Вот только в моем случае, выходка сына имеет обратный эффект. Больше не хочется опускать голову на плаху порицания и потакать Диминой обиде. Откуда-то приходит осознание, что даже если я в ниц ему упаду, расстанусь с Юлей и признаю себя самым плохим отцом, лучше не станет. Как не ценил он меня, так и не будет ценить. В его глазах я не человек, способный на чувства и переживания, а дойная машина, его пожизненный должник, которому, по уверениям его матери, он обязан исковерканным детством. И если раньше в лицо мне это бросить у него повода не было, то сейчас сын считает, что получил на это право. Ошибается.
— Ты на этот телефон и ремонт в доме ни рубля не заработал, — я встаю со стула, чтобы наши глаза находились на одном уровне. — Так по какому праву швыряешься?
— А ты по какому праву мою девушку забрал? — огрызается Дима, но от меня не укрывается, что голос его звучит тише, а щека нервно дергается.
— Звонил мой ассистент, — безжалостно нарубаю слова. Пора как с взрослым. —Обсудить сделку на миллионную сумму. Это моя работа, Дима. Работа, которая оплачивает все, что ты имеешь: начиная с одежды, которая на тебе надета, заканчивая домом, в котором ты живешь. Из-за твоей выходки мне нужно будет ехать в салон, чтобы покупать новый телефон. В твоих глазах это разумеется пустяк, ничтожная трата, а для меня же это время, люди, которых я подвел, и деньги, которые я с восемнадцати лет зарабатываю сам, без чьей либо помощи.
Я перевожу дух и смотрю на сына. Притих. Ничего, пусть послушает. Вряд ли второй такой разговор у нас еще когда-нибудь выйдет.
— Когда все мои сверстники попадали в ментовки за драки, таскались по дискотекам и развлекались, я пахал в две смены. Знаешь почему? Потому что стал отцом. Твоим отцом, Дима. Я не понимал ни хрена, когда мне конверт с тобой в роддоме вручили. Что делать с тобой не знал. Но в тот день слово дал себе, что мой сын не будет ни в чем нуждаться. Что когда он в садик пойдет, никто не будет смеяться над его стоптанными сандалиями, и что в школе у него всегда будут деньги на обеды и походы в кафе с друзьями. Так я, Дима, отцовство себе представлял.
Сын брови нахмурил, дышит тяжело. Не такого развития событий он ожидал. И разговор ему наш не нравится. Потому что сейчас я с ним как со взрослым, а он к такому не привык.
— Я своей цели добился, Дим — ты и, правда, ни в чем не нуждался. Но жизнь она такая...Тяжело все успеть, понимаешь? Кто-то, может, и стихи пишет и в стометровке рекорды бьет, но не всем дано. И я жалею, очень жалею… когда вижу отношение твое легкомысленное к вещам, к людям… что не додал, не объяснил. Всегда кажется, что можно было сделать больше, вот тогда… Но оборачиваясь назад, Дим, я понимаю, что мало что бы изменилось. Отдал я тебе все, на что был способен. Я тоже живой. Со своими заморочками, недостатками и поступаю не всегда мудро. Но в одном можешь быть уверен — тебя я всегда любил, как умел.
Тяжело выворачивать душу. Но близкие того стоят. Все честно.
— Это ничего не меняет… — тихо выдавливает Дима, опускаясь на стул. — Я не прощу, чтобы ты с Юлей замутил.
— Поэтому меня перед выбором пытаешься поставить? Если брошу Юлю — простишь меня и все забудешь?
Молчит. Конечно, мой разрыв с Юлей мало что изменит между нами. Разве что утолит его желание ударить меня побольнее. А память не сотрешь, как не крути. Здесь либо принять и простить, либо навсегда отвернуться.
— Дим, я пытался. Когда ты позвонил мне и о чувствах своих сказал, я пытался. И смог бы я ради тебя. В Лондоне бы отсиделся, переболел. Не для того, чтобы тебе шанс на счастье с ней дать, а просто чтобы больно не делать. Но судьба вещь такая… Может, и, правда, не убежать. Я собой готов был поступиться, а Юлей не смог. Не заслуживает она страданий.
— Не бросишь ее, значит..
— Слишком поздно, сын. Я ответственность за ее чувства взял, Дима, и больно делать не имею права. Знаю, что ты и ей больно делать не хочешь.
— Почему ты именно ее выбрал, а? Столько девчонок… захотел молодую… Кристинку бы взял… Сабину… их не жалко. Да они наверное рады были. Но Юльку…
— Я и не выбирал, сын. Это не прихоть моя была. Просто чувствам не прикажешь. Я, поверь, в сорок лет никак не планировал влюбляться в девушку сына, да еще вдвое младше.
Дима смотрит на меня в неверии, словно я его по щеке ударил.
— Влюбился… в Юльку, что ли?
Да, Серега, слово не воробей. Вот так сказал и самому ясно стало… Влюбился. Слово-то какое. Романтичное, подростковое. А по-другому разве можно это назвать? Попал, увяз, влюбился… Люблю.
— Если бы это было временное увлечение, мы бы сейчас с тобой здесь не сидели. И если бы я мог похвастаться частой влюбленностью, тоже. Со мной такое впервые за всю жизнь, Дим. Поэтому и сражаться оружия у меня нет.
Снова повисает молчание. Переваривает. Да, наверное, странно слышать от отца слова о влюбленности. Я бы и сам дара речи лишился, заяви мой отец в свое время о подобном.
— А маму? Ты не любил?
