В конце сентября 1987 года отец Александр при личной встрече ознакомил митрополита Ювеналия с кратким очерком по истории Русской Православной церкви, написанным им к тысячелетию Крещения Руси. После внимательного прочтения очерка митрополит посоветовал показать его заместителю председателя Совета по делам религий Генриху Михайлову, с которым отец Александр был хорошо знаком по недавним допросам. Тогда же Ювеналий сообщил отцу Александру о том, что своим указом сместил с поста настоятеля новодеревенского храма отца Иоанна Клименко и назначил новым настоятелем протоиерея Владимира Ильчука.
Вскоре после разговора с митрополитом состоялась встреча отца Александра с Михайловым. Отец Александр был удивлен тем, с каким необычайным вниманием и показным дружелюбием Михайлов встретил его в этот раз. Чиновник немедленно прочел и одобрил очерк отца Александра, а также задал вопрос об отношении к нему в «Журнале Московской Патриархии» и пообещал поговорить с митрополитом Питиримом (Нечаевым), главным редактором «Журнала…», на предмет публикации очерка. Но отец Александр ответил, что для него гораздо важнее судьба семитомного «Словаря по библиологии», работа над которым подходит к концу. В Совете по делам религий уже слышали о «Словаре», но конкретных предложений относительно его публикации у ведомства не оказалось.
В заключение Михайлов неожиданно высказал мнение о том, что необходимо законодательно закрепить катехизацию детей, поскольку в правительстве готовятся изменения в законодательстве о религиозных культах. Это было тем более поразительно, что совсем недавно в стенах этого же кабинета от отца Александра требовали написать покаянное письмо и обвиняли его в распространении религиозной литературы для детей. Поистине, «Перестройка» коснулась даже самых косных структур в стране.
В конце 1987 года в ответ на просьбу недавно рукоположенного священника дать ему несколько советов и наставлений в пастырском служении отец Александр написал краткую, но насыщенную глубоким смыслом «Памятку начинающему священнику». В первом ее разделе он пишет о том, что почти во всех дохристианских и нехристианских религиях «необходимость в жреце, как в особом человеке, близком к богам, диктовалась языческим сознанием дистанции между человеком и небом, которое требовало посредника, „посвященного“. Чувство этой дистанции было и в Ветхом Завете». Однако с Воплощением («Слово стало плотию и обитало с нами», Ин. 1: 14) дистанция между Богом и людьми была преодолена, и единственным посредником стал Христос. «Тем самым, — пишет отец Александр, — „жречество“ окончательно упразднено. Христианский священник не жрец, а пастырь». Принципиальное различие между священником и жрецом состоит в том, что жрец совершает религиозный ритуал, служит народным языческим запросам, а не свидетельствует о Христе.
Автор подчеркивает, что священник должен быть лишь инструментом, необходимым при обращении к Богу собравшихся в церкви людей. Однако имея власть отпускать грехи, священник также имеет благословение и власть быть пастырем и руководить духовной жизнью своих пасомых, ибо сказано в Евангелии: «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе» (Мф. 18: 18). При этом, как пишет отец Александр, «эта власть должна по завету Христову исключать насилие, владычество, духовный деспотизм».
Во втором разделе «Памятки» отец Александр говорит о литургической практике и необходимости разъяснять верующим центральное значение литургии по сравнению с церковными молитвами (акафистами, водосвятиями и т. д.), поскольку «Евхаристия заповедована нам Самим Господом». И хотя, как пишет отец Александр, людям нередко кажется, что главный момент службы — это «Херувимская песнь», но это неверно, поскольку основное значение имеет Евхаристический канон, прелюдией к которому и является вся предшествующая ему часть литургии.
Третий раздел «Памятки» посвящен проповеди как одной из важнейших сторон пастырства. Отец Александр пишет о том, что «священник должен знать своих прихожан: их жизнь, уровень и представления. Проповедь, игнорирующая конкретную аудиторию, не дойдет до слушателей». И только горячая вера священника, которая «должна быть средоточием его жизни, мыслей, интересов», сможет пробудить «теплохладных» людей, которых всегда так много.
Очевидно, что в своем пастырском служении отец Александр всегда руководствовался этими принципами, но оставленное им в виде «Памятки» резюме имеет непреходящее значение для любого человека, задумавшегося о пути священства.
Протоиерей Владимир Архипов вспоминает, как отец Александр твердо сказал о том, что в отношении выбора пути священства или монастырского служения нужно быть, прежде всего, принципиально честным перед самим собой, чтобы этот выбор не был иллюстрацией известной поговорки «На тебе, Боже, что мне негоже». Отец Александр был убежден в том, что приступать к священническому служению следует не с пораженческой позиции (когда, например, выгнали с работы и развелся с женой), а с вершины успеха человека в «светской» жизни[286].
Каким запомнили отца Александра прихожане и близкие в середине 1980-х годов?
