Самым любимым образом Христа в мировом искусстве было для отца Александра надгробие К. А. Ясюнинского[288] работы скульптора Н. А. Андреева в некрополе Донского монастыря. Образ Спасителя со строгим, аскетичным лицом, воплощенный в виде фигуры в длинной одежде с опущенными вдоль тела руками на фоне широкого четырехконечного креста черного камня, был бесконечно дорог батюшке. Каждый год он приходил к этой статуе как паломник.
Отец Александр восхищался музыкой Малера. Пока жива была Мария Степановна Волошина, батюшка навещал ее, бывая в Коктебеле, — Максимилиан Волошин, как и Александр Блок, был в числе его любимых поэтов. Он часто наизусть цитировал Пушкина, Данте, Мильтона, Пастернака (особенно «На Страстной», «Магдалину»), любил державинскую оду «Бог». Однажды в Коктебеле в 70-е годы он устроил вечер Евгения Пастернака, посвященный творчеству Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака. Это было очень характерно для батюшки — там, где находился отец Александр, жизнь начинала бить ключом.
Он любил и перечитывал раннего Маяковского. «Убежден, при всем богоборчестве он в душе — глубоко религиозен, пусть неосознанно. Нечто вроде библейского Иова, спорящего с Богом», — приводит Владимир Файнберг слова отца Александра о Маяковском. О прозе Андрея Белого батюшка говорил, что «в ней движется речь, а в прозе Пушкина — сама жизнь». С современной беллетристикой отец Александр также был прекрасно знаком и давал точные и глубокие характеристики отдельных героев из книг Грэма Грина, Жоржа Бернаноса, Мигеля Отеро Сильвы, Михаила Булгакова, Чингиза Айтматова, Юрия Домбровского. Например, в булгаковском Воланде отец Александр отказывался видеть сатану, считая совершенно нормальными его нравственные понятия.
Батюшка высоко ценил и часто рекомендовал прихожанам роман Жоржа Бернаноса «Дневник сельского священника», показывающий борьбу святости и пошлости в мире, окружающем священника, который стремится сделать жизнь своего прихода истинно христианской.
Отец Александр считал гениальными ранние произведения братьев Стругацких «Пикник на обочине» и «Улитка на склоне» и особенно любил зарубежную фантастику. «Фантастика раскрепощает ум, открывает огромные горизонты, позволяет в символической форме осмыслять большие философские и даже богословские проблемы, — писал он. — Возьмите, например, роман А. Азимова (человека нерелигиозного) „Конец вечности“. Он ведь направлен против притязаний человека заменить Промысл Божий. Или „Возвращение со звезд“ С. Лема. Там необычайно ярко описано „счастливое“ общество, где зло устранено механически. Без нравственных усилий людей. Вывод может сделать сам читатель…»
Детективную литературу отец Александр также читал для отдыха, но любил ее гораздо меньше, чем фантастику. «Я каждый раз оказываюсь на стороне преступника», — говорил он. Исключением в этом жанре были для батюшки любимые им рассказы Честертона о патере Брауне.
Александру Кунину после его крещения отец Александр рекомендовал прочесть рассказ Герберта Уэллса «Дверь в стене». Это трогательный философский рассказ о том, как в потоке дел и погоне за сиюминутным человек теряет вечное. Впоследствии батюшка сказал об Уэллсе, что все свои лучшие произведения он создал до 1917 года, когда заметно разбогател.
«Несколько раз мы говорили с ним о Данииле Андрееве, — вспоминает Владимир Илюшенко. — Когда я впервые упомянул „Розу мира“, он с улыбкой произнес: „Шаданакар“, „Олирна“, „Звента — Свентана“ (любимые андреевские термины). Отец считал, что Андрееву было дано подлинное откровение, но он восполнил недостающее своей фантазией и привнес в свои видения много субъективного, искусственного, наносного, ложного. Вообще же он хорошо относился к Даниилу Андрееву, но рассматривал его в основном как поэта. В „Розе мира“, полагал он, все-таки больше поэтической фантазии, чем ясновидения».
В одной из домашних бесед отец Александр заметил, что даже великим писателям не удалось подняться до уровня евангелистов, поскольку всё дело в том, с Кого они писали. Как некоторое исключение, батюшка высоко ставил «Хроники Нарнии», уточняя при этом, что «Льюис писал по модели». Именно отец Александр предложил Наталье Трауберг в тяжелый для нее период перевести «Хроники Нарнии» на русский язык и тем самым открыл российским читателям возможность знакомства с «Хрониками». «Лев Аслан из Нарнии — лучший портрет Христа в мировой литературе», — говорил батюшка.
Из рассказа Владимира Лихачева об отце Александре: «Он меня просто подключил к своей психике напрямую, просто „закоротил“. Мы так тесно были связаны, что я даже видел его сны и с удовольствием всем рассказывал самый плохой сон отца Александра. Я и ему его рассказал. При полной „подключке“ психики такое бывает. Отец Александр был книжником, а доставать книжки было очень трудно. И вот заходит он в „Лавку писателя“, что на Кузнецком. Там стеклянные двери, входишь — здесь два стеклянных прилавка. Он идет к левому. За прилавком продавец в виде приятной колышущейся белой массы. Он смотрит за стеклом книги и видит „Путями Каина“ Максимилиана Волошина; его не издавали. Колышущийся продавец поднимается, достает книжку. Отец Александр ее берет, переворачивает — и вот тут его перекашивает — там написано: „200 рублей“. Это по тем временам сумасшедшие деньги. Зарплата инженера была 120 рублей. Вот эта досада, которую он испытал от того, что он не может купить хорошую книгу, это было самое плохое, что я у него видел, даже не наяву, а во сне».
