Вечером 9 апреля 1955 года, за два дня до своего 45-летия, о. Иоанн впервые приехал в Печоры — маленький (в то время около пяти тысяч жителей) городок на стыке России и Эстонии. Тогда этот стык был условным — между республиками СССР межи пролегали формальные. Но совсем недавно проходила здесь и настоящая граница. После Гражданской войны, в 1920 году, Печоры были переданы в состав независимой Эстонии и переименованы в Петсери. В составе населения начали преобладать эстонцы. И только в августе 1944-го город снова вернулся в Россию.
Именно благодаря тому, что Печоры двадцать лет были эстонскими, в городе сохранился в неприкосновенности легендарный Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь. Он не был осквернён ни обновленчеством, ни ограблением храмов, ни гонениями 1930-х годов — единственными смутными периодами, через который монастырь прошёл в XX веке, были 1917—1919 годы и 1941—1944-е, время германской оккупации.
Апрель на Псковщине в 1955-м был очень холодным, вечерами термометр показывал минус пять. Сойдя с жёлто-красного автобуса, отцы двинулись по скупо освещённым улицам скромного городка, больше похожего внешне на прибалтийскую провинцию, чем на русскую. Большинство домов были одноэтажными, деревянными, кое-где зияли пустые места — следы страшного пожара 24 мая 1939 года, остановленного только благодаря молитвам монастырских насельников; немногочисленные каменные строения, возведённые с потугами на европейскую архитектурную моду 1930-х, ещё хранили следы бомбёжек и жестоких боёв за освобождение Печор. Миновали высокую краснокирпичную водонапорную башню, стоявшую посреди Октябрьской площади, и за торговыми рядами, где ютились многочисленные магазинчики, повернули направо. Слева увидели мощную белую колокольню храма Сорока мучеников севастийских; рядом с ним — скромный деревянный храм Святой великомученицы Варвары, к которому подходили печеряне — представители народности сету в ярких национальных костюмах, сочетавших элементы русского и эстонского; это был их приход... И вот уже видны серые стены монастыря-крепости, знавшей не только духовные, но и воинские подвиги. Заканчивалась Лазарева суббота, и со всех сторон городка к монастырю стекались местные жители с ветками вербы в руках. От зрелища многочисленного людского потока, шедшего отмечать Вход Господень во Иерусалим, на душе становилось теплее.
У Святых врат путники сотворили Иисусову молитву, и привратник, седобородый инок Аввакум, ответил «Аминь».
Сразу за воротами монастырь как был разделялся на два уровня. Если идти прямо, то впереди, в перспективе небольшой площади, виднелся круглый купол Михайловского собора, построенного по проекту итальянского зодчего Луиджи Руска в стиле традиционного для церковной архитектуры начала XIX века классицизма. Но священники сразу же повернули налево и вдоль древней, сильно обветшавшей крепостной стены спустились к Никольскому храму с иконой Божией Матери «Одигитрия» над входом. Низкая старинная арка открывала путь в расположенную под храмом часовню, которая одновременно служила проходом на нижний уровень монастыря. Оттуда на дно глубокого оврага спускалась вымощенная камнем дорога, в перспективе которой виднелся старейший храм обители — Успенский, с пятью выстроившимися в ряд затейливыми главами, напоминавшими уничтоженный в 1941-м Успенский собор Киево-Печерской лавры. Как гласит мемориальная надпись в соборе, «сей первоначальный в Псково-Печерской обители храм ископан в горе и устроен преподобным отцем нашим Ионою и освящён по благословению архиепископа Новгородского Феофила священниками Псковского Троицкого собора 15 августа 1473 года. Возобновлён и приведён в настоящий вид в память празднования четырёхсотлетнего юбилея его существования Настоятелем Преосвященным Павлом, епископом Псковским и Порховским в 1873 году». Отец Иоанн знал, что этот храм представляет собой, в сущности, выкопанную в склоне оврага огромную полость, укреплённую затем каменной кладкой. Рядом — характерная для Псковщины звонница постройки 1565 года, с колоколами, расположенными в одну линию, над которыми виднелись деревья Святой Горки; ещё левее — построенное в конце XVII столетия здание ризницы, где находятся также склад и библиотека. По левую сторону площади — Сретенский храм, сооружённый в 1870 году из бывшей трапезной, и белокаменный корпус для братии 1827 года, благодаря колоннаде напоминающий дворянский особняк. Справа — дом наместника постройки 1883 года, стоящий на некотором возвышении. Все здания выглядели сильно потрёпанными и требовавшими ремонта, кое-где на них виднелись шрамы от осколков авиабомб. Строения окаймляли небольшую Успенскую площадь, через которую, сердито бормоча что-то, струился ручей Каменец. Несмотря на минусовую температуру, он выглядел уже вполне по-весеннему, разлился широко и бурно, на полплощади, так что братия и паломники вынуждены были переходить через него по специально проложенным мосткам.
