Стоял жаркий июль 1944-го. Москве этот месяц запомнился «парадом» пленных немцев, которых провели через город 17-го числа. Красная армия наступала в Латвии, Литве, завершила освобождение Белоруссии и, форсировав Буг, гнала оккупантов из Польши. Почти каждый вечер, а то и несколько раз за вечер гремели над Москвой победные салюты. 20 июля в Германии группа антинацистски настроенных генералов и офицеров совершила неудачное покушение на Гитлера. А в Москве в этот самый день скромный помощник главного бухгалтера Иван Михайлович Крестьянкин получал расчет на своем предприятии. Прощай, арифмометр «Феликс» и черные нарукавники, прощайте, милые женщины-сослуживицы!.. На душе было немного грустно, но и радостно. Радостно от того, что начиналась новая жизнь, та жизнь, к которой он стремился уже давно, к которой готовился, просиживая ночи над старыми книгами. Под праздник Казанской иконы Божией Матери Иван Крестьянкин был назначен псаломщиком в храм Рождества Христова в Измайлове.
С 1935 года село Измайлово, когда-то бывшее вотчиной бояр Романовых, считалось районом Москвы, но этот район еще сохранял ярко выраженный деревенский уклад. Добираться до места службы из центра, как выяснилось, было довольно сложно. Можно было ехать автобусом от Преображенской заставы до начала большого рабочего поселка Калошино, расположенного вдоль Стромынского (с 1960 года — Щёлковского) шоссе, а оттуда пешком выходить к задам Измайловского кладбища; или доехать до конца Калошина, там пересесть на автобус, шедший вниз по булыжной Никитинской улице (старожилы еще звали ее Колдовкой), выйти через две остановки и идти пешком примерно метров триста. Был и более современный, хотя и более долгий путь: как раз недавно, в январе 1944-го, на Арбатско-Покровской линии открылась станция с длинным названием «Измайловский парк культуры и отдыха имени Сталина» (с 1947 года — просто «Измайловский парк», а с 2005-го — «Партизанская»). На ней нужно было выйти, немного проехать на трамвае 14-го или 22-го маршрута, шедших в сторону Поселка НКПС, а потом долго идти вверх — сначала берегом Серебряно-Виноградного пруда, а потом по улице Хохловке, окаймленной с обеих сторон сельскими избами, среди которых довоенное кирпичное, в четыре этажа, здание школы № 437 выглядело ошеломляюще современным. В конце Хохловки нужно было свернуть направо, на проложенную незадолго до войны Советскую улицу, и сразу опять налево, в безымянный проулок. Cейчас трасса улицы проходит левее, а тогда пешеход выходил прямо «в бок» Христорождественского храма. Если же продолжать идти по Советской вправо, то путник скоро упирался в Никитинскую, за которой Измайлово заканчивалось. Дальше высились лишь корпуса Измайловской прядильно-ткацкой фабрики, да еще в отдалении можно было рассмотреть одинокие дома вдоль трассы будущей Верхней Первомайской улицы, севернее которой вплоть до Стромынского шоссе простирался гигантский всхолмленный пустырь с редкими свалками и овощебазами колхоза «Красная Гряда» и совхоза «Измайлово». Облик современного Измайлова был сформирован позже, в конце 1950-х — начале 1960-х, и сейчас там можно увидеть и монументальные «сталинки», и «хрущёвки», и втиснутые между ними брежневские семнадцатиэтажки. Но Хохловка еще очень долго, до начала 1970-х, сохраняла свой деревенский вид.
Выдающийся русский искусствовед, без преувеличения великий знаток иконописи, автор неоднократно изданной в серии «ЖЗЛ» и за рубежом классической биографии «Анд- рей Рублев» Валерий Николаевич Сергеев (1940–2018), чье послевоенное детство прошло в Измайлове, в созданном специально для этой книги мемуарном очерке писал:
«Измайлово тех лет представляло собой типично деревенское захолустье, расположенное далеко за пределами тогдашней городской черты, с сельскими избами, но с прекрасной белой церковью Рождества Христова 1676 года, в которой меня, двухлетнего, в 1942 году крестили.
К северу и востоку от церкви располагается обширное кладбище с братской могилой погибших в войну летчиков, на которую в Пасхальные дни прихожане приносили многие сотни, а может быть и больше, яиц — христосовались с воинами, на поле брани живот свой положившими.
Тогда еще разрешалось духовенству служить на могилах краткие заказные панихиды с принятой таксой — дьякону 1 рубль, священнику — 3 (до реформы 1947 года это были сущие гроши).
К западу от церкви начинался пустырь с лежащим сразу за церковной оградой большим камнем-валуном».
Рождественский храм сразу показался новому псаломщику похожим на его родной Ильинский в Орле, но, приглядевшись, он понял, что московская церковь приземистей, крепче, тяжеловеснее орловской, да и Измайловское кладбище подступает к нему слева и сзади вплотную, чего нет в Орле. К тому же история Рождественского храма началась на век раньше, при юном царе Федоре Алексеевиче. Строился храм осенью 1676-го — летом 1677 года, а освящен он был Патриархом Московским и всея Руси Иоакимом в конце 1678-го или начале 1679-го.