Отец Александр любил кино, но не любил ходить в театр, считая себя мало восприимчивым к театральному «лицедейству». Высоко отзывался о фильме Дзеффирелли «Иисус из Назарета», фрагменты которого широко использовал в одном из своих диафильмов. В ряде своих лекций отец Александр привел глубокий анализ творчества Андрея Тарковского, с которым учился в одной школе. Его фильмы «Андрей Рублев» и «Солярис» были очень близки батюшке, а фильм Тарковского «Зеркало» отец Александр считал своим самым любимым фильмом во всем мировом кинематографе.
Любимыми его художниками были Боттичелли, Джотто, Микеланджело, Каспар Фридрих, Поленов. Выше остального он ставил иконопись, и среди его паствы было немало иконописцев. Отец Александр близко дружил с замечательным иконописцем и реставратором Адольфом Овчинниковым[289] и на выставке «100 шедевров из российских музеев», проходившей в 1990 году в Ватикане, представил его как «великого мастера и великого реставратора», у которого «многому можно научиться». «Икона не хочет подражать натуре. Она передает внутреннюю сущность явлений духа», — говорил батюшка. В молодости, еще до принятия священного сана, Александр учился иконописи у Елены Браславской — репатриантки, жены А. В. Ведерникова, подруги матери Марии (Скобцовой) и Юлии Николаевны Рейтлингер. Именно в доме Ведерникова и Браславской Александр почувствовал нераздельность веры и культуры.
Летом 1979 года в Коктебеле отец Александр несколько раз позировал по просьбе скульптора Ариадны Арендт, ученицы Мухиной и Фаворского, которая создала его скульптурный портрет. Примечательно, что в процессе таких сеансов отец Александр тоже лепил из глины небольшие фигурки, в основном животных. «Поражали пластическая выразительность и полное знание изображаемого, — вспоминает об этих эпизодах сын художницы Юрий Арендт. — Здесь были лев, морской лев с мячом, неандерталец, какой-то хищник, кенгуру. Почему-то среди них оказался коктебельский домовой. Очень выразительными получились шимпанзе и особенно — несколько архаический кабан, достойный музейной экспозиции»[290].
«На 50-летие отца Александра мы подарили ему маленький приемничек под названием „Невский“, — рассказывает Наталья Еремина. — А поскольку покровитель батюшки — Александр Невский, то отец Александр взял приемник в руки и сказал, поднеся его к себе: „Шеф, ты нас слышишь? Мы все собрались! Перехожу на прием!“».
«Однажды в день рождения отца Александра я не понимала, во-первых, будут ли отмечать, и во-вторых, звана ли я, — вспоминает Елена Тареева. — И не знала, уходить мне или оставаться. Была зима, мороз, а я всё топталась во дворе… В это время выходит из храма отец Александр, и у него в руке — пачка индийского чая. Он оглядывается, видит меня и протягивает чай: „Будешь там чай заваривать“. И вот я заварила этот чай, начала разливать, и все разливала и разливала, и снова заливала кипятком, и чай был очень крепким и не становился менее крепким. Это был удивительный чай…»
«Однажды Таня, жена моя, встретила отца Александра на автобусной остановке в Семхозе, где он, экономя минуты, ждал автобуса: электричка в Загорск уходила позже, — вспоминает Александр Зорин. — Таня с сумками, тяжелыми, конечно, тащится на дачу, и у перекрестка с Хотьковской дорогой — тут же и остановка — одна сумка у нее обрывается: не выдержала лямка, и все содержимое сыплется на землю. Подъехал автобус. Отец Александр, видя Таню, бросается на помощь. Оба они подбирают просыпанное. Автобус ушел. И следующий будет не скоро… Отец Александр, считавший минуты, забывал о времени, когда возникал призыв о помощи. Сколько таких призывов оттаскивало его от письменного стола, где он безупречно точным словом тоже помогал людям!»
Был ли отец Александр пастырем исключительно для интеллигенции? Приведем здесь еще один сюжет того времени, рассказанный Наталией Большаковой. Неграмотная Мария Гавриловна была прихожанкой храма Покрова Пресвятой Богородицы в поселке Черкизово (станция Тарасовская) Пушкинского района. Когда в 1970 году отец Александр был переведен оттуда в Сретенский храм поселка Новая Деревня, Мария Гавриловна продала избу, оставила хозяйство и последовала за батюшкой. На новом месте она нашла съемное жилье, а потом даже получила однокомнатную квартиру со всеми удобствами. «Как же я без него? — объяснила свой решительный поступок Мария Гавриловна Наталии, остановившейся у нее на ночь по благословению отца Александра. — Он мне любовь Божью несет, свет. Я ведь неграмотная была, а он меня грамоте научил, занимался со мной, читать меня