Батюшка, со свойственной ему проницательностью, понял причину моих слез, подошел ко мне, благословил, крепко сжал мне руки и сказал: „Не плачь, больше других получишь“. Для меня это были очень утешительные слова, душа сразу потянулась к нему» (Г. П. Коновалова).
«Попробую передать свои первые наблюдения. В движениях, жестах отца Иоанна, поворотах его высоко поднятой головы с седыми волнистыми волосами всё было торжественно, благообразно, гармонично. Если человек постоянно ходит перед Лицом Божиим, то только так, наверное, и должен он себя вести. Благородная красота поведения еще не раз внутренне отмечалась мною при последующих встречах с батюшкой.
А в ту первую встречу, уже после службы, я увидела, как он движется — не идет, а как будто радостно летит. Развеваются крылья мантии, а за ним так же радостно бежит, поспевает народ. И вот уже кто-то забежал вперед, сообщая на ходу о своем неотложном деле. Батюшка останавливается, его со всех сторон обступают, берут в кольцо и уже никуда, кажется, и никогда в жизни не отпустят. Вот он прижимает к себе чью-то счастливую голову, а по чьей-то, не менее счастливой, вразумляюще постукивает рукой. Вот он отвечает на вопросы, и люди старательно вытягивают шеи, чтобы не упустить ни одного драгоценного словечка: то, что обращено к другому, может прямо и тебя касаться — все мы родные друг другу, все похожи и в бедах, и в падениях, и в недоумениях своих. Вот батюшка пошутил — и все по-детски, светло смеются, и словно горы скатываются с плеч. Да, именно так несли к нему горы тяжких, неразрешимых проблем, а глядь — вместо твоей горы-то осталась махонькая точка, с которой управиться с Божией помощью можно просто, бодро и легко. И снова батюшка, на ходу извиняясь и благословляя, летит вперед, а народ радостно поспешает за ним, покуда это возможно…» (О. Б. Сокурова).
«В один из сумрачных и морозных дней той далекой зимы я увидел на дворе Псково-Печерского монастыря толпу людей, преимущественно женщин, одетых в теплые пальто и шерстяные платки. Выражение их лиц, сумрачное и озабоченное, вполне соответствовало погоде. Вдруг я заметил, как из дверей братского корпуса вышел пожилой монах невысокого роста, в черной рясе и скуфье, с распущенными серебряными волосами. Как только он появился, толпа ринулась к нему навстречу: люди бежали, обгоняя друг друга, спеша получить его благословение. Лицо старца сияло, подобно весеннему солнцу, и на лицах людей засветилась радость» (митрополит Иларион (Алфеев)).
«Я впервые увидел архимандрита Иоанна (Крестьянкина) в 1982 году, когда приехал в Псково-Печерский монастырь. Тогда, кажется, он не произвел на меня особого впечатления: такой очень добрый старичок, весьма крепкий (в ту пору ему было только семьдесят два года), вечно куда-то спешащий, даже суетливый, неизменно окруженный толпой паломников. Другие насельники монастыря выглядели гораздо строго-аскетичнее и даже солиднее.
Обычно перед началом вечерней службы из братского корпуса Псково-Печерского монастыря вылетала странная процессия. Молодой монастырский эконом отец Филарет, подхватив под руку отца Иоанна, почти бегом тащил его за собой, так что тот еле поспевал за своим келейником. Вслед за ними немедленно устремлялась толпа паломников, поджидавших батюшку на улице. Так, все вместе, они неслись через монастырский двор. Монашеские мантии и клобуки развевались, батюшка то и дело спотыкался, задыхался от бега, впопыхах всё же пытаясь благословить кого-то из паломников и чуть ли не ответить на какие-то вопросы. Отец Филарет на это страшно сердился, кричал своим пронзительным фальцетом то на батюшку, то на паломников, иногда даже отгонял их зонтиком. Наконец он проталкивал отца Иоанна в храм и побыстрее утаскивал его в алтарь.
Надо сказать, что делал это эконом совсем не по зловредности, а потому, что в холодное время года отец Иоанн быстро простужался на улице. Когда же было тепло, батюшка рисковал вообще не дойти до храма: люди не отпускали его буквально часами» (митрополит Тихон (Шевкунов)).
«Сама я никогда не пыталась быть внутри этой толпы — это было невозможно, каждый ценил свою близость к батюшке и ни за что не уступил бы своего места. Мне же оставалось быть рядом за этой толпой, слушать отрывки батюшкиных наставлений. Но мне хотелось их слушать и не хотелось уходить» (В. Клюдина).
«Я вместе с другими паломниками после окончания литургии ждал выхода батюшки Иоанна из Михайловского собора. Ожидавших было довольно много, люди были все страждущие: у кого муж в тюрьме, кто разводится, кто пьет, у кого больные дети. Все были удручены своим горем, находились в печали, унынии и друг с другом не разговаривали. Помню, что и у меня в душе было уныние, тоска и какое-то болезненное состояние. Внезапно появился отец Иоанн. Он всегда ходил очень быстро, почти летал. Его ряса часто развевалась по ветру, как крылья. Внешне батюшка отец Иоанн был невысокого роста, лицом и манерами напоминал профессора дореволюционного времени, глубоко интеллигентного и тактичного. Общаясь с ним, каждый чувствовал любовь и уважение к себе и даже некое равенство. <…> Хорошо помню, что люди, обступившие его со своим горем, стали вдруг как-то оживляться, радоваться, а некоторые даже начинали смеяться от радости. И я тоже почувствовал, как с появлением батюшки мое внутреннее состояние изменилось. Уныние, тоска в душе исчезли, и вместо них появилась бодрость и одухотворенность» (Н. К. Симаков).
