, больше риску, — но замысел! Для того потребовались еще хитрые условные звонки в Париж, в Варшаву, которые Ася осуществила с легкостью.)