Но… по мере приближения ко входу в келью отца Иоанна помыслы и страхования начинают рассеиваться, вопросы сами собой исчезают, проблемы, до сих пор неразрешимые, вдруг решаются и всё приходит в покой и мир. А уж когда придешь к нему на прием, вообще всё пропадает и в душе водворяется умиротворение. Бывало, просто посмотришь на него, и все сомнения и прежде бывшие недоумения сами пропадают, улетучиваются куда-то, и ловишь себя на мысли: „Ну вот! Зачем приперся к старцу?! Опять какую-нибудь ерунду будешь спрашивать? Да и что тебе спрашивать-то? Вон, смотри, как он живет, и делай то же самое — и спасешься. Всё же ясно!“» (иеромонах Никон (Горохов)).
«На одной из встреч мы с моим знакомым священником сидели у ног отца Иоанна (Крестьянкина). Мой знакомый — по правую сторону, а я — по левую. И у меня было ощущение — мир в душе, радость. Никаких помыслов тревожных, ни беспокойства, ни заботы о будущем. Я теперь понимаю апостолов, которые хотели остаться там, на Фаворе, рядом с Господом. Я чувствовал то же самое рядом с отцом Иоанном. Это был мой духовный Фавор» (игумен Савватий (Рудаков)).
Многие отмечали, что с отцом Иоанном можно было даже и не общаться. Главным было его присутствие, ощущение, что он рядом.
«Я просто смотрел на него и слушал, зачастую не слыша. Да можно было и не слушать. Просто постоять невдалеке от него было большой радостью. Эта радость исходила от него и передавалась людям» (А. Богатырев).
«Все завидовали одному рабочему, который часто бывал рядом с отцом Иоанном. Мы ему говорили:
— Ты, наверное, все вопросы свои выспросил у батюшки.
В ответ на это он от души смеялся и говорил:
— Верите, иду рядом с ним, и все вопросы куда-то исчезают! Мне просто хорошо рядом с ним и спокойно. Ничего и не нужно, когда я рядом с ним!» (В. Каюдина).
А можно было и просто побывать в келии о. Иоанна. «Сама келия с многочисленными иконами и святынями вызывала благоговейное чувство. <…>
Батюшка спрашивает:
— Ну, что у тебя еще?
— Когда я здесь, никаких проблем будто бы и нет, а когда выйду, сразу всё начинает вспоминаться.
— Вот и все так говорят» (Г. П. Коновалова).
«Случилось, что я приехал, а батюшки нет. Нетрудно представить мое состояние — приехал насладиться, накормиться, напиться живой воды, а кормильца и колодца нет. С унынием я подошел к батюшкиной келье и встретился с его послушницей, матушкой Марией (у нее была интересная фамилия — Владыко). И она посоветовала: „Вот какая печаль, батюшки нет. Но ты, отче, хотя бы в келью войди, ведь духом он здесь. Помолись, поговори с отцом“. Я зашел в келью, как всегда, сделал три поклона у святого угла и присел на диванчик, на котором в протяжении многих лет беседовал с батюшкой. Трудно представить, что произошло со мной в эти минуты. Никогда я не уезжал из монастыря с такой радостью и с таким богатством, как в тот год. Я удивлялся: „Чему ты радуешься? Ведь ты не встретился с батюшкой“. Но радость переполняла всю мою душу, потому что я хоть и не виделся с батюшкой, но чувствовал его, когда сидел на этом диванчике» (архимандрит Антоний (Гулиашвили)).
Это свойство келия отца Иоанна сохраняет по сей день. Его нет, но есть его иконы, его диванчик, и каждого, кто находится в этой маленькой комнатке, и сейчас охватывает неизъяснимое чувство радости, умиления, легкости. Люди оттуда всегда выходят со счастливыми улыбками на лицах.
Конечно, посетители бывали разные. «Запомнилось, что к батюшке привели бесноватую женщину. Она кричала на него, ругалась, обзывала совершенно жуткими словами. И мы увидели его великое смирение. Старец сказал: „Ну ты что, миленькая, да ну что ты, ну перестань, не надо. Вот я тебя благословлю. Всё слава Богу. Вы ее ведите сейчас, пускай помолится, и домой. А потом ко мне придешь“. И всё. Было видно, как этим смирением, этой любовью он усмирил ярость, которая в ней присутствовала» (протоиерей Михаил Михайлов).
В другой раз к о. Иоанну приехали какие-то высокие милицейские чины, не привыкшие к отказам. Грубо отстранив келейницу, они вошли к батюшке в келию прямо во время его отдыха и начали бесцеремонно будить. О. Иоанн говорил потом, что, проснувшись, будто оказался в лагерном прошлом — вокруг милиционеры, следователь… «Что вы делаете? Вы же убиваете батюшку!» — напустилась на «гостей» келейница. А сам о. Иоанн после такого «свидания» с прошлым целую неделю болел. Не жаловал он и визитеров-журналистов, о которых говорил так:
— Скажешь «а», они потом сами добавят все остальные буквы алфавита и напишут — отец Иоанн так сказал.
Основной мотив воспоминаний об о. Иоанне — это ощущение невероятной любви, исходившей от него. Наблюдая за ним, даже опытные в духовных исканиях люди порой начинали сомневаться: как можно так любить всех?..
«Этот дар проявлялся у него таким образом, что всякий думал: „Он любит меня больше всех“. И еще: „Никто никогда меня так не любил“. И еще: „Батюшка любит меня больше, чем я сам себя люблю“.