Что сказать ему на это? Может быть, правильнее будет соврать… но почувствует же. Не хочется.
— Мне было восемнадцать, Дим. Кому-то, возможно, и повезло встретить любовь всей своей жизни в этом возрасте, но я им не был. Но я о своих отношениях с Снежаной не жалею, потому что на свет появился ты.
На лице сына написана внутренняя борьба. Мальчик еще, молодой, на блеф не способен. Сомнения прятать не научился.
— Я все равно.. не смогу… как ты себе представляешь? Мы за столом вчетвером… ты, я , мама и Юля. Тот же состав, с разницей в том, что спишь с ней ты.
— Я знаю, что будет непросто, и подобных встреч я бы предпочел избегать. Для меня это тоже ново, Дим. И я знаю, на что я иду. Косых взглядов и осуждения не избежать. Сделаю все, что в моих силах, чтобы тебя и Юлю произошедшее не сильно затронуло.
— Ты не сможешь, — глухо бормочет Дима. — Мне уже больно.
— Знаю, сын. Если бы я смог что-то изменить, я это сделал. Пусть тебе мои слова покажутся нелепыми и неуместными, но ты обязательно встретишь девушку, с которой будешь по-настоящему счастлив без всяких Кристин и Сабин.
Сын замолкает и, сцепив пальцы в замок, смотрит в стол. Что еще ему сказать? Кажется, все что мог, я уже выдал.
— Я все равно не приму ваши… отношения. Это противоестественно… не здорово.
— Ты уже взрослый, Дим, и это твой выбор. Настаивать на обратном не вижу смысла — я душу перед тобой раскрыл. Знаю, что сложно — вот так за один день принять факт что, что я не просто твой отец, а еще и мужчина, но если любишь — можно со многим смириться. Юлю я не оставлю, а быть мне или нет в твоей жизни — решать только тебе.
Дима не отвечает, и я интуитивно чувствую, что нужно дать ему время осмыслить услышанное и принять решение. Может быть, даже не сегодня. Я готов ждать. Поэтому я выжидаю еще несколько секунд, а затем выхожу с кухни. Рабочие обязательства никто не отменял, и мне нужно позвонить Юле.
Через полтора часа я вновь становлюсь счастливым обладателем телефона и имею возможность осуществлять звонки. Терпеливо жду, пока загрузится список контактов, и думаю, что еще ни один даже самый продолжительный рабочий день не выматывал меня так, как бессонная ночь и разговор с сыном. Добился ли я сегодня чего-нибудь? Не уверен. Как знать, насколько крепка та нить, что связывает меня с сыном. Да, и надо поговорить со Снежаной. Пусть, по-крайней мере, она станет той, кто узнает обо мне с Юлей из первых рук.
Как и ожидалось, бывшая жена закатила истерику. Основной претензией угадывались даже не уязвленные чувства Димы, а то, что Снежана считала Юлю причастной к лишению ее материального довольства. Обвинения в том, что я плохой отец нашему сыну, разумеется, тоже были, что я их всех опозорил и, свихнувшись на старости лет, готов отдать свое состояние той, кто умело раздвигает ноги. Всего этого избежать не удалось, но главное я сказал: попробует настраивать сына против меня — пожалеет. Гарантий быть услышанным это не дает, но на этот раз в случае неисполнения я действительно готов принять меры, и если Снежана не окончательная дура, она сделает правильные выводы.
Едва я вешаю трубку, экран снова вспыхивает входящим звонком. В груди по хорошему начинает ворочаться надежда. На том конце Дима.
— Пап, — голос сына глухой, будто волнуется. — Ты с телефоном уже?
Впервые за этот день мне удается улыбнуться.
— С телефоном, Дим. Ты же мне дозвонился.
— Я тут подумал… — сын дышит тяжело, и я заражаюсь — тоже дышу быстрее. — Мне хреново как-то... не знаю куда себя деть. Может, поужинаем с тобой? Я тебе расскажу про бизнес, который мы с Толяном хотим замутить. Ну и ты…может, про Лондон мне что-нибудь расскажешь.
Не сентиментальный я, но что-то во мне за последние дни сломалось. Эмоции бьют ключом, в горле ком встает. Отмерзаю. Жить, кажется, начинаю по-настоящему.
— Конечно, Дим, — говорю, наверное, чересчур торопливо. — Покажешь мне места новые. Ты дома еще? Могу тебя забрать.
46
Юля
Мое сегодняшнее пробуждение ознаменовывается слюнособирательными ароматами жареных яиц, бекона и кофе. Отогнав остатки сна, я сажусь на кровать и бросаю взгляд на соседнюю подушку. Нет, это точно не ошибка. Сергей готовит завтрак. Обалдеть, блин.
Натянув свободную футболку до колен и наспех прочесав волосы пальцами, вдеваю ноги в пушистые домашние тапки и иду на кухню. Я должна это увидеть: как восьмая строчка Форбс покушается на лавры Гордона Рамзи. Реальность превосходит мои фантазии настолько, что я застываю в дверном проеме с дурацкой улыбкой на лице: Сергей, одетый лишь в спортивные трико помешивает лопаткой содержимое сковородки. Стол сервирован в лучших ресторанных традициях, а в турке, пузырясь коричневой пеной, закипает кофе. В груди вновь растекается светлое тепло от того, что все настолько…идеально. Любимый мужчина готовит для меня завтрак, нам больше не нужно скрываться, и три дня назад он сказал, влюблен в меня. Это ли не счастье?