В конце 1980-х годов супруги Эдуард Безносов и Ирина Букринская жили в двух комнатах коммунальной квартиры на Остоженке. В одной из этих комнат проходили регулярные собрания энтузиастов общества «Культурное возрождение». В них, кроме отца Александра, участвовали Владимир Илюшенко, Екатерина Гениева, Натан Эйдельман, Евгений Ямбург и еще несколько человек этого круга. Обсуждались дальнейшие планы деятельности общества, возможности издания книг, тематика будущих лекций и т. д. В отличие от большинства своих духовных детей отец Александр был далек от эйфории и подчеркивал, что деятельность «Культурного возрождения» должна противостоять нарастающему мракобесию в стране (тогда появилось пресловутое общество «Память»). «В поле зрения наблюдается общее снижение уровня: поправение христианской интеллигенции, равнодушие среди духовенства, умственный разброд среди неофитов. Но почва продолжает оставаться многообещающей», — писал батюшка в это время. Степень вовлеченности интеллигенции в дело «Культурного возрождения» была очень высокой, как и общий интерес к любым мероприятиям общества, на которые собирались многие, в том числе и малознакомые между собой люди. Ирина Букринская, лингвист по специальности, вспоминает, как отец Александр с присущим ему чувством юмора представлял ее другим участникам одного из таких мероприятий: «Это Ира, жена Эдика… И сама по себе…»
Летом 1988 года Екатерина Гениева по рекомендации отца Александра стала исполнять обязанности директора ВГБИЛ[305], что также было важным шагом в развитии идеи общества «Культурное возрождение». Ирина Букринская вспоминает: «Когда по причине загруженности Катя была вынуждена меньше времени уделять семье и стала приезжать на дачу только поздно вечером, наши дети посвятили ей капустник со словами: „Помогите Даше Беленькой[306] / Перед вами — жертва Возрожденья!“ — на что присутствовавший среди зрителей отец Александр немедленно отреагировал: „Посмотрите, хливкие шорьки выросли!“»[307]. При всей своей занятости он оставался очень внимателен к подросткам в своей пастве[308].
Когда Евгений Рейн в 1989 году задумал к десятилетию первого альманаха «Метрополь»[309] издать альманах «Метрополь-2» и обратился к Эдуарду Безносову с просьбой по возможности собрать прежних авторов, отец Александр с готовностью откликнулся на предложение написать предисловие к новому альманаху. В своей заметке, названной им «О бесовском авангарде», отец Александр пишет о том, что после отступления казенного искусства времен тоталитаризма люди потянулись к плодам, которые совсем недавно были запретными: «Этот процесс начался еще в 50-х годах и далеко опередил перемены, которые наметились сегодня в других сферах культуры. Можно понять, почему в нем видны и поспешность, и некритичность, и безвкусица. Ведь развитие шло не естественным путем, а по принципу реакции на табу. Вот тогда-то и замелькало в полемике слово „авангард“». И далее отец Александр проводит параллель между «авангардом» в литературе и искусстве с «авангардными» явлениями в церковной жизни, в раннехристианской поэзии и церковных песнопениях, показывая, что сегодняшний «классицизм» когда-то тоже считался «авангардом». «Дело не в формах, пусть и непривычных, и странных, а в том духе, который они выражают, — подводит итог отец Александр. — Далекие от нас негритянские „спиричуэлс“ могут оказаться более евангельскими по сути, чем иные „концерты“, которые подчас можно слышать в наших храмах. И, пожалуй, одного вкуса здесь недостаточно. Нужно проникновение в дух»[310].
«Мы познакомились в конце 80-х годов, — вспоминает об отце Александре педагог Евгений Ямбург. — Тогда возникло общество „Культурное Возрождение“. И, помимо различных вещей, оно занималось просвещением педагогов. Надо вспомнить, что в те годы не было книг тех авторов, которых сегодня можно встретить в любом магазине, например, Булгакова, Федотова, Бердяева. И учителя в этом отношении были чудовищно необразованными. Мне, как педагогу, очень захотелось познакомиться с отцом Александром, но я робел, потому что понимал его роль в обществе и в культуре. Я приехал, представился как директор школы, педагог. И когда он подал руку и сказал: „Мень-пельмень“, то мгновенно снял мое напряжение. Он был блестящим психологом. И затем началось наше серьезное взаимодействие. Официально руководителем этого общества был Вячеслав Всеволодович Ивáнов, лауреат всяческих премий, молодой друг Пастернака и т. д., а реальным мотором был, конечно, отец Александр. Меня сразу потрясло сочетание в нем глубокой религиозности и психического здоровья, да еще с потрясающим чувством юмора. Я был поражен какой-то внутренней бодростью этого человека, потому что я поймал себя на том, что рядом с ним я постоянно улыбаюсь, хотя те проблемы и истории, о которых я рассказывал отцу Александру, были очень невеселыми. Отец Александр часто выступал и в школах и никогда не путал школу и церковь. В школах он действительно читал лекции, а не проповеди — он понимал, где находится, и не хотел, в частности, поставить в неловкое положение директора школы, поскольку закона о свободе совести еще не было. Проповедь в школе могла вызвать в то время серьезный скандал со всеми последствиями. И эту грань отец Александр никогда не переходил, понимая, кто перед ним и чего от него ожидают. Когда я водил на его лекции своих молодых коллег, я говорил: „Обратите внимание не только на то, что он говорит, но какое обилие методических приемов используется!“ Это была феерия педагогического мастерства!