Возводила Рождественскую церковь артель каменщиков Спиридона Харламова, состоявшая из крестьян села Рождествено (ныне Рождествено-Суворовское Мытищинского района Московской области). Храм пятиглавый, с тремя ярусами кокошников, с двумя приделами. Иконостас в 1678 году создал костромич Сергий Рошков. В 1744-м, при Елизавете Петровне, иконы поновили — эту работу выполнил иконописец Егор Иванович Грек; в 1761-м построили каменную колокольню. В середине XIX столетия иконостасы украсили резьбой. С 1804 года в храме находился Измайловский список иконы Божией Матери «Иерусалимская», написанный в 1679-м и почитаемый как чудотворный. Он очень большой, выше роста человека, и расположен перед правым клиросом. Другими почитаемыми иконами были Владимирская с частицей мощей апостола Фомы, «Благодатное Небо», «Спас Нерукотворный», «Спас Смоленский», великомученика Пантелеимона, написанная на Афоне, Иоасафа Белгородского и мученика Трифона с частицами мощей.
По воспоминаниям В. Н. Сергеева, «подходя к храму с южной стороны, идущий видел церковные ворота, в правой стороне которых — большая икона под стеклом (не помню уже, какой иконографии), взойдя в ограду, справа — желтая пристройка к трапезной — сторожка и свечная лавка, а за ней, впереди, большая высокая паперть. Слева — небольшой домик, кладбищенская контора с пристройкой для отдыха духовенства».
На главном входе в храм и сейчас можно видеть массивные металлические двери, поставленные в 1894 году на средства измайловского фабриканта-благотворителя И. В. Бутюгина. Внутри храм напоминает старинные царские палаты — просторный, широкий, с невысоким, затейливо расписанным потолком и стенами. Эта роспись производит впечатление древней, но на самом деле она выполнена в 1905–1906 годах знаменитым московским художником, первым реставратором рублевской «Троицы» Василием Павловичем Гурьяновым, который в своей работе ориентировался на роспись Владимирского собора в Киеве. Сразу после войны потолки и стены поновил художник Никита Иванович Степанов — баптист, в конце жизни принявший православие. Он писал по старым контурам, только освежая краски.
При советской власти храм не закрывался, хотя прошел через множество испытаний. Так, в мае 1922-го из него было изъято 196 предметов «церковных ценностей»; с чудотворной иконы Иерусалимского образа Божией Матери при этом сорвали и топтали ногами драгоценную ризу. А в 30-х были репрессированы четверо служивших в храме священников, о. Павел Анисимов был расстрелян. Во время войны недалеко от храма неоднократно падали немецкие фугаски, но ни одна из них, по молитвам прихожан и священников, не взорвалась.
Ступив внутрь храма, Иван Крестьянкин на некоторое время замер: он узнал церковь из своего недавнего сна. Именно в ней он встречался со старцем Амвросием… В тот же день, 20 июля, на вечерней службе в Коломенском управляющий Московской епархией митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич) ввел нового псаломщика в алтарь и благословил на служение. В обязанности псаломщика входило исполнение пения и чтения на клиросе и сопровождение священника во время исполнения им треб на дому (в ХIХ веке псаломщик вел также и документацию храма — метрические книги, клировые ведомости, финансовые документы и т. п.). О московских псаломщиках послевоенной эпохи вспоминал А. Ч. Козаржевский: «В храме служили, как правило, превосходные псаломщики: они читали четко, с осмысленными мелодическими паузами и ударениями, не впадали ни в равнодушное бормотание, ни в нарочитую, чисто светскую выразительность. О том, что они безупречно знали церковнославянский язык и служебный обиход, и говорить не приходится».
Иван Крестьянкин быстро полюбил «свой» храм. Всё в нем уже казалось родным — от образа Иерусалимской Матери Божией до врезанной в стену и сохранившейся до наших дней черной таблички «Говорить шопотом. Благоговейная тишина»; от примыкавшего к храму кладбища с могилами тех, кто служил под сводами храма давным-давно, до лиц постоянных прихожан. И неудивительно: это была старая московская церковь, видевшая царей и патриархов, пережившая всё на своем веку, настоящий духовный оазис в пустыне, — храм, из которого не хотелось уходить. Такое ощущение охватывает и сегодня, когда переступаешь его порог.
С настоятелем храма, митрофорным протоиереем о. Михаилом Преферансовым, у Ивана Крестьянкина сложились добрые отношения. О. Михаил был уже более чем в почтенных летах (ему исполнилось 82) и за годы советской власти прошел через два ареста — в 1929 и 1938-м. Немолодыми были и другие священники прихода — о. протоиерей Николай Архангельский (1872–1949) и земляк Ивана, уроженец орловской деревни Вязки о. протоиерей Алексий Дёмин (1888–1983).
Конечно, общение со столь опытными сослужителями не могло не пойти на пользу молодому псаломщику. А отец настоятель присматривался к новому служителю — как читает, как общается с людьми, достаточно ли внимателен и усерден… На первых порах его смущал несолидно высокий голос псаломщика, про себя он даже назвал манеру чтения Ивана «писком». Но, как выяснилось, всё это было неспроста.