Успенская площадь уже была подернута вечерней дымкой. Молча чертили в высоте над монастырём птицы. Над журчащим Каменцом склонились плакучие ивы. Сквозь голые ветви деревьев высоко наверху, справа, отчётливо просматривался купол Михайловского собора, к которому с нижнего уровня вели лестницы. И во всём были разлиты такие спокойствие и радость, что о. Иоанн и о. Константин окончательно перестали чувствовать апрельский холод. Казалось, что время не властно над этой вечерней площадью, этими храмами. Хотелось скорее туда, к главам собора...
О. Иоанн не знал, что несколькими годами ранее вдохновлённый этой же картиной наместник монастыря архимандрит Пимен, в будущем Патриарх Московский и всея Руси, посвятил обители такие стихотворные строки:
Летом здесь всегда прохладой веет.
И особенно в вечерний тихий час
Вековых деревьев крона зеленеет
И лучи заката утешают глаз.
Тишина спускается в Обитель,
Лишь порой вечерней у ворот
Застучит засовом старый житель,
Провожая до дому народ.
И согбенный, с длинной бородою,
Звякая ключами по пути,
Жизнь проживши, встретившись с бедою,
Продолжает к свету он идти...
По прибытии в обитель о. Иоанна сразу же пригласил к себе священноархимандрит монастыря, епископ Псковский и Порховский Иоанн (Разумов, 1898—1990), приехавший из Пскова служить всенощную. С ним о. Иоанн был знаком с 1946-го, со времён своего недолгого нахождения в Троице-Сергиевой лавре — владыка был назначен её настоятелем за три недели до того, как священника вернули в Москву. И в ходе их разговора быстро выяснилось, что это пребывание в монастыре тоже будет кратким.
— Человек я в Псковской епархии новый, назначен только в ноябре, — прямо сказал владыка. — Дел кругом много, а верных людей нет, опереться не на кого. Необходимо поднимать Свято-Троицкий кафедральный собор — там вместо лампад ведь консервные банки висят. Так что нужно вам ехать в Псков и о нём позаботиться...
Владыка рассказал, что во время оккупации Псковская церковная миссия открыла в епархии 127 храмов. После войны их число сократилось, но и теперь на Псковщине 93 храма и около ста священников. Самой епархией до прошлого года управлял престарелый епископ Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков), который в основном занимался внешнеполитическими делами Церкви, постоянно находился в разъездах... Уже звонили ко всенощной, а владыка и о. Иоанн всё ещё говорили и говорили — откровенно и вдумчиво. Епископ ни на чём не настаивал, но батюшка понимал — нужно исполнять его волю.
Наконец оба заторопились на службу. И в Сретенский храм о. Иоанн вошёл как раз в тот момент, когда на всенощной громогласно звучало величание:
— Величаем Тя, Живодавче Христе, Осанна в вышних и мы Тебе вопием — Благословен Грядый во Имя Господне!
Священники-москвичи скромно встали поодаль, но внезапно один из братии, рослый монах богатырского телосложения, радостно бросился к о. Иоанну прямо во время службы, стиснул в объятиях и приподнял над полом. Это был его давний знакомый, эконом монастыря иеромонах Сергий (Лосяков, 1892—1968), бывший партизан, принявший постриг в 1944-м. К своему изумлению и радости, среди братии монастыря о. Иоанн увидел и старого знакомого по лагерю — Всеволода Баталина. После освобождения в 1953-м он сдержал данный Богу и себе обет и принял постриг в Псково-Печерской обители, которую полюбил заочно по рассказам батюшки.
В ту Лазареву субботу о. Иоанна впервые увидела его будущая духовная дочь Сусанна Дмитриевна Валова (1928—2017), тогда — ленинградский инженер: «В субботу, придя в комнату келейницы отца наместника Сергия, куда меня поселили, я увидела сидящих за столом — будущего наместника отца Августина, тогда ещё послушника, и будущего архимандрита Иринея, тоже пока послушника. Все слушали приезжего батюшку, речь шла о том, каким должен быть священник». Сусанну, тяжело переживавшую недавнюю смерть своего духовника, знаменитого петербургского протоиерея о. Бориса Николаевского (1884—1954), поразило, как незнакомый священник похож внешне на о. Бориса. Она показала о. Иоанну фотографию своего духовника, и батюшка, помолчав, сказал:
— Да, сходство поразительное, но он-то орёл, а я — всего-навсего воробей.
«В тот мой приезд в Печоры мы жили с отцом Иоанном через тонкую перегородку, — вспоминала С. Д. Валова. — Встречались утром у рукомойника, висящего в коридоре. И он тепло со мной здоровался, называя меня по имени».
И вот Светлое Христово Воскресение, 17 апреля. Всю Страстную седмицу батюшку одолевали вполне понятные размышления. Псково-Печерский монастырь уже входил в его жизнь, уже становились родными и его стены, и святыни; он уже успел и помолиться у мощей праведников в Богом зданных пещерах, и погулять по Святой Горке, и привыкнуть к весеннему гулу ручья Каменца, бежавшего прямо через обитель... И, конечно, прикоснуться к удивительным людям, населявшим монастырь. Можно предположить, что в тот, первый приезд самое большое впечатление на о. Иоанна произвёл иеросхимонах Симеон (Желнин).