Безусловно, отец Александр был природным психотерапевтом. И когда у меня в школе появлялся ребенок, склонный к самоубийству, я, понимая всю чрезмерную занятость отца Александра, направлял этого ребенка к нему, не сомневаясь, что мой ученик будет спасен.
Однажды в конце 80-х мы привезли в школу контейнер с Библиями из Парижа. Встал вопрос о контрабанде запрещенной литературы. Я сказал об этом отцу Александру. Его реакция была замечательной: „Помните, что когда волка нет, то и овца как-то вяло ходит. А когда волк рядом, то и овца подтягивается“.
В нашей школе одно время преподавал человек, которого я называл „таинственный монах“. Мы затеяли в школе ряд новых курсов — таких, например, как „Великие книги человечества“, „Библия“, „Коран“, специальный факультатив о русской религиозной философии и т. д. Но читать их учителя не были готовы. И отец Александр порекомендовал мне своего ученика, монаха. Его высшей характеристикой были слова: „Дело знает“. „Таинственный монах“ преподавал у нас в штатском до тех пор, пока в России не начался „религиозный ренессанс“ и его не направили настоятелем в храм на Бородинском поле»[311].
В 1989 году отец Александр Мень с несколькими добровольцами — костяком будущей Группы милосердия — впервые появился в Республиканской детской клинической больнице (РДКБ) в Москве. Об этой больнице отец Александр узнал от одного из прихожан, больничного медбрата, который работал в отделении пересадки почки и рассказал, как ужасно страдают дети, находящиеся на гемодиализе[312]. В больницах не хватало медикаментов, оборудования, одноразовых шприцов. Получить даже элементарные медицинские услуги было невозможно, пересадка органов велась чуть ли не по группе крови, не было детского диализа, смертность была крайне высока. «Когда решили помогать именно этой больнице, не все и не сразу согласились с выбором отца Александра, — рассказывает Лина Салтыкова, руководитель Группы милосердия. — Но батюшка поехал туда, а с ним и мы».
Приехав на место, батюшка и прихожане новодеревенского храма увидели огромную недостроенную детскую больницу на юго-западной окраине Москвы. Вокруг больницы — двор, пустырь и сваленные груды железа. «Пейзаж после Сталинградской битвы», — грустно пошутил отец Александр. Внутри больницы царили мрак и безысходность на фоне страшной реальности — частых детских смертей. Больница для детей с тяжелыми заболеваниями, приехавших со всех уголков страны, рассчитана на тысячу койкомест. Многие дети были направлены в эту больницу потому, что им не могли поставить правильный диагноз, методы лечения были неизвестны, а порой было уже очевидно, что дни ребенка сочтены. Большинство родителей ночевали в подвалах и коридорах. Денег на покупку еды у них, как правило, не было.
Бывало и так, что дети лежали здесь годами. У некоторых из них не было родственников, но большинство находились в больнице вместе с матерями, оставившими дома семьи и других детей. Отца Александра и его сопровождающих встретили заплаканные лица матерей и дети, у которых давно не было игрушек. Трудно себе представить те физические и духовные страдания, которые претерпевали эти дети и их матери. Как и во всяком советском учреждении, система отношений в больнице напоминала казарму.
И вот появились добровольцы из церкви. Никто, начиная с администрации больницы, не знал, как относиться к такому новшеству как приход священника, что можно и чего нельзя разрешать его помощникам, как с ними взаимодействовать. За 70 лет советской власти в стране были полностью разрушены основы церковной благотворительности. Врачи откровенно не видели смысла в появлении в больнице священника и команды его волонтеров, все эти люди казались им лишними.
Но отец Александр начал действовать — он регулярно приезжал в РДКБ, чтобы крестить детей и их родителей (до этого момента крещеных детей в отделении не было, и отец Александр окрестил всех), причащать их и беседовать с детьми и их родителями. «Мы, его помощники, — продолжает Лина Салтыкова, — очень старались приносить пользу, хотя поначалу и не представляли, что именно делать. Не зная, с чего начать, мы готовы были выполнять любую работу — мыть полы, стирать детские вещи… Но оказалось, что особой нужды в этом нет — всё это делали мамы, лежавшие в больнице вместе с детьми. Зато постоянно требовались мужские руки — наши молодые люди чинили замки и тумбочки, заделывали щели в окнах, возили детей в театры, а заболевших мам — в