– Афанасий Ильич! – опешил и взмолился Саня.
– Саня, если бы стихи были дрянными, я бы их даже под дулом автомата не стал декламировать. Смирись, поэт!
– Если начальник велит – куда же денешься, – вздохнул и потупился Саня.
– Молодец. Слушай, Катя. Несколько строчек – но какие!
Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы – как истории планет.
У каждой всё особое, своё,
и нет планет, похожих на неё…
Уходят люди… Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
от этой невозвратности кричать.
Афанасий прочитал старательно, с чувством, блистая своим баритонистым голосом, – он очень доволен собой. Однако Екатерина и Саня не отозвались, а как-то потерянно и затаённо молчали.
– Что такое? Я плохо прочитал?
– Афанасий Ильич, вы прочитали великолепно, но, понимаете, – эти стихи Евгения Евтушенко. Я полюбившиеся строчки нередко записываю на всякие бумажки, потому что книгу или журнал нужно сдавать в библиотеку.
– Хм, Евтушенко, говоришь? – несколько обескуражен Афанасий. – Надо же, опростоволосился я. Что ж, Евтушенко, так Евтушенко: тоже неплохо. А ты, Саня, всё равно станешь хорошим поэтом или писателем. Если, конечно, не будешь лениться. О твоих стихах мне говорил один наш иркутский мэтр – хвалил, расхваливал, произнёс – «наша надежда» и всё такое прочее.
– Афанасий, со стихами Евтушенко получилось как нельзя лучше – к месту, душевно и высоко. Не расстраивайся особо. Там, кстати, есть ещё такие строчки, крайне важные:
…Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?
– И вправду: что мы знали о них? Всюду в мире так: был человек – нет человека. Но душа, у любого человека, вечная. И – не нам принадлежит.
– Вечная? И – не нам? – напряжённо спросил Афанасий.
Екатерина пристально посмотрела в его глаза:
– Вечная. И – не нам.
Он не стал переспрашивать, уточнять, лишь слегка и неопределённо покачнул своей большой, лобастой головой.
Екатерина обратилась к Сане:
– А ваших стихов, Александр, мы, кажется, не услышим сегодня?
– После Пушкина и Евтушенко – извините, нет.
– Понимаю. Но стихов вы не бросайте писать – они нужны душе. Возможно, так, как организму воздух. Извините за некоторую напыщенность.
– Не извиняйтесь: вы сказали просто и точно.
Направились было к машине, но неожиданно их остановило необыкновенное зрелище – облака вспыхнули яростным багрянцем в закатных лучах. Однако почти что мгновенно и волшебно преобразились – кротко пригасли, но одновременно высветились исподнизу нежнейшими сиреневыми отблесками самых последних лучей уже без малого зашедшего солнца.
Не багульник ли поднялся к небу! – вскликнулось в душе Екатерины.
Вероятно, они, самые смелые и дерзкие, только что вырвались из заточения, подцепились за облака и – поплыли свободными странниками, – всматривалась Екатерина в изумительной красоты небо. Шепотком нашептала, чтобы не смущать Афанасия и Саню:
– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставлышихся раб Твоих, братьев и сестер наших, от рук супостатов скончавшихся.
«Они плывут, и мне – с ними бы. Чтобы ободрить, чтобы помочь, если надо будет, чтобы послушать их скорбные рассказы. Облака, подождите меня!»
И Екатерине ярко и зримо представилось, что она – в облаках. Посмотрела вниз на землю – кто там? Стоят в чистом поле Афанасий и его верный Саня, водила и книгочей и даже, кажется, литератор, неплохой литератор, которому, кто знает, не написать ли когда-нибудь, вобрав в себя опыт лучших книг мира и жизни всей, поэму или роман. Кто знает, кто ведает!
– Мир – Божий! – не смогла Екатерина удержаться, чтобы не крикнуть им. – Не верите?
Афанасий и Саня, уже шедшие к «Эмке», ещё раз, но уже пристальнее посмотрели на небо.
Неужели и вправду услышали Екатерину?