А потом открывалось, что он и других, и всех так же любит. От этого возникало недоумение и даже подчас ревность. Но потом становилось ясно, что его дар любви подобен материнскому. Для матери все дети — родные, любимые, каждого жалко, за каждого сердце болит» (протоиерей Владимир Цветков).
«Когда видишь идущего к отцу Иоанну человека, сознаешь, что он любит этого человека больше всех. В полном смысле слов: Больше Всех! И что странно, ревности не возникает. Ты всем существом своим осознаешь, что вот сейчас он обернется к тебе и будет любить тебя точно так же Больше Всех! И он не обманывает ни тебя, ни старушку, которая раньше тебя подошла. Мы оба пребываем в полноте любви, на земле невозможной» (протоиерей Сергий Правдолюбов).
«Это была даже не просто любовь, а материнская нежность, ласка. Он всегда беспокоился: „Когда приехала? Где остановилась? Почему ты босая?“ <…> В разговоре казалось, что он преклоняется перед каждой былинкой. Он не говорил „яблоко“, а „яблочко“, не „скамейка“, а „скамеечка“, не „половик“, а „половичок“» (Т. Горичева).
«От батюшки вообще никто не уходил неутешенным. Поразительно было видеть, какие перемены происходили с людьми. Входил человек к батюшке унылым, печальным, мрачным, а выходил в радости. Наблюдая необычайные проявления батюшкиной любви каждый день на протяжении двух недель, я стал задавать себе вопрос: „Как же так, как батюшка изо дня в день может на такое количество людей изливать столько радости и любви? По-человечески это невозможно. Человеческие резервы любви имеют пределы“. А потом я получил послушание на клиросе и увидел, как батюшка служил Божественную литургию, и получил ответ на свой вопрос. Всё его служение было настоящим богообщением, живым, творческим. Я запомнил батюшкины необычные интонации при возгласах и услышал всё ту же радость, которую заметил при его общении с людьми. „Вот он — настоящий источник любви и радости“, — понял я» (архимандрит Николай (Парамонов)).
«Прищурились глаза в поисках темных пятен на этом „солнце“. „Не может человек так любить всех, любовь отца Иоанна — видимость и обычное теперешнее лицемерие и лицедейство“. <…> Батюшка всё видел, но не сразу протянул мне руку помощи. <…> Он терпеливо ждал и был всё тем же, понимающим и сочувствующим. Эта мука, болезнь души длилась с месяц. Неприметным образом мрак рассеялся» (Т. С. Смирнова). Впоследствии келейница старца Татьяна Смирнова еще не раз задавала ему этот вопрос: «Батюшка, вот нас такая разношерстная толпа людей, как вы нас всех любить можете?» — и слышала в ответ:
— Да вас ведь жалко. Я-то вырос в православной среде, и меня за руку вели отцы святые. А вы?..
С безмерной любовью к людям сочеталось еще одно качество — ненавязчивость. Батюшка меньше всего походил на сурового старца, указывавшего паломнику поступать так-то и так-то.
«Отец Иоанн никогда не диктовал и не навязывал свою волю. Он бесконечно ценил человеческую свободу и относился к ней с каким-то особым благоговением. Батюшка готов был уговаривать, увещевать, готов был даже умолять об исполнении того, что, как он знал, необходимо для обратившегося к нему человека. Но если тот упорно настаивал на своем, батюшка обычно вздыхал и говорил:
— Ну что ж, попробуйте. Делайте как знаете…
И всегда, насколько мне известно, те, кто не исполнял советов отца Иоанна, в конце концов горько в этом раскаивались. Как правило, в следующий раз они приходили к батюшке уже с твердым намерением исполнить то, что он скажет. А тот с неизменным сочувствием и с любовью принимал этих людей, не жалел для них времени и сил, всячески старался исправить их ошибки» (митрополит Тихон (Шевкунов)).
«Это вообще был „стиль“ батюшки — не навязывать ничего, не ломать человека. Тихо, смиренно, с любовью помогать человеку искать ключ к открытию Промысла Божия, воли Божией. Конкретно о каждом человеке, без обобщений» (протоиерей Владимир Цветков).
«Иногда, провидя духовные и душевные возможности посетителя, отец Иоанн просто уклонялся от ответов на заданный вопрос. Скажет: „Дай просворочку и конфеток“. Я же, зная огорчение человека, пыталась прекословить, выпрашивая ответ, на что отец Иоанн категорически прерывал меня: „Я не могу ответить на этот вопрос как должно, ведь выполнять никто ничего не будет, а ответственность на человека ляжет большая. Уж пусть он живет как может, как сам разумеет, Господь снизойдет к его немощам и строго не осудит, а за ослушание и презорство слова Божия будет уж иной суд. Зачем же нам усложнять ему жизнь и меру ответственности? Я помолюсь о нем, а ты дай ему конфетку“» (Т. С. Смирнова).
Никого не «ломая», сам батюшка являл собой образец смирения. Беспрекословно слушая монастырское начальство, к другим был снисходительным. «Он не делал замечания во время совершения богослужения. Я сам был свидетелем того, как пономарь забыл принести аналой. Батюшка сам пошел через весь храм и принес аналой. Однажды я видел, как он сам аккуратно сметал крошки с жертвенника, приговаривая: „Исполняю пономарское послушание“. И опять-таки никаких замечаний» (протоиерей Владимир Цветков).