«Вот он выходит через боковую дверь Михайловского собора, где его уже ждет солидная группа людей. Они такие разные — мужчины, женщины, старушки, девицы, дети и юноши. Кто-то знает, с кем ждет встречи, кто-то просто слышал об отце Иоанне. В их среде то и дело слышится шепот: „Он же святой… Прозорливец… Он мне всю жизнь изменил…“ Мгновение — и батюшка уже спустился с высоких ступеней собора, люди обступают его плотным кольцом, тянут к нему руки, хотят только прикоснуться — „Святой“. А он просто, с улыбкой, но очень убедительно громко говорит:
— Ну что вы! Что вы! Вон святой пошел — великой жизни! — И рукой показывает на совсем еще юного иеромонаха.
— Все скорее к нему!
И народ наш, „жадный до святыни“, слушая его веление, мчался осаждать иеромонаха, рукоположенного несколько дней назад, а около батюшки оставалась небольшая группка людей, которых он обнимал, благословлял, целовал в голову и снова благословлял. Они ждали именно его и с ним удалялись от собора, провожали до кельи, иногда ждали около нее, а иногда на Святой Горке. С ними он говорил, ими он руководил, им открывал волю Божию, но не как Моисей, сходящий с Синая, а как один из них самих — знающий досконально их жизнь и нужды. А если быть точным, то говорил не он, а его любовь к тем, кто в нем нуждался. Он жил для них и ими» (митрополит Меркурий (Иванов)).
«Помню, как зимним морозным днем на улице у алтаря Михайловского собора стояло много людей, съежившихся от холода, — они уже очень долго ждали появления батюшки. Наконец открылась дверь, вышел отец Иоанн, увидел толпу народа, улыбнулся и весело пошутил: „Ой, какой май на дворе!“ Все тоже заулыбались, обрадовались, стали тесниться к нему. Действительно, тепло стало, как будто май на дворе. Батюшка стал всех благословлять и тут же отвечать на вопросы, сам спрашивать. Увидев унылое лицо, обратился к этому человеку со словами: „Почему у тебя такой вид? Ты болен? Нет, нет, так нельзя. Вот и я болею, а никто не видит“. Лицо этого унылого человека сразу изменилось, стало радостным» (Г. П. Коновалова).
«Вот спрашивает одна паломница: „Батюшка, как научиться вере?“
— Как вере научиться? — переспросил батюшка. — Вере невозможно научиться. Ею надо жить. Помнишь слова Господа: „Просите, и дано будет вам?“ Вот молись и проси: „Господи, дай мне истинную, живую веру“. Истинная вера свидетельствуется упованием на Бога и подтверждается безропотным несением своего жизненного креста.
— Батюшка, а я сильно болею, — сказал кто-то.
— Нужно тщательно поисповедоваться, пособороваться и причащаться Святых Христовых Таин, — ответил старец.
А кто-то попросил благословения в монастырь.
— Какой тебе монастырь! Кто нас там с тобой ждет?! Ты ведь живешь с мамочкой. И келья у тебя есть. А мамочка — твоя игуменья» (игумен Александр (Самойлов)).
Еще один пример такого диалога «на бегу», дословно записанный в 1983 году. Женщина пожаловалась о. Иоанну, что ее внук болеет так сильно, что его не берут даже в ясли.
— Так, так, почему такое — не берут? Надо разобраться. Сколько ему лет? А родители верующие?
— На свечку иногда дают.
— Нет, что на свечку дают — это еще ничего не значит. Вон у нас и экскурсанты приезжают, на свечки дают — а уезжают такими же, какими приехали. Это ничего не значит. А венчаны они?
— Нет.
— А крещеные?
— Да.
— А ребенок крещен?
— Да.
— Ну вот, ты им скажи: «Эту болезнь вам Господь посылает, чтобы вы обратились к Нему». И еще скажи — вот бывает посевная кампания и уборочная. В газетах большими буквами пишут, видела? Вот ты им скажи, какая у них была посевная кампания и какая уборочная. Пусть подумают. И ты думай…
«За старцем Иоанном, светящимся любовью, шла огромная толпа народа. Люди ощущали его благодатность совсем конкретно, старались хотя бы к одежде его прикоснуться. Хотя старец, конечно, вел борьбу с таким обожествлением. Потому что главная черта старчества — смирение.
Как только я увидела батюшку, я была поражена прежде всего его взглядом. У него были очки с толстыми стеклами, которые очень увеличивали глаза. И на тебя смотрела такая обжигающая любовь! Я сразу про себя подумала: „Как преподобный Серафим Саровский!“» (Т. С. Горичева).
«Несмотря на окружавших его и рвущихся к нему людей, батюшка мог „прорваться“ и подойти к какой-то скромно стоящей в стороне фигуре, видимо, и не помышляющей поговорить с ним. Если отец Иоанн видел человека впервые, он обязательно расспрашивал обо всех обстоятельствах его жизни, чтобы „войти в его жизнь“ и лучше его понять. Иногда он тихо и долго (до получаса и более) беседовал с этим „несчастным“, прозревая своими духовными очами особую нужду в этом» (К. и А. Белавские).