«Долгожданный телефонный звонок. „Доктор? Здравствуй. Это я, Алик… здесь, недалеко. Будешь дома? Выезжаю… Горячая вода у тебя есть?“
Приходило живое Счастье, — вспоминает Владимир Леви. — В шляпе, при бороде, с портфелем, всегда туго набитым книгами и бумагами, — Счастье, сразу бравшееся за телефон, полное забот о ком и о чем угодно, но не о себе, меньше всего беспокоившееся об условностях (какой духовный отец назовет себя чаду своим детским домашним именем?), — Счастье, которое можно было обнять, усадить за стол, накормить, освежить душем, уложить расслабиться, помассировать (иной раз добирался умученный, отдувающийся, с болями…)
<…> По городу ездил в шляпе, скрывавшей царственный купол лба, в помятом пальто или мешковатом костюме, с большим портфелем, до отказа набитым книгами и бумагами, иногда в очках, съезжающих на нос, и в этом ансамбле похож был то ли на неопознанного поэта, то ли на заблудившегося профессора. Седеющая черная борода смотрелась сбоку-припеку. Но стоило обнажить голову — открывалась могучая красота апостольского, библейского облика.
В своем литургическом облачении был торжественно-величествен, как древний владыка, огромен — не ростом, а существом, сутью-статью — величиной, места не занимающей, а вмещающей. Крылобровые глаза древнего разреза, в дивных длинных ресницах излучали снопы светожизни…»
«Вот еще эпизод, похожий на притчу, — рассказывает Михаил Завалов. — Мы с ним едем от церкви к станции на такси (которое он прозвал „машиной времени“, кстати). Он просит шофера поспешить. Дорога прямо смотрит на станцию — в трехстах метрах уже останавливается электричка в нужном направлении, к Семхозу. (Естественная моя реакция — мы опоздали.) О. А., уже расплачиваясь, шоферу: „Прибавьте ходу, пожалуйста“. Выскакиваем — к тому моменту уже все пассажиры зашли в электричку. Бежим, о. А. прихрамывает. Невероятным образом — но успеваем вскочить, и двери тут же закрываются. Отдыхиваясь, о. А. говорит: „Ну, разве не прекрасна жизнь иногда, в такие моменты?“
<…> И никогда я не видел, чтобы неуспех, крушение планов, его обескураживали: моментально он, с благодарностью и азартом, начинал думать о новых возможностях, которые дает ситуация.
Однажды я жаловался на нехватку сил, а он сказал: „А не надо себя жалеть и считать силы. Жить так, как будто силы есть, и делать свое дело. Ну а когда силы кончатся — вы просто упадете на землю“».
Владимир Файнберг вспоминает о том, с каким мужеством отец Александр преодолевал свои физические недомогания. Периодически у него начиналось нагноение врожденной кисты позвоночника. Однажды в ситуации резкого обострения Владимир привез отца Александра к хирургу, который под местной анестезией вскрыл воспаленный очаг, настоятельно рекомендовав больному остаться в клинике до утренней перевязки. Через полчаса отец Александр встряхнул градусник, чтобы продемонстрировать своему другу нормальную температуру, и собрался домой. «И я сдаюсь, — рассказывает Владимир Файнберг, обращаясь в своих воспоминаниях к отцу Александру. — Забрав лекарства, выходим из больницы. Поддерживаю вас, несу ваш тяжелый портфель. И слышу смех. Вы хохочете до слез, хотя даже смеяться вам очень больно. „В чем дело, батюшка?“ — „Посмотреть со стороны — два дервиша. Один еле тащится, другой хромает. Хорошенькая пара!“». Владимир Файнберг был одним из очень немногих людей, для которых отец Александр был не только духовником, но и близким другом, и который не уставал заботиться о своем батюшке, проводить с ним совместный отдых, увозя его для восстановления сил из Москвы к морю и в Центральную Азию — Самарканд, Бухару и Хиву.
Но даже будучи нездоровым или в состоянии крайней усталости, отец Александр полностью преображался перед тем, как войти в дом, где его ждали, и снова излучал свет… Сама возможность оказаться рядом с ним воспринималась как счастье. Слова «и в тот день вы не спросите Меня ни о чем»[287] как выражение крайней степени духовного подъема и радости явственно читаются на большинстве фотографий людей, оказавшихся рядом с батюшкой… Однажды, когда отца Александра прямо со службы увезли на допрос и нужно было в иносказательной форме сообщить об этом в дом, где батюшку ждали, один из прихожан позвонил туда по телефону и сказал: «Сегодня я без шампанского».
При всей напряженности своего графика отец Александр оставался в курсе событий культурной жизни, читал стихи, отмечал появлявшиеся в середине 1980-х годов новые публикации в области литературы и музыки. Он очень любил модерн в архитектуре и мог бы водить экскурсии «по Москве эпохи модерна». Помимо старого модерна, в котором, как говорил батюшка, «есть что-то бионическое», он отмечал готику с ее устремленностью ввысь: по его мнению, эти два архитектурных стиля не повторялись никогда и нигде в мире. Однажды он провел параллель между видообразованием в живой природе (которое называл «черешковым» периодом) и стилеобразованием в архитектуре, литературе, живописи — ведь в большинстве случаев невозможно назвать конкретного человека, ставшего родоначальником нового стиля.